Родился в давно обосновавшейся в России немецкой семье. Дед Гедике, Карл Андреевич, известный в Москве педагог, служил также органистом московской католической церкви Святого Людовика Французского, отец, Фёдор Карлович, работал там же и преподавал в Московской консерватории, двоюродным братом Гедике был композитор Н. К. Метнер .
В 1898 Александр Гедике окончил Московскую консерваторию, где учился у П. А. Пабста и В. И. Сафонова по классу фортепиано, у А. С. Аренского , Н. М. Ладухина и Г. Э. Конюса по классам теории музыки и композиции. В 1900 г. участвовал в Третьем Рубинштейновском конкурсе в Вене как пианист и как композитор, и в композиторской номинации был удостоен первой премии за Концертштюк для фортепиано с оркестром.
С 1909 года Александр Фёдорович Гедике был профессором Московской консерватории по классу фортепиано, с 1919 ? заведовал кафедрой камерного ансамбля. В 1923 возглавил класс органа (игре на котором обучался с детства под руководством отца) и дал свой первый сольный концерт на инструменте Большого зала консерватории. Среди его учеников-органистов? Н. Я. Выгодский, М. Л. Старокадомский, Л. И. Ройзман, С. Л. Дижур, Г. Я. Гродберг , И. Д. Вейс . В репертуаре Гедике были все сочинения И. С. Баха, а также собственные переложения для этого инструмента фрагментов из опер, симфонических и фортепианных сочинений. В 1947 за исполнительскую деятельность Гедике был удостоен Сталинской премии.
Стиль Гедике-композитора находится под влиянием органной культуры и отмечен серьёзностью и монументальностью, ясностью формы, мастерским владением полифоническим письмом. В то же время Гедике? наследник традиций русской классической школы. Он является автором четырёх опер, кантат, множества симфонических, фортепианных и органных сочинений, концертов и камерных произведений для духовых инструментов, романсов и обработок русских народных песен (в том числе известной песни «Жил-был у бабушки серенький козлик»).
(1957-07-09 ) (80 лет)Алекса́ндр Фёдорович Гёдике (часто произносится Ге́дике ; - ) - русский композитор , органист , пианист , педагог , основатель советской органной школы. Народный артист РСФСР ().
Стиль Гедике-композитора находится под влиянием органной культуры и отмечен серьёзностью и монументальностью, ясностью формы, мастерским владением полифоническим письмом. В то же время Гедике многое взял из традиций русской классической школы. Он является автором четырёх опер, кантат, множества симфонических, фортепианных и органных сочинений, концертов и камерных произведений для духовых инструментов , романсов, обработок русских народных песен. Особенно широко известен Гедике как автор детских пьес.
Могила А. Ф. Гедике
Александр Гёдике родился 20 февраля (4 марта) 1877 года в Москве в давно обосновавшейся в России немецкой семье. Его прадед, Генрих-Георг Гёдике, был органистом католической церкви в Петербурге и ректором Немецкого драматического театра. Его дед, Карл Андреевич (по документам - Генрихович), был преподавателем хорового пения в Москве и служил органистом московской католической церкви Святого Людовика Французского . Отец, Фёдор Карлович (по метрике - Фридрих-Александр-Пауль Гёдике), работал органистом в той же церкви, был пианистом в оркестре Большого театра , преподавал в Московской консерватории обязательное фортепиано. Двоюродным братом Гёдике был композитор Николай Карлович Метнер .
Мать Александра Гедике была француженка, Жюстина-Адель-Августина Лекампион, из семьи фермера. Рано осиротев, они со старшей сестрой воспитывались у дяди с тётей в Нормандии , а по достижении ею 16 лет были отправлены к родственникам в Россию для устройства на работу гувернантками .
По воспоминаниям сестры, в детстве Александр Гедике был сорванцом. В 9 лет он поступил в детскую школу Зубова, в 10 лет в подготовительный класс Третьей московской гимназии. В гимназии, по собственному признанию, учился неважно. Уже в 12 лет стал часто подменять отца за органом на церковных службах. Учился играть в основном самостоятельно. Играл на фортепиано и виолончели в домашнем ансамбле, занимался переложением пьес для домашнего ансамбля. После 4-го класса оставил гимназию и перевёлся на 5-й класс Московской консерватории , где начал заниматься в классе профессора А. И. Галли . Позднее учился у П. А. Пабста и В. И. Сафонова по классу фортепиано, у А. С. Аренского , Н. М. Ладухина и Г. Э. Конюса по классам теории музыки и композиции, а также у Н. С. Морозова .
По воспоминаниям Гедике, занятия в консерватории в то время были не особенно интенсивными: например, в шестом классе - лекции по культуре и литературе - 4 часа в неделю, курс эстетики (скульптура и живопись) - 1 час в неделю, 1 час занятий по специальности, 4 часа гармонии, 2 часа хорового пения, - всего лишь двенадцать часов в неделю . В 1898 году Гедике окончил консерваторию. В годы студенчества он написал скрипичную сонату , марш, элегию и фугу для большого оркестра, сочинял романсы и фортепианные пьесы.
После окончания консерватории начал давать частные уроки. Работал в и женских институтах. В 1900 году участвовал в Третьем Рубинштейновском конкурсе в Вене как пианист и как композитор. В композиторской номинации был удостоен премии (единственной разыгрывавшейся на конкурсе) за Концертштюк для фортепиано с оркестром, скрипичную сонату и фортепьянные пьесы. Также был удостоен почётного отзыва как пианист.
Гедике женился на Екатерине Петровне Чернышёвой, тёте одной из своих частных учениц. Поселились с женой на Немецкой (ныне Бауманской) улице. Гедике купил для занятий комнатный орган и установил в своём доме.
| Внешние изображения | |
|---|---|
| А. Ф. Гедике в кружке П. А. Ламма | |
| Члены кружка П. А. Ламма в его квартире в Белом зале Московской консерватории: С. Е. Фейнберг , С. С. Попов, П. А. Ламм , Д. М. Мелких, А. М. Шебалина (дочь Губе, жена В. Я. Шебалина), В. М. Беляев , Н. Я. Мясковский, Ан. Н. Александров , неизвестный музыкант, А. А. Шиншин, А. Ф. Гедике, А. А. Ефременков, М. М. Губе | |
В репертуаре Гедике были все сочинения И. С. Баха , а также собственные переложения для этого инструмента фрагментов из опер, симфонических и фортепианных сочинений. В концертах Гедике часто принимали участие С. Н. Ерёмин, Н. Г. Райский, в последующие годы Н. Л. Дорлиак .
