Маккалеб откинулся в кресле и отпил воды из бутылки. Этот последний абзац оказался, пожалуй, самым интересным. Содержащаяся в нем информация могла стать способом, при помощи которого убийцу удастся выделить в небольшой группе, а потом и найти. Изначально круг подозреваемых был огромен; в сущности, он включал всех, кто в новогоднюю ночь имел доступ к Эдварду Ганну. Информация отца Райана значительно сужала его до тех, кто знал средневековую латынь или где-то видел слово «Dus», а возможно, и всю надпись.
Вероятно, где-нибудь в церкви.
После всего прочитанного и увиденного у Маккалеба не возникло даже мысли о сне. Была уже половина пятого, и он знал, что закончит ночь в каюте. Возможно, в Квонтико еще слишком рано, чтобы застать кого-то в отделе бихевиористики, но он все равно решил позвонить. Поднялся в салон, вынул сотовый телефон из зарядника и набрал номер. Когда отозвался дежурный на коммутаторе, Маккалеб попросил переключить его на специального агента Брэзил Доран. Из всех возможных вариантов он выбрал Доран, потому что в свое время они хорошо работали вместе – и часто далеко друг от друга. К тому же Доран специализировалась на установлении подлинности и символике икон.
Звонок попал на автоответчик, и, слушая приветствие, Маккалеб решал, оставить ли сообщение или просто перезвонить. Вначале ему казалось, что будет лучше повесить трубку и попробовать найти Доран позже: от личного звонка уклониться гораздо труднее, чем от записанного сообщения. Но потом решил довериться прежнему товариществу, пусть даже он не работал в Бюро уже почти пять лет.
– Брасс, это Терри Маккалеб. Давно не виделись. Послушай, я хочу попросить тебя об услуге. Не могла бы ты перезвонить мне, как только улучишь минуту?
Он продиктовал номер своего сотового, поблагодарил и дал отбой. Можно было бы взять телефон в дом и подождать звонка там, но это означало бы, что Грасиела услышит разговор с Доран, а ему не хотелось. Маккалеб вернулся в переднюю каюту и начал просматривать материалы по убийству. Снова проверил все страницы в поисках чего-либо, что выделялось бы банальностью или, наоборот, исключительностью. Набросал еще несколько заметок и составил список того, что нужно сделать и узнать, прежде чем составлять психологический портрет. Но главным образом он просто ждал. Наконец в половине шестого Доран перезвонила.
– Действительно, давно, – вместо приветствия сказала она.
– Слишком давно. Как ты, Брасс?
– Не могу пожаловаться, потому что никто не слушает.
– Я слышал, у вас там, ребятки, положение совсем аховое.
– Тут ты прав. Нас вяжут по рукам и ногам, а потом разносят в пух и прах. Представляешь, в прошлом году у нас половина штата торчала в Косово – помогали в расследовании военных преступлений. По шесть недель каждый. Мы настолько запустили работу, что даже страшно.
Интересно, подумал Маккалеб, не хочет ли она намекнуть, что ему лучше не просить об упомянутой в сообщении услуге. Но решил все равно продолжать.
– Что ж, тогда тебе вряд ли понравится моя просьба.
– Боже, я прямо дрожу. Что тебе надо, Терри?
– Я оказываю любезность другу. Из отдела убийств. Меня попросили просмотреть дело об убийстве и…
– Он уже обращался сюда?
– Это она. Да, она пропустила материалы через компьютер и получила пустышку. Ей объяснили, какой у вас тут затор на составление портретов, и она обратилась ко мне. Я перед ней вроде как в долгу, вот и согласился посмотреть.
– И теперь ты хочешь пролезть без очереди?
Маккалеб улыбнулся, надеясь, что на другом конце провода Брэзил тоже улыбается.
– Ага. Но по-моему, это не займет много времени. Мне нужна всего одна вещь.
– Так выкладывай. Что именно?
– Мне нужно иконографическое обоснование. Я тут кое-что нарыл и хочу знать, что именно.
– Ладно. Надеюсь, больших раскопок не потребуется. И что за символ?
– Сова? Просто сова?
– Конкретнее, пластмассовая сова. Тем не менее сова. Я хочу знать, встречалось ли такое раньше и что означает.
– Ну, я помню сову на пакете с картофельными чипсами. Что это за торговая марка?
– «Уайз» с восточного побережья.
– Ну вот, видишь. Сова – символ мудрости.
– Брасс, я надеялся на что-то более…
– Конечно. Знаешь, я погляжу, что смогу найти. Учти, символы меняются. В одно время значат что-то одно, в другое время могут означать совершенно иное. Тебе нужны просто современное применение и примеры?
Маккалеб вспомнил о надписи на ленте.
– Можешь добавить Средневековье?
– Похоже, у тебя странное… Послушай-ка, это что, «Прости, Господи»?
– Возможно. Как ты догадалась?
– Ну, средневековая инквизиция и прочая церковная чепуха. Уже встречалось. Ладно, твой номер у меня есть. Постараюсь перезвонить сегодня же.
Маккалеб хотел было попросить ее сделать анализ послания на ленте, но решил не зарываться. Кроме того, послание наверняка было включено в запрос для компьютера, составленный Джей Уинстон. Поэтому он поблагодарил Доран и уже собирался разъединиться, когда она спросила о его здоровье. Он ответил, что превосходно.
– Ты по-прежнему живешь на яхте?
– Не-а. Я теперь живу на острове. Но яхта осталась. А еще у меня есть жена и новорожденная дочь.
– Ух ты! Неужто это тот Терри Телеобед Маккалеб, которого я знала?
– Тот самый, точно.
– Ну что ж, похоже, ты наконец взялся за ум.
– Пожалуй.
– Тогда будь осторожен. Зачем ты снова в это полез?
Маккалеб ответил не сразу.
– Сам толком не знаю.
– Не морочь мне голову. Мы оба знаем зачем. Ладно, я посмотрю, что удастся наскрести, и перезвоню тебе.
– Спасибо, Брасс. Буду ждать.
Маккалеб вошел в капитанскую каюту и растолкал Бадди Локриджа. Приятель вскинулся, размахивая руками.
– Это я, я!
Прежде чем угомониться, Бадди заехал Маккалебу по уху книгой, которую читал перед сном.
– Что ты делаешь? – воскликнул Бадди.
– Пытаюсь разбудить тебя.
– Зачем? Сколько времени?
– Почти шесть. Я хочу переправиться на материк.
– Сейчас?
– Ага, сейчас. Так что вставай и помоги мне. Я займусь линями.
– Почему не подождать, пока станет светлее?
– Потому что у меня нет времени.
Когда Бадди потянулся и включил лампочку, приделанную к стене каюты прямо над передней спинкой койки, Маккалеб заметил, что книга, которую он читал, называется «Проволока в крови».
– У тебя, приятель, действительно в крови проволока. – Он потер ухо.
– Извини. Да и вообще, что ты так торопишься? Это то дело, да?
– Я буду наверху. Давай начнем.
Маккалеб вышел из каюты. Как он и ожидал, Бадди крикнул ему вслед:
– Тебе понадобится водитель?
– Нет, Бадди. Ты ведь знаешь, я уже пару лет вожу сам.
– Угу, но тебе, кореш, возможно, понадобится помощь.
– У меня все будет в порядке. Поторопись, Бад, я хочу попасть на берег.
Маккалеб взял ключ с крючка возле двери в салон и пошел на мостик, где включил радар. Воздух еще был прохладным, и первые лучики солнца только начинали пробиваться сквозь утренний туман. Двигатель завелся с полоборота: неделю назад Бадди водил яхту на капитальный ремонт в Марина-дель-Рей.
Маккалеб оставил двигатель на холостом ходу, а сам пошел на кормовой подзор. Отвязал кормовой линь, повел «Зодиак» вокруг борта и привязал лодку к линю от причального буя. Теперь яхта была свободна. Маккалеб вернулся в носовую кабину и посмотрел на мостик. Встрепанный со сна Бадди как раз садился на лоцманское место. Маккалеб знаком показал, что яхта свободна. Бадди толкнул рычаги вперед, и «Попутная волна» тронулась в путь. Маккалеб поднял с палубы восьмифутовый багор и отталкивал им буй от носа, пока яхта поворачивала на фарватер.
