В Соборах Воронежских и Липецких святых, а также новомучеников и исповедников Церкви Русской
С года - священник села Липовка (недалеко от г.Лиски) Воронежской губернии, где прослужил два с половиной года.
С года - священник с.Мечетка Воронежской губернии. В с.Мечетка о.Александр служил вторым священником. Настоятелем храма был о.Петр Соколов с которым о.Александр дружил семьями.
В году был возведен в сан протоиерея , назначен настоятелем храма Успения Пресвятой Богородицы села Бутурлиновка Воронежской губернии и благочинным Бутурлиновского уезда.
8 апреля года уполномоченный секретного отдела ОГПУ вызвал отца Александра на допрос и спросил, как священник относится к советской власти. "Советскую рабоче-крестьянскую власть я признаю как народную и ей подчиняюсь беспрекословно", - ответил отец Александр. Следователь стал спрашивать о других людях, которые были уже арестованы по Воронежскому делу, и о церковной литературе. Отец Александр отвечал: "Дулова я не знаю и в первый раз слышу его фамилию, священника Бутузова видел у литургии в Сергиевском храме, но у него не был и с ним разговоров не вел. Брошюру "Что должен знать православный христианин" я не получал, но слышал, что она будто бы есть".
Вскоре отец Александр был арестован по обвинению в "принадлежности к церковно-монархической организации, ставившей своей целью поднятие восстания против советской власти и восстановление монархии". Проходил по групповому делу "Дело епископа Алексия (Буя) . Воронеж, 1930г.".
Следователь стал спрашивать его о служении молебна о папе Римском и о брошюрах. Отец Александр отвечал:
"Что касается предложенного вопроса о служении мною молебна за папу Римского и о чтении какой-то брошюры о Православии в присутствии священника Ивана Маркина и других лиц, имею долг по чисто иерейской совести заявить: никакого молебна за папу Римского я не служил и не мог служить, так как к нашей Православной Церкви он не имеет отношения... Также относительно чтения какой-то брошюры должен сказать: никакой брошюры у меня не было и не читалось. Слух этот совершенно нелепый и пущен, вероятно, чтобы повредить мне в глазах власти, перед которой я в своей совести чист".
"Никаких монашек-проповедниц я не знал, и они у меня никогда не бывали в Бутурлиновке, имена их я услышал только здесь, в ОГПУ. Никаким ни женщинам, ни мужчинам не давал директив для какой бы то ни было проповеди, особенно абсурдной против власти, которую я сам прежде всего принципиально признаю как власть, данную от Бога. Не могу же я в одно верить, а другое говорить... Колхозное строительство в Бутурлиновке совершалось и прошло весьма успешно, безболезненно, и я никому не мог и не могу что-либо сказать против него... никто меня о том и не спрашивал в Бутурлиновке... Извещение о выступлении папы Римского стало известно после первой седмицы Великого поста, никакого молебна за папу я не служил и служить не мог, потому что это противно канонам Православной Церкви... Молебен был обычный, и никаких политических тем он не имел, и я лишь приветствовал с причастием Святых Таин и близостью со Спасителем".
В 1984 году окончил факультет русского языка и литературы МГПИ. В 1988 году - кандидат филологических наук.
Работал в Московском Дворце пионеров (1980-84), детской редакции Гостелерадио СССР (1985), журналах: «Дружба народов» (1986-88, 1989-92), «Вопросы философии» (1988-89); стажировался в Бременском университете (1991), в Свободном университете Берлина (1994); читал курсы лекций в Женевском университете (1992-1998), в Московской государственной консерватории им. П. И. Чайковского (1998-2001). Обозреватель (с 1998), заместитель главного редактора (2001-2004), колумнист (с 2004) газеты «Известия». С 2004 - колумнист журнала «Профиль».