После революции А. Ф. Гедике, вместе с матерью, женой, душевнобольным братом Павлом Фёдоровичем, и племянницей переселился в профессорскую квартиру в здании Московской консерватории, где прожил вплоть до своей смерти.
Пианист был частым гостем квартиры П. А. Ламма в Московской консерватории, где по средам проходили музыкальные вечера .
Все знакомые и ученики указывали на необыкновенные личные качества А. Ф. Гедике. За всю жизнь не было ни одного случая, чтобы он сказал ученику резкость. Хотя он часто говорил ученикам, что вот-вот рассердится, - он никогда не сердился. Его невероятная благожелательность, деликатность, искренность и бесхитростность сделали Александра Гедике душой консерватории, вызвали любовь и глубокую преданность учеников. А когда кто-либо из его знакомых оказывался в беде, Гедике первый спешил на помощь, помогал и делами, и материально.
Отдельного упоминания заслуживает любовь Гедике к животным. В его квартире жило до дюжины кошек, выхоженная им покалеченная собака, а все птицы вокруг консерватории узнавали его, потому что он всегда кормил их по утрам.
Хотя А. Ф. Гедике внешне никогда не суетился, внутри, по утверждению друзей, он был очень беспокойным и впечатлительным человеком. Очень переживал, в особенности за других людей, принимал всё близко к сердцу.
А. Ф. Гедике был чрезвычайно пунктуальным человеком, любил обстоятельность. Он очень строго соблюдал режим дня, этим во многом объяснялась его огромная работоспособность. По утверждению учеников и коллег, за все годы работы в Консерватории он не пропустил ни одного занятия и ни одного раза не опоздал на занятия и на заседания кафедр. Даже когда он приходил на занятия очень больным, уговорить его вернуться домой было сложнейшей задачей.
Хотя Гедике был приверженцем полифонической музыки, обожал Баха , он всегда, до старости, был открыт для восприятия новых музыкальных идей, ему нравилась музыка Прокофьева , Шостаковича . Не любил только новаторство ради новаторства, не любил вычурность и очень не любил легкомысленность в музыке, высказывался по этой части довольно категорично. В фортепианной игре не переносил резкости.
Гедике, вероятно, огорчало, что его крупные симфонические произведения редко исполнялись, но он никогда не говорил об этом и, будучи скромным человеком, никогда никому не навязывал своих произведений.
А. Б. Гольденвейзер вспоминал забавный случай, когда он уговорил Гедике научить его рыбачить . Гольденвейзер, руководимый Гедике, рыбача в первый раз в жизни, поймал тогда около дюжины мелких рыбёшек; Гедике же, будучи заядлым рыбаком, как ни старался, не поймал ни одной. И хотя он ничего не сказал, этот случай так раздосадовал Гедике, что он больше никогда не рыбачил.
Я с Сергеем Васильевичем осенью 1900 года, хотя знал его, интересовался им и горячо любил его уже с 1887 года, когда он был ещё студентом Московской консерватории, а я гимназистом первого класса.
Годы отец мой, преподаватель Московской консерватории по классу обязательного фортепиано, часто брал меня с собой на ученические вечера, концерты и спектакли консерватории, причём я прилагал все усилия, чтобы не пропустить ни одного вечера.
Интересом бывал я на этих вечерах, где с самого начала узнал всех наиболее даровитых учеников консерватории по всем исполнительским специальностям.
Очень хорошо юного Серёжу Рахманинова, худощавого мальчика высокого роста, с крупными чертами лица, с большими длинными руками, уже в те годы резко выделявшегося среди всех остальных своим ярким музыкальным дарованием и совершенно исключительными пианистическими данными. Помню также тщедушного и хилого А. Н. Скрябина, который не обладал ни размахом дарования, ни силой и темпераментом Рахманинова, казался рядом с ним бледным и тусклым, хотя чуткий слушатель и в те годы в Скрябине мог увидеть и угадать все характерные черты тонкого пианиста и замечательного музыканта.
Хорошо также и других наиболее даровитых пианистов-студентов того времени: Леонида Максимова, яркого пианиста, напоминавшего своей игрой Рахманинова, помню Иосифа Левина с его феноменальными техническими данными, Ф. Кёнемана, С. Самуэльсона и ряд других (их было немало в те годы). Помню хорошо также скрипача Н. Авьерино , братьев Пресс и ряд других.
Годы отец мой брал меня с собой не только в концерты консерватории, но и в симфонические концерты Русского музыкального общества * , которые происходили в Большом зале Благородного собрания. Я почти всегда пробирался на хоры и сидел или стоял в самом конце зала, то есть в точке, наиболее удалённой от эстрады. Там же я видел почти каждый раз и Сергея Васильевича Рахманинова, любимые места которого приходились почти рядом со мной.
Мечтой в то время было поступить в консерваторию, но отец почему-то очень хотел, чтобы я окончил сначала гимназию, я же об этом и слышать не хотел, и вот в 1892 году, провалившись на экзамене по греческому языку, я был оставлен на второй год; это обстоятельство помогло мне расстаться с гимназией. Осенью 1892 года я поступил наконец в консерваторию по классу профессора А. И. Галли. Осуществилась моя мечта, и началась для меня счастливая пора...
В начале девяностых годов изо всех молодых музыкантов Рахманинов, несомненно, пользовался наибольшей популярностью. Его имя хорошо было известно москвичам. Каждое его выступление, будь то в качестве пианиста, композитора или дирижёра, выливалось в огромный успех. И то сказать: его опера «Алеко», Первый концерт op. 1, который он играл с оркестром, целый ряд романсов, замечательных фортепианных пьес были широко известны и заставляли о себе говорить. Среди студентов консерватории огромной популярностью пользовались его фортепианные пьесы «Полишинель», Баркарола g-moll и особенно Прелюдия cis-moll из op. 3, которую исполняло большинство пианистов консерватории.
Рахманинова отличалась самобытностью. Он был единственный и неповторимый. Обаяние его личности, исключительного таланта, феноменальных пианистических данных делало его любимцем московской публики, причём это обаяние с каждым годом росло и росло.