Он оставался в кабине, прислонившись спиной к поручню и наблюдая, как скользит прочь остров. Один раз он посмотрел на дом и увидел, что огонек на террасе по-прежнему горит. В это время семья обычно спала. Маккалеб подумал о промашке, которую только что сознательно совершил. Следовало бы вернуться в дом и рассказать Грасиеле о своих планах, попробовать объясниться. Но уйдет масса времени, а убедить ее он все равно не сможет. И Маккалеб решил просто уехать. Жене он позвонит уже с материка, а с последствиями своего решения будет разбираться потом.
Предрассветный ветерок холодил кожу на руках и шее. Маккалеб отвернулся от острова и посмотрел вперед – туда, где раскинулся невидимый еще Город. Туман и тьма будто скрывали нечто зловещее. Нос яхты разрезал гладкую и черно-синюю, как кожа марлина, воду. Маккалеб знал, что нужно подняться на мостик и помочь Бадди. Один из них будет управлять яхтой, а другой наблюдать за экраном радара, чтобы проложить безопасный курс до порта Лос-Анджелеса.
Очень жаль, мелькнула мысль, что радар не в силах проложить курс через окутывающий расследование туман неизвестности. Это совсем другой туман.
Мысли о попытках нащупать неведомый путь обратили его разум к делу, так глубоко его зацепившему.
Берегись Берегись Бог Видит.
Эти слова стали для Маккалеба своеобразной мантрой. Там, в клочковатом тумане, скрывается написавший их человек. Человек, который по меньшей мере один раз уже действовал в соответствии с ними и, вероятно, не остановится. Маккалеб собирался найти этого человека. Но, поступая так, в соответствии с чьими словами он будет действовать? Истинный ли Господь посылает его в путь?
Он вздрогнул, почувствовав прикосновение к плечу, и обернулся, едва не уронив багор за борт. Бадди.
– Иисусе, приятель!
– Ты в порядке?
– Был, пока ты не перепугал меня до смерти. Ты что творишь? Тебе следовало бы управлять яхтой.
Маккалеб глянул через плечо, чтобы убедиться, что портовая разметка осталась позади и они вышли в залив.
– Пойми, – сказал Бадди, – ты тут стоял с багром – ну прямо капитан Ахав. Я решил, что что-то не в порядке…
– Я думал. Ты против? И не подкрадывайся ко мне!.. Иди-ка за штурвал, Бадди. Я поднимусь через минуту. Кстати, проверь генератор – аккумуляторы можно бы и подзарядить.
Когда Бадди ушел, Маккалеб почувствовал, что сердце снова успокоилось. Он вышел из кабины и вставил багор в зажимы на палубе. Нагибаясь, почувствовал, как яхта поднимается и опускается, переваливаясь через трех– и четырехфутовые волны. Выпрямился и огляделся, высматривая источник волнения. Но не увидел ничего, словно по гладкой поверхности залива пронесся призрак.
Гарри Босх поднял портфель, точно шит, и, прикрываясь им, проложил дорогу через толпу репортеров и камер, собравшуюся у дверей зала суда.
– Пропустите, пожалуйста, пропустите.
Журналисты не двигались с места, пока он не отпихивал их с пути портфелем. В отчаянной давке они тянули магнитофоны и камеры к центру кучки людей, где вещал адвокат ответчика.
Наконец Босх добрался до двери, возле которой держал оборону полицейский. Коп узнал Босха и отодвинулся.
– Знаете, – сказал ему Босх, – и ведь так каждый день. Во время заседания этому типу обычно нечего сказать, зато за дверями он соловьем заливается.
Босх проследовал по центральному проходу к столу обвинения. Он пришел первым. Подтянул стул и сел. Открыл на столе портфель, вытащил тяжелую синюю папку и положил перед собой. Потом закрыл портфель и поставил на пол рядом со стулом.
В зале суда было тихо и почти пусто, только секретарь и судебный репортер готовились к заседанию. Босх любил это время. Затишье перед бурей. А буря грянет обязательно, это он знал наверняка. Босх кивнул сам себе. Он был готов, готов к новой схватке с дьяволом. В этом его предназначение, он живет ради таких моментов. Моментов, которые следовало бы смаковать и помнить, но которые всегда вызывали ощущение удара под дых.
Раздался громкий звук, открылась боковая дверь. Двое полицейских ввели мужчину. Тот был молод и каким-то образом ухитрился сохранить загар, несмотря на три месяца, проведенные в тюрьме. На прекрасный синий костюм, несомненно, ушло бы недельное жалованье людей, стоящих по бокам от подсудимого. Элемент дисгармонии вносила поясная цепь, к которой были прикованы его руки. В одной руке мужчина сжимал альбом для рисования. В другой держал черный фломастер – единственный пишущий инструмент, разрешенный в заключении.
Мужчину подвели к столу защиты. Пока с него снимали наручники и цепь, он улыбался и смотрел прямо перед собой. Полицейский положил руку ему на плечо и надавил, заставив сесть. Потом полицейские отступили и заняли места у него за спиной.
Мужчина тут же подался вперед, открыл альбом и заработал фломастером. Босх наблюдал. Фломастер яростно скрипел по бумаге.
– Мне не дают угля, Босх. Какую опасность может представлять кусок угля?
Он сказал это, не глядя на Босха. Детектив не ответил.
– Такие мелочи мне докучают больше всего, – продолжил мужчина.
– Привыкай, – отозвался Босх.
Мужчина засмеялся, по-прежнему не глядя на Босха.
– Знаешь, я почему-то знал, что так ты и скажешь.
Босх молчал.
– Видишь, Босх, ты так предсказуем. Как и все вы.
Открылась задняя дверь зала суда, и Босх отвернулся от обвиняемого.
Начинается.
К тому времени как Маккалеб добрался до Фермерского рынка, он опаздывал на встречу с Джей Уинстон уже на полчаса. Переправа на материк заняла полтора часа, и, едва пришвартовавшись в Кабрийо, Маккалеб сразу же позвонил. Они договорились встретиться в «Дюпаре», но потом оказалось, что в «чероки» сдох аккумулятор, потому что машиной не пользовались две недели. Пришлось прибегнуть к помощи Бадди и его старого «тауруса».
Маккалеб вошел в расположенный на углу рынка ресторан, но Уинстон там не увидел. Оставалось надеяться, что она не ушла. Он выбрал свободную кабинку, что обеспечивало максимум уединения, и сел. Заглядывать в меню не требовалось. Они выбрали для встречи Фермерский рынок, потому что недалеко находилась квартира Эдварда Ганна, а еще потому, что Маккалеб хотел позавтракать в «Дюпаре». Он признался Уинстон, что больше всего на острове ему не хватало здешних оладий.
Они с Грасиелой и детьми раз в месяц ездили в Город покупать одежду и припасы, недоступные на Каталине, и часто ели в «Дюпаре». Не важно, был ли то завтрак, ленч или обед, Маккалеб всегда заказывал оладьи. Реймонд тоже. Но мальчик предпочитал с сиропом из бойзеновых ягод , тогда как Маккалеб – с традиционным кленовым.
Маккалеб сказал официантке, что ждет приятельницу, заказал апельсиновый сок и стакан воды.
Ему принесли два стакана. Он открыл кожаную сумку и достал пластиковую коробочку с пилюлями. Маккалеб держал на лодке недельный запас таблеток и еще на пару дней – в отделении для перчаток в «чероки». Коробочку он приготовил сразу, как причалил. Запивая попеременно то апельсиновым соком, то водой, Маккалеб принял двадцать семь таблеток, составлявших утреннюю дозу. Он знал их все по форме, цвету и вкусу: прилосек, имуран, дигоксин… Методично подбирая одну за другой, Маккалеб заметил, что за ним, удивленно подняв брови, наблюдает женщина из соседней кабинки.