В разное время печатался как критик и публицист в газетах: «Время МН», «Известия», «Литературной газете», «Независимой газете», «Сегодня»; журналах: «Вопросы литературы», «Дружба народов», «Знамя», «Искусство кино», «Литературное обозрение», «Новое время», «Новый мир», «Профиль», «Страна и мир» (Мюнхен), L’Oell (Париж).
В 1999 году Александр Николаевич участвует в «круглом столе» журнала «Дружба Народов», № 11 за 1999 г. «О прозе реальной и виртуальной». В мероприятии участвовали: Н. Александров, А. Архангельский, В. Березин, М. Бутов, А. Гаврилов, А. Гостева, А. Дмитриев, А. Немзер, А. Слаповский. Подготовка к публикации Н. Игруновой.
Печатается также под псевдонимами Архип Ангелевич, Ангелина Архипова. Статьи Архангельского переведены на английский, иврит, немецкий, французский, финский языки.
С 1992 по 1993 год - автор и ведущий программы «Против течения» (телеканал «РТР»). С 1993 по 1994 год - автор программы «Писатели у микрофона» (радиостанция «Свобода»). В 2002 году - ведущий программы «Хронограф» (телеканал «Россия»). С 2002 года - автор, ведущий и руководитель программы «Тем временем» (телеканал «Культура»).
До мая 2007 года - постоянный гость еженедельной программы «Особое мнение» на радиостанции «Эхо Москвы».
Отмечен премиями журнала «Литературное обозрение» (1984), «Литературной газеты» (1990); журналов: «Знамя» (1996), «Новый мир» (1996), «Дружба народов» (1997).
Член Союза российских писателей (сентябрь 1991). Член жюри Русского Букера за 1995. Академик-учредитель (1997) и президент (1997-99) Академии русской современной словесности (АРСС). Член Административного совета Букеровской премии (1999-2002). Член жюри премии имени Аполлона Григорьева (2005), литературной премии «Большая книга» и «Русской премии» (2006). Член Академии Российского телевидения с 2007 года.
Финалист премии ТЭФИ-2005 и ТЭФИ-2006 в номинации «Ведущий информационно-аналитической программы». Выдвинут на соискание ТЭФИ-2007 в номинации «Ведущий информационно-аналитической программы».
Профессор факультета медиакоммуникаций Высшей школы экономики.
Александр Николаевич Архангельский написал книги:
Книги «Политкоррекция» и «Гуманитарная политика» являются сборниками избранных статей Архангельского, которые в разное время публиковались в газете «Известия». «Политкоррекция» - статьи, напечатанные с 1998 по 2001 год; «Гуманитарная политика» - с 2001 по 2005 год.
Александр Архангельсикй.
Геннадий Авраменко
— Александр Николаевич, может быть, вы просто не считаете свою личную историю такой уж значительной в масштабах страны?
— Кто его знает. Сохранить в наше время почти анонимность — дорогого стоит. Просто есть ощущение, что люди приторговывают самым дорогим для того, чтобы присутствовать во второстепенном. Вот этого делать не хочется. Иногда я что-то вытаскиваю, какие-то абсолютно интимные вещи. Например, у меня есть книжка «1962», адресованная сыну, и там я описываю отчасти придуманные, отчасти правдивые, довольно интимные факты биографии: о моей маме, семейные истории. Но делаю это очень осторожно. Во времена, когда все на публику и на продажу — у человека должно оставаться что-то свое.
— Тем не менее ваше мнение считается авторитетным, к вам часто обращаются за комментариями и по политическим, и по историческим вопросам. Потому и о вас интересно узнать поподробнее. Я из вашей краткой биографии сделала вывод, что вы как-то сразу определились со своей будущей судьбой. После школы выбрали факультет русского языка и литературы, и после этого ваша карьера стала постепенно развиваться именно в этом направлении. Наверное, это особенный талант — найти себя вот так сразу?