Что в девяностые годы Рахманинов тяжело пережил неудачу в связи с исполнением в Петербурге его Первой симфонии. Симфония была неважно сыграна под управлением А. К. Глазунова и успеха не имела. К тому же Н. А. Римский-Корсаков высказал Сергею Васильевичу своё отношение к этому произведению, и отзыв Николая Андреевича был в общем определённо отрицательным. Эта неудача сильно подействовала на Сергея Васильевича. Он даже на некоторое время перестал сочинять, сделался мрачным и раздражённым, и тянулось это его состояние примерно до 1900 года. Он тогда прибегнул к помощи врача Н. В. Даля, который частью советами, частью внушением сумел поднять дух Сергея Васильевича. Ожив духом и верой в себя, он написал в короткий срок гениальный Второй фортепианный концерт, Сюиту для двух фортепиано и вдохновенную Виолончельную сонату. С этого времени Сергей Васильевич стал работать с огромным воодушевлением, а исключительный успех этих его крупных сочинений окрылил его и помог ему в дальнейшей творческой жизни. С 1902 года Сергей Васильевич стал много выступать, исполняя свои Первый и Второй фортепианные концерты. В 1902 году в его личной жизни также произошло изменение: он женился на Наталии Александровне Сатиной, завёл себе квартиру и продолжал усиленно работать, почувствовав под ногами крепкую почву.
Же годы он поступил инспектором музыкальных классов в московские Елизаветинский и Екатерининский женские институты. Я работал в те годы в московских Николаевском и Елизаветинском институтах. В последнем из них я постоянно встречался с Сергеем Васильевичем, сблизился с ним и ещё больше полюбил его.
Сергея Васильевича в институтах оплачивалась довольно скудно, да и какая же это была служба. Бывал он в каждом из институтов один-два раза в месяц, да и этот-то единственный раз заключался в том, что он сидел или за чаем у начальницы того или иного института, или же на музыкальных вечерах. Обе начальницы - и О. С. Краевская и О. А. Талызина - гордились своим инспектором, ценили его, любили и даже ревновали друг к другу.
У меня в памяти один эпизод из времени инспекторства Сергея Васильевича в Елизаветинском институте. В одном из классов происходил закрытый музыкальный вечер. Сидела начальница О. А. Талызина в роскошном голубом атласном платье со знаками отличия и шифром. Сидели также классные дамы, учителя, учительницы музыки и много учениц. Во время вечера лакей Ольги Анатольевны во фраке обносил всех чаем со сливками, сухарями и пр. Вечер шёл своим чередом. Сергей Васильевич, как всегда в чёрном сюртуке, сидел, положив ногу на ногу, и слегка помешивал ложечкой чай со сливками. И вдруг... неловкое движение, и весь стакан чаю со сливками опрокидывается на роскошное платье Ольги Анатольевны. Из многих уст раздаётся невольный крик ужаса. Все бросаются помочь, но помочь уже поздно. Ольга Анатольевна вынуждена была покинуть вечер и пойти домой переодеться. Вернулась она через полчаса, но в светло-сером платье, и от прежнего блеска ничего уже не осталось. Сергей Васильевич был подавлен происшедшим. Этот случай подействовал на него много сильнее, нежели можно было ожидать. Через несколько дней, когда я встретился опять с Сергеем Васильевичем в Елизаветинском институте, он мне сказал:
Знаете, я не могу идти мимо злополучного класса: я вижу перед глазами, как стакан опрокидывается на платье Ольги Анатольевны. Мне это настолько неприятно, что я, по всей вероятности, уйду из этого института.
Году, придя к решению уехать на всю зиму в Дрезден, с тем чтобы всецело заняться творчеством, он ушёл из института, передав своё место инспектора мне. Уходом из института он глубоко опечалил Ольгу Анатольевну, которая в нём души не чаяла.
Ноября 1903 года в Петербурге в одном из симфонических концертов А. И. Зилоти состоялось исполнение Сергеем Васильевичем его Второго фортепианного концерта. Я тогда ездил вместе с ним в Петербург, так как в этом же концерте я выступал со своей Первой симфонией.
Моей симфонии помог Сергей Васильевич, который рекомендовал её Зилоти. Последний и дал мне возможность самому дирижировать. Дни, когда происходили репетиции к этому концерту, совпали с одним из самых сильных наводнений в Петербурге. Все торцовые мостовые всплыли, из водосточных отверстий били огромные фонтаны, и Нева мчалась вспять клокочущей пеной, так что петербуржцам было не до нашего концерта. Концерт этот всё же состоялся, хотя многие, имевшие билеты, из-за разведённых мостов попасть в концерт не смогли. Первым номером прошла, и довольно успешно, моя симфония. После антракта Сергей Васильевич играл свой Второй концерт, уже горячо любимый и понятый москвичами, но мало известный петербуржцам. Концерт произвёл впечатление и имел успех, но гораздо меньший, нежели я ожидал. Особенно поразило меня то, что игра Сергея Васильевича, неподражаемая и не имевшая себе равной, осталась недооценённой и непонятой. Словом, лишний раз пришлось убедиться, что выдающиеся сочинения весьма редко воспринимаются сразу, и даже такие ослепительно яркие, как Второй концерт Рахманинова.
Концерта Рахманинова исполнялась кантата Н. А. Римского-Корсакова «Из Гомера» и в заключение - «Мефисто-вальс» Ф. Листа. По окончании концерта мы были приглашены к А. И. Зилоти на ужин. Собралось очень много музыкантов, как петербуржцев, так и москвичей, приехавших на этот концерт. За ужином почти рядом с Сергеем Васильевичем сидел Ф. И. Шаляпин, который довольно неожиданно провозгласил тост за приехавших молодых московских музыкантов. Он сам был лишь очень на немного старше нас.