Это уже пожизненно. Таблетки для него так же неотвратимы, как смерть и налоги. С годами что-то изменится: от каких-то придется отказаться, добавятся новые, – но Маккалеб знал, что до конца жизни будет глотать таблетки и смывать их мерзкий вкус апельсиновым соком.
– Я смотрю, ты заказал без меня.
Он поднял глаза от оставшихся трех таблеток циклоспорина. Джей Уинстон уселась напротив.
– Прости, я сильно опоздала. Движение на десятом просто жуткое.
– Все в порядке. Я тоже опоздал. Сдох аккумулятор.
– И сколько ты принимаешь?
– Пятьдесят четыре в день.
– Невероятно.
– Пришлось превратить в аптечку шкаф в прихожей. Целиком.
– Ну, по крайней мере ты все еще здесь.
Она улыбнулась, и Маккалеб кивнул. К столу подошла официантка с меню для Уинстон.
– Я возьму то же, что и он.
Маккалеб заказал большую порцию оладий с растопленным маслом и сказал официантке, что они возьмут одну порцию хорошо прожаренного бекона на двоих.
– Кофе? – спросила официантка.
Вид у нее был такой, словно она принимает уже миллионный заказ на оладьи.
– Да, пожалуйста, – ответила Уинстон. – Черный.
Маккалеб сказал, что его устраивает апельсиновый сок. Когда они остались одни, Маккалеб посмотрел на Уинстон через столик:
– Итак, ты поймала управляющего?
– Он ждет нас в половине одиннадцатого. Квартира еще свободна, но ее убрали. После того как мы разрешили это, приехала сестра жертвы, пошарила в его вещах и забрала все, что хотела.
– Да, чего-то такого я и опасался.
– По мнению управляющего, она взяла немного… да у бедолаги ничего и не было.
– Как насчет совы?
– Он сову не помнит. Откровенно говоря, я тоже не помнила, пока ты не упомянул о ней утром.
– Просто предчувствие. Мне бы хотелось взглянуть на нее.
– Что ж, увидим, там ли она еще. А что еще ты хочешь сделать? Надеюсь, ты перебрался сюда не только для того, чтобы взглянуть на квартиру убитого.
– Я думал поговорить с сестрой. И может быть, с Гарри Босхом.
Уинстон молчала, но по ее виду было ясно, что она ждет объяснений.
– Чтобы составить психологический портрет неизвестного человека, важно знать жертву. Режим дня, личные свойства – все. Да ты сама знаешь. Сестра и в меньшей степени Босх могут помочь в этом.
– Терри, я просила тебя только взглянуть на бумаги и запись. Я уже начинаю чувствовать себя виноватой.
Маккалеб замолчал, когда официантка принесла кофе для Уинстон и два стеклянных кувшинчика – с бойзеновым и кленовым сиропами. Дождавшись ее ухода, он заговорил:
– Ты знала, что меня зацепит, Джей. «Берегись, берегись, Бог видит»? Я хочу сказать, не надо. Ты же не думала, что я просто посмотрю все и продиктую по телефону отчет? Кроме того, я не жалуюсь. Я сам решил действовать. Если чувствуешь себя виноватой, можешь заплатить за оладьи.
– А что сказала твоя жена?
– Ничего. Она знает, что мне надо кое-что сделать. Я позвонил ей уже с материка. В любом случае было слишком поздно что-то говорить. Она просто попросила купить пакет зеленых тамалей в ресторане «Эль-Чоло», когда соберусь обратно. Их продают замороженными.
Принесли оладьи. Маккалеб вежливо предложил Уинстон выбрать сироп первой, но она вилкой возила оладьи по тарелке, и он не выдержал: залил все кленовым сиропом и начал есть. Официантка принесла чек. Уинстон быстро схватила его.
– Шериф заплатит.
– Поблагодари его.
– Я не понимаю, чего ты ожидаешь от Гарри Босха. Он сказал мне, что за шесть лет после дела проститутки встречался с Ганном всего несколько раз.
– Когда это было? В тот день, когда его забирали в последний раз?
Уинстон кивнула, поливая оладьи бойзеновым сиропом.
– Выходит, они виделись вечером накануне убийства. В твоих материалах я ничего не нашел.
– Я не записала. Все равно там ничего не было. Дежурный сержант позвонил Босху и сказал, что Ганн попал в вытрезвитель за вождение в нетрезвом виде.
Маккалеб кивнул.
– И он приехал поглядеть на него. Вот и все. По его словам, они даже не говорили, потому что Ганн слишком нажрался.
– Ну… я все равно хочу встретиться с Гарри. Мы как-то работали вместе. Хороший коп. С интуицией, наблюдательный. Возможно, он знает что-то полезное для меня.
– Ладно, будем надеяться, что встреча состоится.
– Ты о чем?
– А ты не знаешь? Он представляет обвинение на процессе Дэвида Стори. В Ван-Нуйсе. Ты что, не смотришь новости?
– Вот черт, я и забыл! Кажется, его имя упоминалось в газетах, когда Стори взяли. Это было… когда, в октябре? И уже суд?
– Да, уже. Никаких проволочек, а предварительные слушания не нужны, потому что они прошли большое жюри. Отбор присяжных начался сразу после первого. Недавно я слышала, что список готов, так что начнут, вероятно, на этой неделе. Может быть, даже сегодня.
– Ага. Босху повезло. Он, наверное, просто счастлив.
– Ты не хочешь, чтобы я с ним говорил?
Уинстон пожала плечами:
– Вовсе нет. Делай что угодно. Я просто не думала, что ты будешь сам столько бегать. Я могу поговорить с капитаном насчет вознаграждения за консультационные услуги, но…
– Не беспокойся. Шериф оплачивает завтрак. Этого достаточно.
– Не похоже.
Маккалеб не сказал ей, что будет работать бесплатно просто ради того, чтобы на несколько дней вернуться к жизни. А еще не упомянул, что в любом случае не смог бы взять у нее деньги. Получив какой-либо официальный заработок, он потерял бы право на медицинскую помощь от штата, оплачивающего его пятьдесят четыре таблетки в день. Таблетки были такие дорогие, что, если бы пришлось платить за них самому, он бы обанкротился за полгода. Или должен был бы иметь зарплату, выраженную шестизначным числом. Такова отвратительная изнанка спасшего его медицинского чуда. Он получил второй шанс в жизни, пытаясь заработать на жизнь. Вот почему их туристический бизнес был оформлен на Бадди Локриджа. Формально Маккалеб числился неоплачиваемым палубным матросом. Бадди просто арендовал яхту у Грасиелы; арендная плата составляла шестьдесят процентов всех поступлений от туристов после оплаты расходов.
– Как тебе оладьи? – спросил он Уинстон.
– Замечательно.
– Чертовски верно.
Апартаменты «Гранд-Ройял» оказались двухэтажной уродиной, разрушающейся коробкой в ошметках штукатурки. Их претензии на стиль начинались и заканчивались модным дизайном прибитых над входом букв названия. Улицы Западного Голливуда и других относительно равнинных районов буквально заросли такими коробками с квартирами повышенной вместимости, вытеснившими в пятидесятые – шестидесятые одноэтажные коттеджи. Они заменили настоящий стиль фальшивыми декоративными завитушками и названиями, отражающими суть с точностью до наоборот.
Маккалеб и Уинстон вошли в квартиру на втором этаже, принадлежавшую Эдварду Ганну, вместе с управляющим домом, человеком по фамилии Роршак. Если бы не знал, куда смотреть, Маккалеб не заметил бы того, что осталось от пятна крови на ковре, где умер Ганн. Ковер менять не стали – просто почистили. Виднелся лишь слабый светло-коричневый след, который следующий арендатор, возможно, примет за остатки пролитого кофе.
Квартиру убрали и приготовили для сдачи в аренду. Но мебель осталась прежней. Маккалеб узнал ее по видеозаписи.