— У Пришвина есть замечательное выражение: надо найти хомут по шее. Мне повезло: я его нашел почти сразу. В школе я блестяще учился по всем предметам, связанным с литературой. И очень быстро бросил заниматься математикой, которая поначалу у меня хорошо шла. Не потому, что у меня не было способностей, а потому, что я не умею делать то, что мне неинтересно. Со словом же мне работать интересно. И что бы я ни делал, все, так или иначе, с ним связано. И телевидение, и литература. Сфера, где я мог бы себя реализовать еще — это, пожалуй, бизнес. Но мне это неинтересно. Не потому, что я не люблю деньги. (Я не против денег, но они должны быть на своем месте в жизни.) А потому, что точно знаю, что тогда я не буду счастливым человеком или хотя бы не буду доволен своей судьбой. Озолоти меня, но отбери то, что мне интересно, — мне это не нужно.
— Такая любовь к литературе — она же должна как-то воспитываться? Вы, наверное, росли в читающей семье?
— Нет. Я был у мамы один, она была не замужем, работала машинисткой на радио. Мамины родители очень рано умерли, и она воспитывала меня вместе с моей прабабушкой, своей бабушкой, которая дожила до глубокой старости. Она работала учительницей начальных классов. То есть у нас была обычная советская семья. Я рос на окраине Москвы, «жизнь на обочине». Но в какой-то момент жизни мне сказочно повезло. Я пошел во Дворец пионеров записываться в кружок рисования. И по пути случайно, за компанию, записался еще и в литературный кружок. Как и положено подростку, я писал абсолютно графоманские стихи, но вот книги не читал. И там во Дворце пионеров была женщина, которая фактически сделала из меня литературного человека. Зинаида Николаевна Новлянская — слава богу, она жива-здорова. Она была молодым психологом и фактически подавала нам целый ряд примеров. Чего стоит один факт того, что работа во Дворце пионеров — это зарплата в 17 рублей за одну группу. То есть она делала это точно не для денег, а для чего-то поважнее. И вот она нас повела, причем не делая из нас, слава богу, писателей, это не был рассадник будущих творцов. Но это было эстетическое воспитание, когда человек входит в мир литературы и в нем открываются какие-то внутренние миры, которые были закрыты до сих пор. И там же я понял, что попал в абсолютно свою среду. В школе у меня не складывались отношения с одноклассниками, у нас не было душевной и умственной близости. А с теми ребятами, с которыми я познакомился в кружке в 1976 году, мы общаемся до сих пор. Я помню наши дружеские шествия после кружка от Ленинских гор по набережной, и от Петровского монастыря до парка культуры, когда наши бедные родители рвали на себе волосы, потому что никому из нас не приходило в голову взять «двушку» и позвонить им. Как мне сказала средняя дочь: «Конечно, у вас не было мобильных телефонов, но были гонцы». Нет, гонцов у нас тоже не было. (Смеется.)
— Сегодня вы постоянно делаете обзоры выходящих книг. Каким образом выбираете произведения, которые нужно прочитать из массы печатающихся?
— Тут два вопроса в одном. Я — как читатель, и я — как обозреватель. Как обозреватель я обязан брать новинки, которые либо вот-вот выйдут, либо только что появились. Они должны быть очень разными. А как читатель я поступаю совершенно по-другому. Если мы говорим про бумажную книгу, то их я покупаю, как правило, два раза в год. Беру большую сумку, иду на Московскую книжную ярмарку, набираю, потом выкладываю стопками, беру сверху, что попало, и читаю. Пошло — продолжаю, не пошло — откладываю. С тех пор как я перестал заниматься литературной критикой, мои отношения с литературой стали гораздо лучше: я не обязан дочитывать. Это большое преимущество: есть ведь совсем лабуда — и жалко тратить на нее время. А так это может быть любая литература — сюжетная, не сюжетная, интеллектуальная, детективная, переводная, родная, постмодернистская, реалистическая.
— А книги все-таки предпочитаете бумажные?