Было бы ничего, если бы он не прибавил во вступлении к тосту, что берёт на себя смелость говорить этот тост «от лица отца русской музыки Николая Андреевича Римского-Корсакова». Слова эти произвели сильнейшее впечатление, особенно на хозяев дома. Александр Ильич и Вера Павловна были просто ошеломлены, а Сергей Васильевич крикнул громко Фёдору Ивановичу: «Замолчи, шалтай-болтай», - на что Шаляпин ещё громче крикнул: «Молчи, татарская рожа», - после чего начался тост примерно такого содержания: «Выступая от имени Николая Андреевича и зная его тёплые чувства к молодым музыкантам, я хотел приветствовать наших молодых друзей - Сергея Васильевича и Александра Фёдоровича - и пожелать им дальнейших успехов на их жизненном пути». Все присутствовавшие хорошо помнили неудачу Первой симфонии Сергея Васильевича в Петербурге и что именно Николай Андреевич отнёсся к этой симфонии холодно и несочувственно, так что выступление Шаляпина было до дерзости бестактно. Все были озадачены, а Римский-Корсаков, сидя рядом с Глазуновым, нагнулся над своей тарелкой и не поднимал глаз. За весь ужин он не произнёс ни слова. Хозяева были очень недовольны этим эпизодом. Много лет прошло с тех пор, но впечатление, произведённое этим тостом Фёдора Ивановича, до сих пор так во мне живо, как будто всё это произошло вчера.
После этой поездки я был в гостях у Сергея Васильевича и вспоминал с ним о выходке Шаляпина, он рассказал мне о целом ряде интересных случаев, связанных с Фёдором Ивановичем, из которых один врезался мне в память. На одной из репетиций в Русской частной опере, где пел Шаляпин и дирижировал Рахманинов, случилось следующее: репетиция шла без костюмов и без декораций; Шаляпин в этот час не был занят и просто стоял «без дела», несколько солистов повторяли неудававшиеся места, и вдруг Сергей Васильевич замечает, что Шаляпин стоит с разинутым ртом и имеет какой-то нелепый вид. В то же время ясно чувствуется, что он кого-то копирует. Сергей Васильевич говорит мне: «Стараюсь разгадать - и не могу. Наконец, вдруг меня осенило: да ведь это он меня копирует, и я чувствую, что я покраснел до корней волос. А дело было в том, что я имел привычку иногда дирижировать с полуоткрытым ртом, а Фёдор Иванович, со свойственным ему талантом схватывать характерные черты любого человека, заметил эту мою привычку. Рот я приоткрывал вследствие какого-то дефекта в носоглотке (так говорили мне врачи), но с этого дня рот мой закрылся наглухо».
Годы с Сергеем Васильевичем я встречался чаще всего в Большом зале Благородного собрания, в Большом зале консерватории и на симфонических концертах В. И. Сафонова, А. Никиша, А. И. Зилоти и С. А. Кусевицкого, на концертах Иосифа Гофмана, которые ни я, ни Сергей Васильевич никогда не пропускали. Примерно с 1902 года я стал бывать у него дома, сначала изредка, а затем всё чаще. В его квартире мы часто играли в четыре руки различные сочинения, и большего наслаждения, чем играть с Сергеем Васильевичем в четыре руки, я себе представить не могу. Только тот, кому приходилось с ним музицировать, сможет понять, какое это было счастье. Ноты он читал изумительно, но не в этом главное. Он любил играть всё вполголоса, но зато как!!! Вслушиваясь в каждый звук, он как бы «прощупывал» исполняемое. Всю музыку он слышал насквозь, и это придавало его игре какой-то необычайный характер. Всего поразительнее было то, что, сыграв то или иное большое симфоническое произведение один-два раза, он уже знал его почти полностью наизусть и помнил очень долго, особенно, если оно запало ему в душу. При его феноменальном слухе и памяти всё это особого труда для него не представляло. Играли мы с ним самые различные сочинения, и что бы мы ни играли, я получал ни с чем не сравнимое наслаждение.
Собственные сочинения, только что законченные, он также любил проигрывать вполголоса, но зато с такой внутренней убедительностью и силой, что они становились как бы скульптурно объёмными. За инструментом у себя дома Сергей Васильевич был неповторим и бесконечно привлекателен.
Я начал его посещать, он жил с женой на Воздвиженке в доме, где помещалась гигиеническая лаборатория, на верхнем (третьем) этаже и занимал квартиру примерно в пять комнат. Гости у него бывали редко, и почти всегда одни и те же лица. Из его близких здесь частенько бывали В. А. Сатина по большей части с доктором Г. Л. Грауэрманом и в сопровождении большой собаки, которую Рахманинов очень любил. Бывала часто и сестра жены Рахманинова - Софья Александровна, заходил и его тесть - А. А. Сатин - огромного роста и атлетического сложения. Сергей Васильевич дома за чаем обычно бывал в хорошем настроении и особенно обаятелен. Он рассказывал всякую всячину своим чудным басом почти всё вполголоса, с тонким юмором и огромной наблюдательностью.
Вечер, проведённый у Сергея Васильевича, бывал для меня праздником, а если приходилось поиграть в четыре руки, праздник этот делался двунадесятым. Прожил Сергей Васильевич с семьёй в этой квартире недолго, и оттуда они переехали на Страстной бульвар, в дом Первой женской гимназии. Жил там Сергей Васильевич на самом верхнем этаже, а этажом ниже жили родители его жены - Сатины, причём Сергей Васильевич почти каждый день обязательно приходил к ним. Вообще, вся семья их жила очень дружно. Кроме самих стариков Сатиных, у Сергея Васильевича постоянно бывали двоюродный брат В. А. Сатин с женой, которых Сергей Васильевич очень любил. Из товарищей у Сергея Васильевича бывали не слишком часто М. А. Слонов, Н. С. Морозов, Н. Г. Струве, А. А. Брандуков, Н. К. Метнер, Ю. Э. Конюс, А. Б. Гольденвейзер и ещё немногие.
Васильевич был человеком исключительно цельным, правдивым и скромным. Он никогда не хвастался ничем, был на редкость аккуратным и точным. Обещав быть в таком-то часу, никогда не опаздывал и в других тоже весьма ценил точность и аккуратность. Он любил заранее составлять план и расписание своих работ и очень страдал, если ему почему-либо приходилось этот план нарушать.
Сергея Васильевича всегда царил порядок совершенно исключительный. Он много курил, но никогда у него не валялись окурки, спички. Он сам тщательно всё это убирал. Письменный стол был чист и ничем не заставлен. На рояле также не лежало никаких нот всё это сейчас же после игры убиралось.
Васильевич большей частью по вечерам бывал дома. Выезжал он изредка в симфонические концерты и ещё реже в театр. Летом он жил почти все годы в Тамбовской губернии, в двадцати верстах от станции Ржакса, в имении Сатиных - Ивановке , которое очень любил.