Он посмотрел на застекленный шкафчик. Пусто. Пластмассовая сова отсутствовала. Маккалеб посмотрел на Уинстон.
– Ее нет.
Уинстон повернулась к управляющему:
– Мистер Роршак, на том шкафчике сидела сова. Мы считаем, что это важно. Вы уверены, что не знаете, что с ней случилось?
Роршак развел руками:
– Нет, не знаю. Вы уже спрашивали, и я подумал: «Я не помню никакой совы». Но если вы так говорите…
Он пожал плечами и выпятил подбородок, потом кивнул, словно неохотно соглашаясь, что сова на застекленном шкафчике была.
Маккалеб истолковал его язык тела и слова как классические манеры лжеца. Отрицай существование украденного предмета – и кражи вроде как не было. Видимо, Уинстон это тоже уловила.
– Джей, у тебя есть телефон? Можешь позвонить сестре и перепроверить?
– Я все еще жду, пока округ купит мне телефон.
Маккалебу не хотелось занимать телефон на случай, если перезвонит Брасс Доран, но он положил кожаную сумку на мягкий диван, отыскал телефон и подал ей.
Уинстон пришлось вынуть из портфеля блокнот и найти там номер сестры Ганна. Пока она звонила, Маккалеб медленно обходил квартиру, все разглядывая и пытаясь уловить резонанс этого места. В столовой он остановился перед круглым деревянным столом, вокруг которого стояли четыре стула с прямыми спинками. В отчете об изучении места преступления говорилось, что на трех стульях было множество смазанных, неполных и полных отпечатков пальцев – все принадлежали жертве, Эдварду Ганну. На четвертом же стуле отпечатков не было вообще – ни смазанных, ни четких. Стул аккуратно вытерли. Скорее всего это сделал убийца после того, как для чего-то брал стул.
Маккалеб сориентировался и подошел к нужному стулу. Осторожно, чтобы не коснуться спинки, поддел его рукой под сиденье и отнес к шкафчику. Поставил посередине и залез на сиденье. Поднял руки, словно ставя что-то наверх. Стул зашатался на неровных ножках, и Маккалеб инстинктивно протянул руку к верхнему краю шкафчика, чтобы удержаться. И тут его осенило. Не успев ухватиться за шкаф, он просунул руку сквозь раму одной из стеклянных дверок шкафа.
– Осторожно, Терри.
Он посмотрел вниз. Рядом стояла Уинстон. В руке телефон.
– Конечно. Так птица у нее?
– Нет, она даже не знает, о чем я толкую.
Маккалеб приподнялся на носки и осмотрел верх шкафа.
– Она сказала тебе, что забрала?
– Только кое-какую одежду и старые детские фотографии. Больше ей ничего не нужно.
Маккалеб кивнул, по-прежнему разглядывая верх шкафа, покрытый толстым слоем пыли.
– Ты сказала, что я подъеду поговорить с ней?
– Забыла. Я могу перезвонить.
– Джей, у тебя есть фонарик?
Она порылась в сумочке и подала ему маленький фонарик-карандаш. Маккалеб включил его и поднес к верху шкафа под пологим углом. На свету пыль на поверхности стала видна отчетливее, и теперь он увидел восьмиугольный отпечаток, оставленный чем-то поставленным на шкаф поверх пыли. Подставкой совы.
Он посветил еще, потом выключил фонарик и слез со стула. Вернул фонарик Джей.
– Спасибо. Возможно, тебе стоит подумать о том, чтобы снова вызвать сюда спецов по следам.
– Зачем? Ведь совы там нет?
Маккалеб бросил взгляд на Роршака.
– Угу, нет. Но тот, кто поставил ее туда, воспользовался этим стулом. Когда стул зашатался, ему пришлось за что-то ухватиться.
Он вытащил из кармана ручку, потянулся вверх и постучал по стенке шкафа рядом с местом, где в пыли увидел отпечатки.
– Здесь довольно пыльно, но отпечатки могут быть.
– А что, если этот кто-то забирал сову?
Отвечая, Маккалеб многозначительно посмотрел на Роршака.
– То же самое. Могут быть отпечатки.
Роршак отвел глаза.
– Можно еще раз воспользоваться телефоном?
Пока Уинстон вызывала специалистов, Маккалеб вытащил стул в центр гостиной и поставил в нескольких футах от пятна крови. Потом сел и оглядел комнату. При такой конфигурации сова смотрела бы не только на жертву, но и на убийцу. Какой-то инстинкт говорил Маккалебу, что этого и хотел убийца. Он посмотрел на пятно крови и вообразил, что смотрит на Эдварда Ганна, борющегося за жизнь и медленно проигрывающего битву. Ведро, подумал он. Соответствует все, кроме ведра. Убийца подготовил сцену, однако спектакль смотреть не смог. Ему понадобилось ведро, чтобы не видеть лица жертвы. Это беспокоило Маккалеба, потому что не соответствовало общей картине.
Подошла Уинстон и подала ему телефон.
– Одна бригада как раз заканчивает со взломом в Кингсе. Они будут здесь через пятнадцать минут.
– Повезло.
– Очень. Что ты делаешь?
– Просто думаю. Мне кажется, он сидел здесь и наблюдал, но потом не выдержал. Ударил жертву по голове, чтобы, возможно, поторопить смерть. Затем взял ведро и надел на голову, чтобы не видеть.
Уинстон кивнула.
– Откуда ведро? В деле ничего не…
– Мы полагаем, что оно из-под раковины на кухне. На полке есть влажный круг, соответствующий дну ведра. Курт написал об этом в дополнении. Наверное, забыл вложить в папку.
Маккалеб кивнул и встал.
– Будешь ждать своих спецов, верно?
– Да, они должны скоро подъехать.
– Я хочу пройтись.
Он направился к открытой двери.
– Я пойду с вами, – сказал Роршак.
Маккалеб обернулся.
– Нет, мистер Роршак, оставайтесь с детективом Уинстон. Нам нужен независимый свидетель для наблюдения затем, что мы делаем в квартире.
Он бросил взгляд через плечо Роршака на Уинстон. Она подмигнула, намекая, что поняла его липовую отговорку и подыграет.
– Да, мистер Роршак. Пожалуйста, останьтесь здесь, если не возражаете.
Роршак снова пожал плечами и поднял руки.
Маккалеб спустился по лестнице во внутренний двор здания. Обошел его, рассматривая плоскую крышу. Сову он нигде не увидел, повернулся и вышел через холл на улицу.
На другой стороне Суицер-авеню стоял Бракстон-Армз, трехэтажный дом в форме буквы «L». Маккалеб перешел через улицу к шестифутовым воротам. Скорее декорация, чем препятствие. Маккалеб снял ветровку, сложил и засунул между двумя прутьями ворот. Потом поставил ногу на ручку ворот, примерился и перелез. Спрыгнул с другой стороны и огляделся, чтобы проверить, не смотрит ли кто на него. Все было тихо.
Он взял ветровку, поднялся на третий этаж и прошел по коридору к фасадной стороне здания. От подъема на ворота, а потом и по лестнице он громко и надсадно дышал. Добравшись до фасада, положил руки на ограду и какое-то время стоял, наклонившись вперед, пока не отдышался. Потом посмотрел через улицу на плоскую крышу дома, где жил Эдвард Ганн. И снова не увидел пластмассовой совы.
«Семь смертных грехов и Четыре последние вещи»
Иероним Босх (ок. 1460 -1516)
Семь смертных грехов" - одна из самых ранних известных работ Босха. Она имеет ярко выраженный нравоучительный характер с элементами иронии и сатиры.
Иероним Босх.Семь смертных грехов и Четыре последние вещи, 1475-1480
Доска, масло. 120×150 см.Прадо, Мадрид
Эта работа обладает довольно усложненной структурой: пять разного диаметра окружностей на темном фоне. Предполагают, что это крышка стола - столешница, расписанная мастером. Обычай расписывать столы был тогда достаточно распространен. Такой работой не гнушались и именитые художники. Мы знаем, например, что самым ранним дошедшим до нас произведением великого немца Ганса Гольбейна Младшего была как раз расписная крышка стола, очень поврежденная, но сохранившаяся.