— По-разному. У меня есть несколько ридеров. Я много езжу, а в него фактически можно загрузить целую библиотеку и возить с собою. Это удобно. А бумажная книга — это эстетское чувство. Но она не является условием существования литературы, это лишь одна из ее случайных форм. И поскольку я уже к ней привык, с какой стати я должен от этого удовольствия отказываться?
— Насколько большая у вас библиотека?
— Тысячи три книг — вся мировая классика от древневосточной и античной до сиюминутной. Она прямо по хронологии стоит, по фамилиям. В какой-то момент я себя ограничил правилом: одну внес — одну вынес. Оставляю только те книжки, которые буду перечитывать. Поэтому я отказался строить второй ряд полок, чтобы нельзя было соблазняться и бесконечно наслаивать их друг на друга. Книги, которые стоят в два ряда, уже погибшие. Но, видимо, придется отступить от своего принципа, потому что теперь тома уже начинают гнездиться у меня на полу.
— Был Дом пионеров, литературный кружок… И дальше после пединститута вы решили не идти в учителя, а заняться литературой?
— Честно говоря, почему я пошел в педагогический? У мамы не было возможности оплачивать мою подготовку к университету. На экзаменах я гарантированно провалил бы как минимум язык, а скорее всего, не только его. А в армию мне совершенно не хотелось: это был 1979 год, когда до Афганистана оставались считанные месяцы. Поэтому я пошел в педагогический, как наименее рискованное: во-первых, там нужны мальчики, а во-вторых — конкурс поменьше. Но учителем я быть не собирался никогда. Я вообще не люблю школу, не люблю подчиняться. И уже на первом курсе я пошел работать во Дворец пионеров, то есть трудовая книжка у меня открыта с 18 лет, как у руководителя кружка литературы. Учтите, что в наше время после института было еще и распределение. Но поскольку в школу я не хотел идти работать, то просто подделал медицинское заключение о том, что в силу астмы мне нельзя преподавать. Приписал что-то там внаглую, и от меня отстали. Хотя могли посадить, конечно. (Смеется.)
— А дальше начались журналы?
— Сначала радио. После Дворца пионеров, где я, повторюсь, работал за 17 рублей в месяц (для сравнения, студенческая стипендия была 40 рублей), я в первый и последний раз в жизни по блату устроился на радио. Мама, которая работала в детской редакции, пошла за меня молить, и я получил работу. Но зря я туда пошел. Это был излет советской власти, и я успел застать всю прелесть того времени. Поэтому, когда мне рассказывают, что при советской власти была высокая культура — я точно знаю, что это — бред сивой кобылы. На радио сидели тетки пенсионного возраста, а моя главная редакторша работала там с 1953 года, то есть со смерти Сталина. И выпускала передачи для детей, пока не пришел Горбачев. Через девять месяцев я оттуда сбежал, и потом меня взяли в журнал «Дружба народов», началась перестройка. В 24 года я стал старшим редактором и хорошо помню, как пришел домой к жене (а я был к тому времени уже женат) и сказал ей: «Можешь меня поздравить, я достиг пика карьеры». Потому что было понятно, что если я не вступаю в партию (а это в мои планы не входило), то это — потолок. Дальше мне оставалось несколько путей, ни один из которых меня не устраивал. Первый — в диссиденты. Но я не хотел быть диссидентом, глубоко уважаю их, но — не мое. Второй — уехать. Не хочу. С какой стати? И третье — спиться. Еще лучше. К счастью, пронесло, потому что потом все поломалось. А дальше — в журнале было весело. Мы как раз напечатали «Дети Арбата», начались все эти перипетии с республиками. Это же была «дружба народов». Половину срока я проводил в командировках — Азербайджан, Армения, Казахстан. В Казахстане в 1986 году видел первое выступление молодежи с национальными лозунгами. Почувствовал, как все меняется, из чего устроена история. Это был невероятный шанс, и, к счастью, я им воспользовался.