Он чаще всего в утренние часы, но когда бывал увлечён чем-либо и если к тому же работа шла легко и успешно, то занимался, можно сказать, запоем, то есть с утра и до вечера. И наоборот, при неудаче он быстро терял настроение, работа становилась для него мучением, и нередко бывало, что он её откладывал на некоторое время, а иногда и бросал совсем. Всякая неудача приводила его к потере веры в себя, и тогда навязчивая мысль, что он уже больше не будет в состоянии ничего сочинять, доводила его до депрессивного состояния.
Все годы моего знакомства с Сергеем Васильевичем я не помню, чтобы он был серьёзно болен и лежал в постели. Зато мнителен был чрезвычайно и склонен предполагать, что его подстерегает какая-нибудь серьёзная болезнь; но если врачу удавалось переубедить его, то он быстро оживал, становился весёлым и жизнерадостным до следующего приступа дурного самочувствия, то есть пока не появлялось подавленное настроение и не начинало опять казаться, что он заболевает какой-то тяжёлой болезнью. Зато когда работа у него клеилась, он бывал счастлив, о недугах не думал и работал с увлечением. К сожалению, пессимистическое настроение бывало у него значительно чаще, нежели жизнерадостное. Но характер этих приступов мрачного настроения бывал главным образом чисто нервным и связан был теснейшим образом с заминкой в творческой работе. В моменты хорошего настроения Сергей Васильевич был бодр и весел, но всё же сдержан и несуетлив. Говорил нескоро и негромко, густым низким басом, каким говорят певчие-октависты.
Он не любил работать. На фортепиано занимался нерегулярно и очень немного, главным образом потому, что уж очень легко ему всё давалось, за что бы он ни брался. Если он на фортепиано занимался один час в день, то сорок минут из этого времени он играл упражнения и только двадцать минут какое-либо сочинение.
Очень любил церковное пение и частенько, даже зимой, вставал в семь часов утра и, в темноте наняв извозчика, уезжал в большинстве случаев в Таганку, в Андроньев монастырь, где выстаивал в полутёмной огромной церкви целую обедню, слушая старинные суровые песнопения из октоиха, исполняемые монахами параллельными квинтами. Это производило на него сильное впечатление. После обедни Сергей Васильевич ехал домой и, отдохнув немного, садился заниматься.
Бывало, что в тот же вечер он ехал в Большой зал Благородного собрания на симфонический концерт. После концерта нередко он уезжал поужинать в ресторане Яра или в Стрельну, где засиживался до глубокой ночи, слушая с большим увлечением пение цыган.
Эти острые контрасты: полутёмный монастырь с суровым пением из октоиха, симфонический концерт и затем общество цыган у Яра, с их своеобразным песенным репертуаром и ещё более своеобразной исполнительской манерой, являлись для Сергея Васильевича потребностью, и без этих впечатлений он не мог жить, так что эти странные путешествия повторялись довольно часто. Но он любил совершать их не в компании, а один.
Понимая истинной причины поездок Рахманинова к Яру или в Стрельну, многие москвичи считали его кутилой, проводящим бессонные ночи с цыганами.
Сергея Васильевича в течение многих лет, могу сказать, что все эти разговоры и сплетни не имели никаких оснований. У Яра он бывал, цыган слушал, но кутить никогда не кутил и никогда не увлекался выпивкой. Нравом он был суров, серьёзен, но умел шутить и любил весёлых собеседников, когда сам бывал в духе.
Он был превосходный! Детей своих любил горячо, очень о них заботился и душой болел за них при всяком хотя бы небольшом их недомогании.
В 1910 году Сергей Васильевич начал увлекаться автомобилем, и уже в 1912 году у него был великолепный голубой «Мерседес». Помню это хорошо, так как летом 1913 года я ездил в гости к нему в Ивановку. Дни, проведённые мной в Ивановке, остались у меня в памяти почти во всех подробностях. Мы с Сергеем Васильевичем целиком эти дни проводили вместе.
Осталось у меня лето 1913 года и потому, что, сговорившись ещё зимой с Сергеем Васильевичем приехать к нему летом, я часто думал об этой поездке.
Дожди лили днём и ночью; реки и речки вздувались, и в конце концов Москва-река вылилась из берегов и начала затоплять луга в Бронницком уезде, причинив огромные убытки сельскому хозяйству (уже в июне месяце на лугах все стога сена всплыли). Я увидел, что, по всей вероятности, мне придётся отложить долгожданную поездку и остаться дома. Но вот из газет я узнал, что в южной полосе России стоит чудная жаркая погода, а ливни и дожди идут лишь в Московской и соседних губерниях, не доходят дальше станции Ряжск. Прочитав эти данные, я послал Сергею Васильевичу телеграмму и через два дня получил ответ: «Жду».
Начало июля. Я быстро собрался и поехал в Москву на Павелецкий вокзал. На вокзале встретил я своего школьного товарища, также и товарища Сергея Васильевича, тенора Рубцова (итальянской школы, как он сам о себе говорил). Спросив меня, куда это я собрался, и узнав, что еду в гости к Сергею Васильевичу в Тамбовскую губернию, он проговорил со вздохом:
Талантливого человека. Пропадает ни за нюх табаку.
Почему? - спросил я его, не понимая, откуда у него эти опасения.
Ведь запоем пьёт. Ведь всем это известно, все его жалеют. А что ты-то будешь там делать?
Ответил в тон:
Выпивать вместе с ним.
На Павелецком вокзале с Рубцовым, я поехал в Тамбовскую губернию до станции Ржакса, в двадцати верстах от которой находилось имение Сергея Васильевича. Сев в поезд, я со страхом видел, как все дороги расползлись в грязи, все ручьи обратились в реки, а небольшие реки в бушующие потоки. Наступила ночь, и я заснул. Проснувшись на рассвете, я в окно увидел рваные облака и сквозь них синее небо, которого я давненько не видел. Мы были около Ряжска. Через два часа мы приехали в Козлов. Было чудное утро, и - ничего, что напоминало бы о целом месяце дождей. Вскоре мы миновали Тамбов и поехали дальше. Приехав на большую станцию Сампур, я увидел в окно автомобиль и в нём Сергея Васильевича за рулём. Его двоюродная сестра София Александровна вошла в эту минуту ко мне в вагон и предложила быстро собираться ехать дальше с Сергеем Васильевичем в машине. Через пять минут мы уже летели втроём на машине по целине.
Васильевича был свой шофёр, но он предпочитал править машиной сам и делал это мастерски. Он любил быструю езду, причём будучи близоруким, всё же машину вёл, не надевая очков.