Именно эта работа Босха висела в личных покоях испанского короля Филиппа II. Она находилась между его кабинетом и спальней, так что, проходя из комнаты в комнату по нескольку раз в день, монарх мог созерцать символы человеческих грехов и размышлять о греховной природе человека.
Это одно из наиболее ясных и нравоучительных произведений Босха снабжено подробными, разъясняющими смысл изображенного цитатами из Ветхого Завета из книги "Второзаконие".
Начертанные на развевающихся свитках слова:
сверху:
"Ибо они народ, потерявший рассудок, и нет в них смысла
"О, если бы они рассудили, подумали о сем, уразумели, что с ними будет!"(Вт.32:28-29);
Jheronimus Bosch Table of the Mortal Sins (top inscription).
Снизу:
"Сокрою лице Мое от них и увижу, какой будет конец их; ибо они род развращенный; дети, в которых нет верности. (Вт.32:20)
определяют тему этого произведения.
Jheronimus Bosch Table of the Mortal Sins (bottom inscription).
В центре – нечто вроде всевидящего ока. В середине – подобие зрачка, в котором по бедра изображен Христос, стоящий в саркофаге. Христос все видит, он в центре мира, он в центре этого условно изображенного глаза.
Ниже надпись: "Берегись, берегись, Бог видит всё".
Иисус Христос
Table of the Mortal Sins .
Это не собственно глаз, но явный намек на него. Всевидящее око зрит все, но оно по неисповедимым, непонятным для нас причинам, не вмешивается в ход вещей. Муки Христа - зарок человечества - оказываются едва ли не напрасными. Он указывает на свою рану в боку, он в очередной раз взывает к людям, но это воззвание оказывается почти никем не услышанным.
Широкая полоса, идущая вокруг этого квази-зрачка напоминает радужную оболочку. Круг расчерчен лучами, которые в то же время несколько напоминают рисунок радужки.
И, наконец, на внешней, самой широкой полосе изображены семь сцен, которые символизируют семь смертных грехов. Каждый грех обозначен надписью и трактован художником в виде жанровой сценки.
Таким образом, Босх создает обобщенную картину человечества, погрязшего в грехах. Интересно обратить внимание вот на что: мы традиционно говорим о семи грехах, хотя строго говоря, это ведь не грехи, как поступки - кража, убийство или другие греховные деяния человека. Семь смертных грехов в католической традиции – это, скорее, семь свойств человека, семь черт его характера, которые приводят к этим преступлениям и проступкам. Семи грехам традиционно, как вы знаете, противостоят семь добродетелей. Три религиозные христианские добродетели четыре мирские. Босх, изображая грехи, не обращается к отвлеченным образам. У Босха это сценки, довольно жизненные по смыслу, но гротесковые, окарикатуренные по манере изображения.
Дальше следует надпись - представлениe семи смертных грехов, способных погубить душу, с их латинскими названиями:
У Иеронима Босха, если "читать",согласно композиции, от "шести часов" против часовой стрелки:
ГНЕВ,ТЩЕСЛАВИЕ(гордыня),СЛАДОСТРАСТИЕ(похоть),ЛЕНЬ, ЧРЕВОУГОДИЕ,АЛЧНОСТЬ(жадность), ЗАВИСТЬ.
Художник находит для каждого из них понятный, жизненный пример, показанный с насмешкой.
Гнев
Table of the Mortal Sins .
1. Прямо перед Вами сцена ревности, драка, изображающая ГНЕВ.
На зелёной лужайке перед гостиницей - драка. Человек в необычном, для того времени, головном уборе, бросив плащ, накинулся на женщину. Второй (возможно, соперник) - одел на голову стол, как шлем, тоже вынул нож и приготовился вступиться за неё.
Перевёрнутый стол, шляпа на полу, кувшин в руках у женщины говорят, что это люди изрядно выпили, и это не начало ссоры.
Гордыня
Table of the Mortal Sins .
2. Здесь видим сцену показывающую ГОРДЫНЮ Женщина любуется собой, глядя в зеркало, педлагаемое демоном. Зеркало часто используется Босхом, чтобы показать гордыню, тщеславие, которые внушает демон.
Похоть
Table of the Mortal Sins .
3. В центре - сцена, показываюшая СЛАДОСТРАСТИЕ, ПОХОТЬ. В палатке - две влюблённые пары, занятые прелюдией к полному выражению страсти. Их развлекают клоуны, рядом музыкальные инструменты.
Со времен раннего христианства отцы церкви всячески поносили "непристойные пляски и телодвижения", "низкие и бесстыдные песни" праздношатающихся потешников. Они клеймили бродячих актеров и актрис как "детей сатаны" и "вавилонских блудниц" - людей безнравственных, распущенных, возбуждаемых "демоном блуда". В связи с безнравственной музыкой бичевал разврат и Иероним Босх, который возводил в абсолют греховность земного существования. На его картинах музыкальные инструменты - символ похоти.
(нам, сегодняшним, трудно это понять)
Уныние
Table of the Mortal Sins
4. ЛЕНЬ(уныние)
Женщина, пришедшая к священнику(или монахиня), пытается призвать его выполнять свои обязанности, о которых он забыл(то ли уснув, то ли предавшись мечтам)
Обжорство
Table of the Mortal Sins .
5. О ЧРЕВОУГОДИИ, ненасытности говорит сцена. Взъерошенный, полный человек ест и не может насытиться. Ребёнок просящий есть, худой человек, которого не приглашают к столу, бедная обстановка комнаты говорят: ненасытность приводит к бедности и эгоизму.
Алчность
Table of the Mortal Sins .
6. Шестой смертельный грех - АЛЧНОСТЬ,ЖАДНОСТЬ. Босх показывает в виде помощника шерифа, решение которого зависит от взятки.
Зависть
Table of the Mortal Sins .
7. ЗАВИСТЬ изображается пожилой парой, завистливо глядящей на соседа с редкой и дорогой птичкой. А другой прохожий с завистью смотрит на другую "птичку" - их дочь,красавицу и помощницу, о ценности которой родители позабыли.
Собаки выражают фламандскую пословицу: "Две собаки с одной костью редко договариваются ".
Художник напоминает людям, погруженным в каждодневную суету привычных, будничных грехов, повторяющихся снова и снова, что за злом неотступно следует воздаяние.
Четыре угла картины украшены сценами "четырех последних вещей" (по выражению проповедников того времени) :
Смерть, Страшный суд, Ад и Небесные врата
Смерть
Table of the Mortal Sins .
Смертное ложе (верх, левый угол)
Лежит истощенный человек. Последние минуты жизни, смерть уже рядом. Его окружают монахи и врач.
Под внимательным взглядом ангела-хранителя, монах молится о спасении души умирающего. Но, как в большинстве работ Босха, зло всегда рядом - подобный обезьяне, демон примостился рядом с ангелом.
Страшный суд
Table of the Mortal Sins .
Страшный суд (верх, правый угол)
Четыре тубящих ангела возвещают о начале Страшного суда. Христос сидит на прозрачном шаре, по обе стороны от него - избранные праведники. Внизу умоляющие о прощении проклятые грешники, которые тонут, отправляясь в Ад.
Ад
Table of the Mortal Sins
Ад (низ, левый угол)
Ад является самым поразительным из четырех сцен. Здесь показаны различные наказания, соответствующие семи смертным грехам.
Cлевa - пара в кровати, покрытая красным (символ прелюбодеяния).
Вокруг - множество демонов, готовящихся к пыткам.
В центре фигура, которую пытает демон в костюме монахини.
Следующая - лежит на каменной плите, готовая к расчленению.
Внизу - пару, (похожую на Адама и Еву), пытают и угрожет демон, несущий сферу.
Рай
Table of the Mortal Sins .
Небесные врата(низ, правый угол)
Небесные врата... У входа Св Пётр и небесное трио ангелов приветствует новых граждане Города Бога, которые появляются в воротах голыми, как новорожденные малыши.
Даже здесь, у входа, притаился демон, надеясь сбить с пути праведную душу(слева, внизу). Но зоркий Архангел в красном плаще - на страже.
Христос с открытой книгой(в центре круга), сообщает решение Бога. Вокруг Дева Мария, апостолы и четыре коленопреклонённых ангела.
Справа - те, кто принимает прибывших и проводит их в Рай.
Предположительно эта картина относится к раннему периоду творчества Босха. Её также называют «столешницей» по её функциональному предназначению, которое она, впрочем, никогда не выполняла. Сюжет картины настраивает зрителя на религиозные размышления. Уже около трёхсот лет картина висит в Эскориале, где её когда-то в своей спальне повесил испанский король Филипп II. С тех пор картина покидала Эскориал лишь один раз: во время гражданской войны в Испании - из соображений безопасности она была передана на временное хранение в Прадо.
Центральная часть, состоящая из четырёх концентрических кругов, символизирует Всевидящее Око Божье, в зрачке которого воскресший Христос показывает свои раны. Во втором круге видна латинская надпись Cave, cave, Deus videt - «Бойся, бойся, ибо Господь всё видит». Третий круг изображает лучи, похожие на солнечные, а четвёртый, в сегментах, - семь смертных грехов.
Под изображением каждого из семи смертных грехов дано его латинское название.
Эти надписи можно счесть лишними - нет надобности пояснять, что человек, жадно пожирающий всё, что ставит на стол хозяйка, совершает грех чревоугодия, а упитанный господин, дремлющий у камелька, - грех лени; именно в этом его упрекает входящая в комнату женщина с чётками в руках. Любострастие воплощают несколько влюблённых пар, гордыню - дама, любующаяся своим отражением в зеркале, которое держит перед ней дьявол, принявший обличье горничной в невероятном чепце.
Подобные же жанровые сценки иллюстрируют гнев (двое мужчин дерутся у дверей таверны), алчность (судья берет взятку), зависть (проигравший истец злобно взирает на своего удачливого соперника). Жанрово-аллегорические сценки, полные грубоватого юмора, написаны в детализованной живописной манере старых голландцев. Изображения семи смертных грехов расположены по кругу, что обозначает постоянство их присутствия. Босх включил их в радужную оболочку глаза Бога и таким образом сделал предостережением тем, кто думает, что избежит последующей кары.
Четыре круглых изображения по углам (тондо), называемые «четыре последние вещи», дополняют картину: они изображают смерть, Страшный суд, Рай и Ад. Начертанные на развевающихся свитках слова: «Ибо они народ, потерявший рассудок, и нет в них смысла»(Второзаконие 32:28) и «Сокрою лицо мое от них и увижу, какой будет конец их»(Второзаконие 32:20)
Иероним Босх. «Семь смертных грехов и Четыре последние вещи»
«Семь смертных грехов и Четыре последние вещи»
Иероним Босх (ок. 1460 -1516)
Семь смертных грехов" — одна из самых ранних известных работ Босха. Она имеет ярко выраженный нравоучительный характер с элементами иронии и сатиры.
Иероним Босх.Семь смертных грехов и Четыре последние вещи, 1475—1480
Доска, масло. 120×150 см.Прадо, Мадрид
Эта работа обладает довольно усложненной структурой: пять разного диаметра окружностей на темном фоне. Предполагают, что это крышка стола - столешница, расписанная мастером. Обычай расписывать столы был тогда достаточно распространен. Такой работой не гнушались и именитые художники. Мы знаем, например, что самым ранним дошедшим до нас произведением великого немца Ганса Гольбейна Младшего была как раз расписная крышка стола, очень поврежденная, но сохранившаяся.
Именно эта работа Босха висела в личных покоях испанского короля Филиппа II. Она находилась между его кабинетом и спальней, так что, проходя из комнаты в комнату по нескольку раз в день, монарх мог созерцать символы человеческих грехов и размышлять о греховной природе человека.
Это одно из наиболее ясных и нравоучительных произведений Босха снабжено подробными, разъясняющими смысл изображенного цитатами из Ветхого Завета из книги "Второзаконие".
Начертанные на развевающихся свитках слова:
сверху:
"Ибо они народ, потерявший рассудок, и нет в них смысла
"О, если бы они рассудили, подумали о сем, уразумели, что с ними будет!"(Вт.32:28-29);
Jheronimus Bosch Table of the Mortal Sins (top inscription).
Снизу:
"Сокрою лице Мое от них и увижу, какой будет конец их; ибо они род развращенный; дети, в которых нет верности. (Вт.32:20)
определяют тему этого произведения.
Jheronimus Bosch Table of the Mortal Sins (bottom inscription).
В центре - нечто вроде всевидящего ока. В середине - подобие зрачка, в котором по бедра изображен Христос, стоящий в саркофаге. Христос все видит, он в центре мира, он в центре этого условно изображенного глаза.
Ниже надпись: "Берегись, берегись, Бог видит всё".
Иисус Христос
Table of the Mortal Sins .
Это не собственно глаз, но явный намек на него. Всевидящее око зрит все, но оно по неисповедимым, непонятным для нас причинам, не вмешивается в ход вещей. Муки Христа - зарок человечества - оказываются едва ли не напрасными. Он указывает на свою рану в боку, он в очередной раз взывает к людям, но это воззвание оказывается почти никем не услышанным.
Широкая полоса, идущая вокруг этого квази-зрачка напоминает радужную оболочку. Круг расчерчен лучами, которые в то же время несколько напоминают рисунок радужки.
И, наконец, на внешней, самой широкой полосе изображены семь сцен, которые символизируют семь смертных грехов. Каждый грех обозначен надписью и трактован художником в виде жанровой сценки.
Таким образом, Босх создает обобщенную картину человечества, погрязшего в грехах. Интересно обратить внимание вот на что: мы традиционно говорим о семи грехах, хотя строго говоря, это ведь не грехи, как поступки - кража, убийство или другие греховные деяния человека. Семь смертных грехов в католической традиции - это, скорее, семь свойств человека, семь черт его характера, которые приводят к этим преступлениям и проступкам. Семи грехам традиционно, как вы знаете, противостоят семь добродетелей. Три религиозные христианские добродетели четыре мирские. Босх, изображая грехи, не обращается к отвлеченным образам. У Босха это сценки, довольно жизненные по смыслу, но гротесковые, окарикатуренные по манере изображения.
Дальше следует надпись - представлениe семи смертных грехов, способных погубить душу, с их латинскими названиями:
У Иеронима Босха, если "читать",согласно композиции, от "шести часов" против часовой стрелки:
ГНЕВ,ТЩЕСЛАВИЕ(гордыня),СЛАДОСТРАСТИЕ(похоть),ЛЕНЬ, ЧРЕВОУГОДИЕ,АЛЧНОСТЬ(жадность), ЗАВИСТЬ.
Художник находит для каждого из них понятный, жизненный пример, показанный с насмешкой.
Гнев
Table of the Mortal Sins .
1. Прямо перед Вами сцена ревности, драка, изображающая ГНЕВ.
На зелёной лужайке перед гостиницей — драка. Человек в необычном, для того времени, головном уборе, бросив плащ, накинулся на женщину. Второй (возможно, соперник) - одел на голову стол, как шлем, тоже вынул нож и приготовился вступиться за неё.
Перевёрнутый стол, шляпа на полу, кувшин в руках у женщины говорят, что это люди изрядно выпили, и это не начало ссоры.
Гордыня
Table of the Mortal Sins .
2. Здесь видим сцену показывающую ГОРДЫНЮ Женщина любуется собой, глядя в зеркало, педлагаемое демоном. Зеркало часто используется Босхом, чтобы показать гордыню, тщеславие, которые внушает демон.
Похоть
Table of the Mortal Sins .
3. В центре — сцена, показываюшая СЛАДОСТРАСТИЕ, ПОХОТЬ. В палатке — две влюблённые пары, занятые прелюдией к полному выражению страсти. Их развлекают клоуны, рядом музыкальные инструменты.