Пролетели от Сампура до Ивановки почти сто вёрст в какие-нибудь полтора часа. По дороге он мне рассказал, что за целый месяц не было ни одного ненастного дня. До сих пор я не могу забыть впечатлений, связанных с этой поездкой: и эта чудная дорога по целине, и эти хутора сектантов на протяжении чуть ли не пятидесяти вёрст, и вообще масса новых незнакомых мест. Но вот мы въехали в его имение. Показались сараи, амбары, коровник, большой пруд, сад и, наконец, их дом. Остановка. Приехали. Все обитатели вышли нас встречать.
Обедом я рассказал Сергею Васильевичу о моей встрече в Москве на вокзале с Рубцовым. Сергей Васильевич усмехнулся и своим густым басом сказал жене:
Наташа, доставай из буфета наливку. Мы начнём с Александром Фёдоровичем выпивать, чтобы не подвести Рубцова в его прогнозах. - Во время обеда, кроме членов семьи Рахманинова, из которых я не всех знал, было ещё довольно много родственников и знакомых.
Обеда, немного отдохнув, Сергей Васильевич повёл меня осматривать его хозяйства. Имение это было уже куплено Сергеем Васильевичем у своего тестя А. А. Сатина, и он ходил уже со мной в роли хозяина. Их дом был старый, но все прилегающие к нему помещения: амбары, сараи, коровник и конюшни - весьма солидной стройки, каменные, с железными крышами. Сергей Васильевич имел прекрасных лошадей, как рабочих, так и выездных, большое количество коров, овец и свиней. Словом, хозяйство в 1913 году отнюдь не выглядело запущенным. В дни моего там пребывания молотьба хлеба (паровой машиной) шла целый день. Пшеницы у Сергея Васильевича было немало. Ведь в имении было, кажется, 1500 десятин (точного количества не помню). Сергей Васильевич, конечно, и в Ивановке был прежде всего композитор, но всё же много сил и внимания он уделял заботам по имению. Не жалел он сил и средств на содержание имения в порядке и показывал мне своё хозяйство с увлечением и не без гордости. Погода, в противоположность московской, стояла чудесная - жаркая, без ветра и без единого облачка, с лунными ночами. По вечерам из лесочка (из «кустов», как там называют небольшие лесочки) выскакивали многочисленные тушканчики, которых имеется множество в степях южной России. Мы катались с Сергеем Васильевичем и Софьей Александровной на лодке по их большому пруду - очень глубокому и чистому, со множеством сазанов, которых Сергей Васильевич ловил, ставя верши с приманкой.
Второй день моего там пребывания Сергей Васильевич повёл меня в свою рабочую комнату (в саду) и познакомил с замечательной поэмой «Колокола». Играл он мне её потихоньку, вполголоса, объясняя и напевая всё существенное.
По партитуре, написанной настолько мелко, что я, обладая хорошим зрением, совсем ничего разобрать не мог, а он смотрел и играл без очков. Рассказал он мне историю возникновения этого произведения: за год до этого он получил письмо от незнакомой ему девицы, которая послала ему текст этой поэмы, предлагая использовать её для большой поэмы, что он и осуществил. Я был глубоко взволнован поэмой Сергея Васильевича и особенно впечатлением, произведённым на меня вдохновенным исполнением великого автора её. Играл он мне ещё свои Романсы op. 34, которые тоже захватили душу. На третий день Сергей Васильевич ещё раз сыграл мне «Колокола», которые во второй раз произвели на меня ещё большее впечатление.
В Москве, Сергей Васильевич иногда заезжал на машине за мной и увозил меня в Сокольники или куда-нибудь за город, поражая своим замечательным искусством управлять машиной особенно в Москве, в центре города.
С 1906 или 1908 года Сергей Васильевич подружился с Н. К. Метнером и очень полюбил его; Метнер стал у него бывать и делиться с ним своими планами, показывать новые произведения, которые Сергей Васильевич очень высоко ценил и чрезвычайно ими интересовался. Привлекала его и личность Метнера. Николай Карлович также горячо полюбил Сергея Васильевича.
Же годы Сергей Васильевич подружился с дирижёром С. А. Кусевицким, выступал в его концертах, весьма ценя Кусевицкого-дирижёра, охотно играл под его управлением свои фортепианные концерты. С каждым годом Кусевицкий рос как дирижёр, его симфонические концерты становились всё интереснее и интереснее в отношении программ и качества исполнения. В эти-то годы у Кусевицкого зародилась идея основать своё музыкальное издательство на манер М. П. Беляева. В лице Сергея Васильевича Кусевицкий встретил полное сочувствие этой идее и, кроме того, человека, на которого он мог положиться.
Васильевич мог вполне возглавить это дело, помочь Кусевицкому не сбиться с правильного курса, опираясь на его огромный авторитет и руководствуясь его советами в таком сложнейшем деле. Для начала надо было подыскать лицо, которое смогло бы вести дело в Москве. Затем Кусевицкий хотел основать при издательстве художественный совет, состав которого также должен был подобрать Сергей Васильевич. И, наконец, надо было найти человека, который вёл бы дела этого издательства в Германии, являясь как бы доверенным лицом Кусевицкого. Всё это были сложнейшие вопросы.
Первое из этих мест Сергей Васильевич подыскал Фёдора Ивановича Гришина, который был главным продавцом в магазине П. Юргенсона. Надо было его «сманить» к Кусевицкому, что следовало сделать очень деликатно, чтобы не обидеть сыновей П. Юргенсона - Бориса и Григория Петровичей, которые после смерти отца вели его издательское дело. Эту весьма щекотливую операцию Сергей Васильевич провёл тактично, умело и сравнительно безболезненно. Словом, братья Юргенсоны отпустили своего замечательного работника Гришина без скандала, хотя вряд ли это могло быть им приятно. Таким образом, в Московском отделении Российского музыкального издательства начальником стал Фёдор Иванович Гришин.
Художественного совета Сергей Васильевич привлёк А. Н. Скрябина, Н. К. Метнера, меня, Л. Л. Сабанеева, А. В. Оссовского (из Петербурга). Во главе совета был Сергей Васильевич, а секретарём он пригласил своего друга Н. Г. Струве, отличного музыканта и теоретика.