Со времен раннего христианства отцы церкви всячески поносили "непристойные пляски и телодвижения", "низкие и бесстыдные песни" праздношатающихся потешников. Они клеймили бродячих актеров и актрис как "детей сатаны" и "вавилонских блудниц" — людей безнравственных, распущенных, возбуждаемых "демоном блуда". В связи с безнравственной музыкой бичевал разврат и Иероним Босх, который возводил в абсолют греховность земного существования. На его картинах музыкальные инструменты — символ похоти.
(нам, сегодняшним, трудно это понять)
Уныние
Table of the Mortal Sins
4. ЛЕНЬ(уныние)
Женщина, пришедшая к священнику(или монахиня), пытается призвать его выполнять свои обязанности, о которых он забыл(то ли уснув, то ли предавшись мечтам)
Обжорство
Table of the Mortal Sins .
5. О ЧРЕВОУГОДИИ, ненасытности говорит сцена. Взъерошенный, полный человек ест и не может насытиться. Ребёнок просящий есть, худой человек, которого не приглашают к столу, бедная обстановка комнаты говорят: ненасытность приводит к бедности и эгоизму.
Алчность
Table of the Mortal Sins .
6. Шестой смертельный грех - АЛЧНОСТЬ,ЖАДНОСТЬ. Босх показывает в виде помощника шерифа, решение которого зависит от взятки.
Зависть
Table of the Mortal Sins .
7. ЗАВИСТЬ изображается пожилой парой, завистливо глядящей на соседа с редкой и дорогой птичкой. А другой прохожий с завистью смотрит на другую "птичку" - их дочь,красавицу и помощницу, о ценности которой родители позабыли.
Собаки выражают фламандскую пословицу: "Две собаки с одной костью редко договариваются ".
***
Художник напоминает людям, погруженным в каждодневную суету привычных, будничных грехов, повторяющихся снова и снова, что за злом неотступно следует воздаяние.
Четыре угла картины украшены сценами "четырех последних вещей" (по выражению проповедников того времени) :
Смерть, Страшный суд, Ад и Небесные врата
Смерть
Table of the Mortal Sins .
Смертное ложе (верх, левый угол)
Лежит истощенный человек. Последние минуты жизни, смерть уже рядом. Его окружают монахи и врач.
Под внимательным взглядом ангела-хранителя, монах молится о спасении души умирающего. Но, как в большинстве работ Босха, зло всегда рядом - подобный обезьяне, демон примостился рядом с ангелом.
Страшный суд
Table of the Mortal Sins .
Страшный суд (верх, правый угол)
Четыре тубящих ангела возвещают о начале Страшного суда. Христос сидит на прозрачном шаре, по обе стороны от него - избранные праведники. Внизу умоляющие о прощении проклятые грешники, которые тонут, отправляясь в Ад.
Ад
Table of the Mortal Sins
Ад (низ, левый угол)
Ад является самым поразительным из четырех сцен. Здесь показаны различные наказания, соответствующие семи смертным грехам.
Cлевa - пара в кровати, покрытая красным (символ прелюбодеяния).
Вокруг - множество демонов, готовящихся к пыткам.
В центре фигура, которую пытает демон в костюме монахини.
Следующая - лежит на каменной плите, готовая к расчленению.
Внизу - пару, (похожую на Адама и Еву), пытают и угрожет демон, несущий сферу.
Рай
Table of the Mortal Sins .
Небесные врата(низ, правый угол)
Небесные врата... У входа Св Пётр и небесное трио ангелов приветствует новых граждане Города Бога, которые появляются в воротах голыми, как новорожденные малыши.
Даже здесь, у входа, притаился демон, надеясь сбить с пути праведную душу(слева, внизу). Но зоркий Архангел в красном плаще — на страже.
Христос с открытой книгой(в центре круга), сообщает решение Бога. Вокруг Дева Мария, апостолы и четыре коленопреклонённых ангела.
Справа — те, кто принимает прибывших и проводит их в Рай.
Предположительно эта картина относится к раннему периоду творчества Босха. Её также называют «столешницей» по её функциональному предназначению, которое она, впрочем, никогда не выполняла. Сюжет картины настраивает зрителя на религиозные размышления. Уже около трёхсот лет картина висит в Эскориале, где её когда-то в своей спальне повесил испанский король Филипп II. С тех пор картина покидала Эскориал лишь один раз: во время гражданской войны в Испании — из соображений безопасности она была передана на временное хранение в Прадо.
Центральная часть, состоящая из четырёх концентрических кругов, символизирует Всевидящее Око Божье, в зрачке которого воскресший Христос показывает свои раны. Во втором круге видна латинская надпись Cave, cave, Deus videt — «Бойся, бойся, ибо Господь всё видит». Третий круг изображает лучи, похожие на солнечные, а четвёртый, в сегментах, — семь смертных грехов.
Под изображением каждого из семи смертных грехов дано его латинское название.
Эти надписи можно счесть лишними — нет надобности пояснять, что человек, жадно пожирающий всё, что ставит на стол хозяйка, совершает грех чревоугодия, а упитанный господин, дремлющий у камелька, — грех лени; именно в этом его упрекает входящая в комнату женщина с чётками в руках. Любострастие воплощают несколько влюблённых пар, гордыню — дама, любующаяся своим отражением в зеркале, которое держит перед ней дьявол, принявший обличье горничной в невероятном чепце.
Подобные же жанровые сценки иллюстрируют гнев (двое мужчин дерутся у дверей таверны), алчность (судья берет взятку), зависть (проигравший истец злобно взирает на своего удачливого соперника). Жанрово-аллегорические сценки, полные грубоватого юмора, написаны в детализованной живописной манере старых голландцев. Изображения семи смертных грехов расположены по кругу, что обозначает постоянство их присутствия. Босх включил их в радужную оболочку глаза Бога и таким образом сделал предостережением тем, кто думает, что избежит последующей кары.
Четыре круглых изображения по углам (тондо), называемые «четыре последние вещи», дополняют картину: они изображают смерть, Страшный суд, Рай и Ад. Начертанные на развевающихся свитках слова: «Ибо они народ, потерявший рассудок, и нет в них смысла»(Второзаконие 32:28) и «Сокрою лицо мое от них и увижу, какой будет конец их»(Второзаконие 32:20)
кликабельно
Семь смертных грехов и Четыре последние вещи - Иероним Босх. 1475-1480. Доска, масло. 120 х 150 см
Если внимательно присмотреться, станет понятен глубокий символизм изображения. В центре картины круглый элемент, состоящий из четырех кругов разных размеров концентрической формы, воплощает представление Босха о Всевидящем божьем оке. Его зрачок – это изображение воскресшего Иисуса Христа, указывающего на раны, которые он получил, страдая во имя искупления грехов всего человечества. Вокруг божественного «зрачка» на золотом фоне изображена надпись на латыни, означающая, что бог видит, кто, как и чем грешит. Она окружен тонкими золотистыми лучами, исходящими от сына божия, как от светила.
Следующий круг – это радужная оболочка, разделенная на отдельные сектора, посвященные семи смертным грехам. Каждый грех подписан собственной поясняющей надписью. Но художник настолько выразительно изобразил все грехи, что это кажется просто лишним действием. Грех чревоугодия – это мужчина, буквально сметающий со стола любую появляющуюся на нем еду, еще один плотный господин, вяло дремлющий у очага – это воплощение уныния. Любострастие – это целующиеся и обнимающиеся пары, гордыня – самовлюбленно глядящая в зеркало женщина, дерущиеся пьянчуги – это гнев, принимающий взятку судья – алчность, зависть – это то, как смотрит на своего удачливого оппонента проигравший судебное дело человек.
Все эти грехи, столь понятные и в наши дни, заключены в круг, что подчеркивает их цикличность, повторяемость, постоянное присутствие в жизни человека. И сейчас, по прошествии половины тысячелетия, в нашей жизни по-прежнему есть место всем этим смертным грехам, так что картина Босха остается актуальной и в XXI веке.
По четырем углам картины, также вписанные в круги, расположены изображения четырех важнейших вещей – Смерть, Страшный суд, Ад и Рай. Над и под большими концентрическими кругами размещены ленты с латинскими надписями.
Живопись в этом шедевре средневекового искусства очень подробная и реалистичная. Цветные, даже многоцветные круги размещены на ровном черном фоне, который отлично оттеняет и подчеркивает яркие краски. В этой картине уже проявился характерный метафорический стиль Босха, но в ней еще нет такого количества чудовищных иррациональных и потусторонних персонажей, словно родившихся в тяжелом бредовом сне.
В христианстве есть список семи смертных грехов, ведущих к смерти души. Библия не приводит точного списка смертных грехов, но предостерегает от их совершения в десяти заповедях. Но теологи в разное время составляли этот список, уточняли его. Во многом его контент и порядок следования зависел от традиции. Перечень 7 смертных грехов был впервые составлен папой римским Григорием Великим. По его мнению, к ним относятся:
гордыня, алчность, зависть, гнев, блуд, чревоугодие и уныние.
Крупнейший христианский теолог Фома Аквинский его «популяризировал» и с XIII века в католической традиции такой список стали считать общепринятым:
гордыня, алчность, зависть,гнев, сладострастие, чревоугодие,праздность.
Православные теологи тоже уточняли список.Из новейших — вариант святителя Игнатия (Брянчанинова,1807-1867):
гордость,алчность,блуд,зависть,чревоугодие,гнев,лень.
В сущности, мнения теологов практически совпадают, если понимать лень, праздность и уныние как вещи одной природы.
Нидерланды| Иероним Босх(ок. 1460 -1516)| «Семь смертных грехов″|1475-80гг| дерево,масло |120 x 150|Mузей Прадо|Мадрид
ЛЕКЦИЯ
Видимо, несколько позже, написана обладающая более совершенными, хотя и относительными живописными достоинствами композиция «Семь смертных грехов». Эта работа обладает довольно усложненной структурой: пять разного диаметра окружностей на темном фоне. Предполагают, что это крышка стола — столешница, расписанная мастером. Обычай расписывать столы был тогда достаточно распространен. Такой работой не гнушались и именитые художники. Мы знаем, например, что самым ранним дошедшим до нас произведением великого немца Ганса Гольбейна Младшего была как раз расписная крышка стола, очень поврежденная, но сохранившаяся. Там изображены разные фантастические существа: сирены, кентавры, астрологические знаки, символическая путаница химерообразных существ и полутаинственных символов. Здесь иное. Чисто религиозное содержание, поучительный, дидактический смысл. Именно эта работа висела в личных покоях испанского короля Филиппа II. Она находилась между его кабинетом и спальней, так что, проходя из комнаты в комнату по нескольку раз в день, монарх мог созерцать символы человеческих грехов и размышлять о греховной природе человека.
Это одно из наиболее ясных и нравоучительных произведений Босха снабжено подробными, разъясняющими смысл изображенного цитатами из Ветхого Завета из книги «Второзаконие».
Начертанные на развевающихся свитках слова:
сверху:
«Ибо они народ, потерявший рассудок, и нет в них смысла.
«О, если бы они рассудили, подумали о сем, уразумели, что с ними будет!»
(Вт.32:28-29);
снизу:
«Сокрою лицо мое от них и увижу, какой будет конец их»
(Вт.32: 20)
определяют тему этого произведения.
В центре – нечто вроде всевидящего ока. В середине – подобие зрачка, в котором по бедра изображен Христос, стоящий в саркофаге. Христос все видит, он в центре мира, он в центре этого условно изображенного глаза. Ниже надпись: «Берегись, берегись, Бог видит всё».
Это не собственно глаз, но явный намек на него. Всевидящее око зрит все, но оно по неисповедимым, непонятным для нас причинам, не вмешивается в ход вещей. Муки Христа — зарок человечества — оказываются едва ли не напрасными. Он указывает на свою рану в боку, он в очередной раз взывает к людям, но это воззвание оказывается почти никем не услышанным. Широкая полоса, идущая вокруг этого квази-зрачка напоминает радужную оболочку. Круг расчерчен лучами, которые в то же время несколько напоминают рисунок радужки.
И, наконец, на внешней, самой широкой полосе изображены семь сцен, которые символизируют семь смертных грехов. Каждый грех обозначен надписью и трактован художником в виде жанровой сценки.
Таким образом, Босх создает обобщенную картину человечества, погрязшего в грехах. Интересно обратить внимание вот на что: мы традиционно говорим о семи грехах, хотя строго говоря, это ведь не грехи, как поступки — кража, убийство или другие греховные деяния человека. Семь смертных грехов в католической традиции – это, скорее, семь свойств человека, семь черт его характера, которые приводят к этим преступлениям и проступкам. Семи грехам традиционно, как вы знаете, противостоят семь добродетелей. Три религиозные христианские добродетели четыре мирские. Босх, изображая грехи, не обращается к отвлеченным образам. Джотто, например, в капелле дель Арена в нижнем ряду в монохромных фресках изобразил фигуры, которые символизировали Непостоянство, Гнев, Зависть. У Босха это сценки, довольно жизненные по смыслу, но гротесковые, окарикатуренные по манере изображения.
«ГНЕВ»
. Драка пьяных крестьян во дворе. Совершенно озверелое побоище, во время которого один другому насадил на голову трехногий табурет,
чуть не проломив и голову, и сидение этого табурета.
«ТЩЕСЛАВИЕ» представляет собой, на первый взгляд, совершенно невинную сцену: интерьер довольно зажиточного дома, женская комната. Модница, стоя к зрителю спиной, вертится перед зеркалом, висящим на створке шкафа, примеряя новый белый чепец и любуясь собой в этом чепце, не замечая, что зеркало ей подсовывает чертенок, высунувшийся из шкафа. Но даже такой, казалось бы, с нашей точки зрения, невинный поступок, даже не поступок, а просто мелочь какая-то, может повлечь за собой далеко идущие последствия. Здесь как бы таится зародыш греха гордыни, который некоторые теологи считали «отцом всех грехов″.
«СЛАДОСТРАСТИЕ»
. Молодые люди в шатре предаются любовным утехам. Их развлекают клоуны, рядом музыкальные инструменты.
Музицирование в символике Босха всегда обозначали греховную страсть, похоть, в чем мы убедимся, рассматривая другие его произведения.
«ЛЕНЬ» . Ленивый монах спит, забыв о своих обязанностях.
«ЧРЕВОУГОДИЕ» . Очень неопрятное, неуютное помещение, какой-то злачный дом или задняя комната харчевни. У Босха часто будут встречаться какие-то постройки и интерьеры, в которых смешиваются элементы грязной харчевни, публичного дома и сарая. Монахиня, снова бегинка, потчует нескольких едоков. Омерзительный толстяк, у которого брюхо свешивается между колен, остервенело грызет куриную или индюшачью ногу; такой же отвратительный младенец тянет к нему руку, требуя своей доли. Но и исхудавший пропойца столь же неприятен.Он, словно трясущимися руками, буквально выдавливает последние капли из кувшина себе в рот. На полу разбросана дешевая мебель, тут же разведен костер.Какой-то омерзительный быт, но при этом чувствуется, что это своего рода нечто вроде уклада жизни,и есть целый слой людей, которые привыкли к подобной обстановке, к таким обстоятельствам, которые всю эту мерзость вокруг себя воспринимают как что-то естественное.
«СРЕБРОЛЮБИЕ» . Неправедный судья, подкупленный злодеем, судит бедняка.
«ЗАВИСТЬ» . Соседи завистливо наблюдают за соседом-богачем, накупившим товаров, которые еле тащит в мешке слуга. На переднем плане — две собаки, которые тянутся к кости в руках соседа-завистника, хотя перед ними уже лежат две косточки.
Продолжение следует
В.Клеваев.Лекции по истории искусства. Киев, «Факт», 2007