И гравировались ноты у Редера в Берлине. А магазины издательства, кроме России, были в Берлине и в ряде других городов (отделения и представительства). Фактически возглавляя сложнейшее дело, Сергей Васильевич не жалел своих сил и обнаружил в этой работе огромный организационный талант, а Кусевицкий мог спокойно заниматься своими концертами, чувствуя себя как за каменной стеной, имея таких помощников, как Сергей Васильевич, Струве, Гришин, П. А. Ламм и другие. Через один-два года дела издательства пошли блестяще, и Российское музыкальное издательство, несмотря на сильнейшую конкуренцию, стало процветать и пользоваться всемирной известностью, и всё это главным образом благодаря С. В. Рахманинову.
Точно не помню всех авторов, которые издавались в Российском музыкальном издательстве, но был издан ряд сочинений и членов совета, в том числе «Прометей» Скрябина, ряд сочинений Метнера, несколько опусов моих, в частности Вторая симфония.
Здесь сказать, что из видных композиторов только один Сергей Васильевич мог взяться за такую ответственную и огромную работу. Его отъезд за границу был тяжёлым ударом для его детища - Российского музыкального издательства, которое без него не смогло здесь успешно существовать.
Вскоре после Октябрьской революции уехал в Америку, где и жил до самой смерти. Трагически погиб друг Сергея Васильевича - Н. Г. Струве. Находясь в Париже по делам издательства, он поехал к Кусевицкому в гостиницу. При выходе из лифта он был не то весь раздавлен, не то ему лифтом отрезало голову. Вскоре умер и заведующий московским отделением издательства Ф. И. Гришин. Как издательство, так и нотный склад Брейткопфа прекратили своё существование.
Тяжёлые годы разрухи, гражданской войны и голода. В эти годы Сергей Васильевич старался помочь всем своим друзьям, родным и близким как только мог, посылая им сначала деньги, а затем посылки, которые являлись для всех, получивших их, большой поддержкой и которые многих просто выручили из беды. В эти посылки входили следующие продукты: мука, крупа, сахар, сгущённое молоко, какао и растительное масло или сало. Словом, по тем временам получение такой посылки являлось очень большим подспорьем. В Москве весьма многие поминали добром Сергея Васильевича, каждый день насыпая сахар в стакан какао со сгущённым молоком. О том, как жил в те годы Сергей Васильевич и что делал, мы не знали ничего. Доходили до нас изредка слухи о его многочисленных концертных выступлениях в качестве пианиста, сопровождавшихся огромным успехом. Однако всё это были лишь слухи. Всякая связь с ним оборвалась.
Его мы все, его друзья, почти каждый день, так как горячо его любили, а забыть его тем, кто близко знал его, было невозможно.
Органист, пианист, композитор, педагог. Сверхштатный профессор II ст. (1909).
Происходил из семьи потомственных музыкантов. Сын Ф. К. Гедике и француженки родом из Нормандии Александры Федоровны (настоящее имя Жюстина-Адель-Августина) Лекампион (Le Campion). Прадед Гедике — Генрих Георг (Андрей Иванович) был преподавателем и инспектором фортепианных классов Смольного института, сочинял музыку. Дед — Карл Гёнрихович (Андреевич) — служил органистом французской католической церкви Св. Людовика, преподавал музыку в московском Сиротском институте императора Николая I.
Начальное обучение игре на фортепиано и органе Гедике прошел у отца, с 12 лет заменял его как органист в церкви Св. Людовика. В 1890-92 гг. участвовал в Детском оркестре А. А. Эрарского. В 1892 г. поступил в младшие классы Московской консерватории, к А.И. Галли, затем перешел в класс П. А. Пабста, после его смерти — в класс В.И. Сафонова (фортепиано). Гармонию и инструментовку изучал у А. С. Аренского, Н. М. Ладухина, Г. Э. Конюса, энциклопедию у Н. С Морозова, элементарную теорию музыки — у Н. Д. Кашкина. Окончил консерваторию в 1898 г. с малой золотой медалью. За сочинение Концерт-штюка для фортепиано с оркестром, Сонаты для скрипки и фортепиано, пьес для фортепиано получил премию как композитор и пианист на Международном конкурсе имени Антона Рубинштейна (Вена, 1890).
С 1898 г. работал учителем музыки в московском Сиротском институте императора Николая I вплоть до его закрытия в 1918, в 1898/99 учебном году преподавал также в Московском лицее памяти цесаревича Николая. С 1904 г. работал в московском Елисаветинском институте, сменив в 1906 г. на посту инспектора музыки С. В. Рахманинова. В том же году взял на себя обязанности наблюдателя по музыкальной части Сиротского института взамен ушедшего с поста А. Б. Гольденвейзера. С 1907 г. помимо уроков музыки вел методику игры на фортепиано и гармонию. С января 1907 преподавал игру на фортепиано также в Институте московского дворянства для девиц благородного звания имени Александра III, основанного в память Екатерины II. Работа в этих учебных заведениях во многом способствовала созданию Гедике обширного учебного репертуара, сочетавшего технологические и художественные достоинства.
Крупнейший представитель русской органной школы. Дал свыше 200 концертов на органе Большого зала Московской консерватории (с 1923 г.). Для сочинений Гедике, как и для его исполнительского стиля, характерны монументальность, глубина и строгость, временами резкие контрасты. Известен как исполнитель всех органных произведений И. С. Баха. Автор многих музыкальных произведений, в том числе опер на собственное либретто («Виринея», 1913-15; «У перевоза», 1933; «Жакерия», 1933; «Макбет»; в 1944 исполнены оркестровые номера), кантат, оркестровых сочинений, в том числе для духового оркестра, для органа, для фортепиано, (Концертштюк для фортепиано с оркестром), для скрипки и виолончели, для кларнета, романсов и др., а также транскрипций и обработок русских народных песен.
В 1909 по вольному найму поступил на службу в Московскую консерватоорию, в качестве сверхштатного профессора II степени, в 1913 г. перешел на действительную службу. С 1919 г. вел камерный класс, с 1922 г. — класс органа. В 1923 г. заведовал этими кафедрами, разработал методику преподавания камерного ансамбля для консерваторий. Вел класс специального фортепиано. Среди учеников (орган, фортепиано, камерный ансамбль) — К. Аджемов, М. Брук (фортепиано), А. Васильева, И. Вейсс, Н. Выгодский, Т. Гайдамович, Г. Гродберг, С Дижур. Я. Каабак, С. Кнушевицкий, И. Козолупова, В. Мержанов, М. Мильман, С. Г. Нейгауз, Л. Ройзман, М. Ростропович, И. Рыжкин, Б. Смоляков, М. Старокадомский, Б. Тевлин, Б. Хайкин. Некоторое время преподавал игру на фортепиано в московской Народной консерватории. В 1920-50-е гг. работал в Музыкальном училище при Московской консерватории (композиция и камерный ансамбль).
| дорогие имена:
ГЕДИКЕ Александр Федорович
(1877-1957)
Органист, пианист, ученый, композитор, педагог.
Сын органиста и преподавателя фортепиано Московской консерватории Ф.К. Гедике (1839-1916). Ученик В.И. Сафонова (фортепиано). Пользовался консультациями А.С. Аренского и Г.Э. Конюса (по композиции).
С 1909 профессор Московской консерватории по классу фортепиано, с 1919 - камерного ансамбля, с 1922 вел класс органа и концертировал как органист.
В училище преподавал с начала 20-х до середины 50-х гг. (фортепиано, камерный ансамбль, композиция). Долгие годы являлся руководителем класса камерного ансамбля и был автором первой учебной программы по камерному ансамблю для музыкальных училищ (1946). В качестве ассистента Гедике работал пианист и композитор Л.Л. Солин.
Среди учеников: М.Л. Старокадомский, Н.Я. Выгодский, И.Д. Вейс, В.К. Мержанов, С.Л. Дижур, Г.Я. Гродберг , Л.И. Ройзман .
Автор опер «Виринея» (1916), «У перевоза» (1933), «Жакерия» (1933), «Макбет» (1947); 3 кантат, 3 симфоний; концертов для различных инструментов с оркестром, в т.ч. для органа (1927); камерных ансамблей; органных транскрипций; детских фортепианных пьес и упражнений; романсов и песен.
Лауреат премии по композиции на Международном конкурсе имени А.Г. Рубинштейна (Вена, 1900). Лауреат Сталинской премии (1947, за исполнительскую деятельность).
4 марта /2002 года - Прим. вебмастера/ исполнилось 125 лет со дня рождения Александра Гедике - русского органиста, композитора и педагога. Его творческая деятельность на протяжении всей жизни была неразрывно связана с музыкальной культурой Москвы, и прежде всего с Московской консерваторией, в которой он преподавал почти полвека.
Александр Гедике происходил из семьи потомственных немецких органистов. Его дед, обосновавшийся в России еще в начале 19-го века, был органистом московской католической церкви святого Людовика. Там же служил и отец Александра Гедике, под руководством которого маленький Саша начал обучаться игре сначала на рояле, а затем на органе. Уже с 10 летнего возраста он замещал отца в церкви, а с 12 лет начал выступать в концертах. Первый сольный органный концерт он дал в Большом зале консерватории. Всего же здесь им было сыграно более 200 концертов. На протяжении десятилетий он являлся ведущим отечественным органистом. Благодаря Гедике в стране стала регулярной и очень популярной практика органных вечеров и органных абонементов.
«Органные концерты Александра Гедике, а потом и других органистов, прежде всего его учеников, были едва ли не самыми посещаемыми концертами в Советской России, - рассказывает профессор Московской консерватории, доктор искусствоведения Елена Сорокина. - Почему? Думается, что орган хотя никогда и не был у нас культовым инструментом, но своим тембром вызывал определенные ассоциации и в какой-то мере заполнял духовный вакуум, который, конечно же, ощущался в те годы. Именно органные концерты отчасти восполняли недостаток храмового общения. Роль Александра Гедике в истории отечественной музыки оказалась совершенно особой. Орган был известен в России и раньше, но в полной мере освоение органной музыки пришлось лишь на начало 20-го века. Именно Гедике дал импульс развитию органного творчества в России, как исполнительского, так и композиторского. Им написано множество произведений для этого величественного инструмента: концерты, прелюдии и фуги, хоралы, фантазии».
Выпускник Московской консерватории Александр Гедике сочинял произведения не только для органа. Его композиторское наследие насчитывает около ста опусов. Это оперы, симфонии, инструментальные концерты, квартеты, трио, скрипичные и виолончельные сонаты. Популярны фортепьянные пьесы Гедике для начинающих музыкантов. Их яркий, выразительный, но в то же время ясный музыкальный язык, понятен и близок детскому восприятию. По сей день эти миниатюры относятся к лучшим в педагогическом репертуаре. И это не удивительно. Ведь Гедике был замечательным педагогом. В Московской консерватории он вел класс фортепиано, камерного ансамбля и органа. Среди его учеников известный интерпретатор музыки Фредерика Шопена, пианист Виктор Мержанов, а такие талантливые музыканты как Сергей Дижур и Гарри Гродберг. Они составили цвет российского органного искусства.
Редкая душевная чистота и благородство снискали музыканту всеобщую любовь и признание. А сама его жизнь стала символом бескорыстного и преданного служения делу.
«И я, и мой муж - пианист Александр Бахчиев, который был учеником Гедике по классу камерного ансамбля, помним, что мало кого так любили в консерватории в Москве как Александра Гедике. В нем сочетались доброжелательность и строгость, требовательность и к ученикам, и к себе. Он был невероятно добр. Знаменитое «гедиковское» высказывание «ну, это совсем плохо, четверка!» вошло в историю. Бегая детьми в центральную музыкальную школу мимо консерватории, - продолжает Елена Сорокина, - можно было видеть пожилого человека, кормящего голубей. Он отправлялся в учебный корпус, выходя из правого крыла здания, которое изначально строилось для квартир профессоров, и в котором Александр Гедике жил до самой смерти. Каждый его день был заполнен занятиями с учениками, экзаменами, концертами, где он играл сам или слушал любимую музыку. И нам казалось, что этот уклад жизни ничто не могло изменить».
В память об Александре Гедике кафедра органа и клавесина Московской консерватории ежегодно проводит концерты, в которых звучит его музыка. К 125-летию со дня рождения Александра Гедике в фойе Московской консерватории развернута выставка, посвященная его творчеству и педагогической деятельности, где представлены фотографии, документы, рукописи, композитора. К юбилею приурочен и органный фестиваль, который проходит сейчас в Московской консерватории. В концерте, открывшем фестиваль, приняли участие молодые органисты, «внучатые» ученики Александра Гедике.