— Вы очень внимательно относитесь к политическим процессам, как и положено заботливому многодетному отцу. Разведка донесла, что у вас четверо детей…
— Да. Не буду никого называть по именам, не знаю, будут ли они довольны. Это дети от двух браков, и росли они практически вперемешку. Старшему — 25, он закончил мехмат, но защищался по лингвистике, сейчас уже преподает в Высшей школе экономики. Средняя училась на экономическом факультете МГУ, а сейчас заканчивает магистратуру в Высшей школе экономики по политической истории. Работает в агентстве новостей. Средняя дочь еще учится в школе, ей 14 со дня на день, а младшему в этом году — 11. Кем они будут и где захотят жить — это их дело. Какой хомут подойдет, тот и наденут. На меня моя мама не давила в выборе профессии, и я на них давить не буду.
— Кстати, о месте жительства. Вы ведь очень много проводите времени во Франции. Ваша любимая зарубежная страна?
— Моя нежно любимая страна — Швейцария, где я работал в 90-е годы. Это были счастливые месяцы, у меня были летние триместры. Я получал три месяца швейцарскую зарплату, а оставшийся год жил на нее здесь. И это, кстати, мне давало возможность еще и преподавать — я был профессором Московской консерватории на гуманитарной кафедре. Это был мой лучший в жизни контракт, где было написано, что я имею право отсутствовать одну треть учебного года в связи с обширной концертной деятельностью. (Смеется.) А сейчас — да, я провожу какое-то время во Франции. Так получилось. Я по маме — южанин и по некоторым медицинским показателям должен иногда где-то пересиживать короткие климатические периоды. Вот во Франции я их и пересиживаю. А поскольку жилье там дешевле, чем в Москве, то любой получающий белую зарплату человек может позволить себе взять кредит и купить там не очень дорогую квартирку. Я не имею в виду Париж.
— Но на иностранных языках вы не говорите?
— Нет. К сожалению, у меня нет дарования к языкам. Зато мои дети все говорят очень хорошо и надо мною смеются. Но это очень приятно, потому что ты понимаешь — дети тебя превзошли.
— Тогда, может быть, расскажете и об их мамах?
— Моей первой женою была Юля. Она занимается деятельностью, близкой к церковной. Вторая — Мария, работает журналистом. Мы живем в районе Арбата. Опять же нам сказочно повезло: в свое время мы рискнули взять кредит и купили квартиру в центре по цене, в которую сегодня трудно поверить.
— Гуляете по Арбату, наверное, когда свободны.
— Ни гулять, ни заниматься спортом у меня в последние год-полтора не получается. Что очень плохо. Надеюсь, что когда я раскидаю свои планы, хотя бы к спорту вернусь. А так планирую дней на десять раз в два месяца улетать, отключаться и работать на себя. Москва — слишком плотный город. Здесь хорошо ходить на службу, но совершенно невозможно писать и что-то придумывать. Поэтому лучше на какое-то время уплотниться, переработать, но потом уйти в себя.
— В прошлом году вам исполнилось 50 лет. Значительная дата. Как вы считаете, ваше основное произведение уже написано или все еще впереди?
— Это вопрос неправильный по формулировке. Его многие себе задают, но он не имеет ответа. Я надеюсь, что каждая моя следующая книжка будет лучше предыдущей, что каждый снятый мною документальный фильм будет лучше предыдущего. Господь подарил мне возможность попробовать себя в одном направлении, но в разных формах. И прожить вместе с моими героями, будь то киношными или литературными, какое-то другое количество жизней. Я просто делаю свою работу, и мне все равно, заплатят мне за нее, провалится ли она в продаже, сколько займет времени. Важен процесс. Кто-то спрашивает: ты доволен или счастлив? Вот когда книжка выходит — я доволен. А когда я ее пишу — скорее счастлив.
Известный телеведущий, он считает, что телевидение не может говорить о Боге напрямую, потому что по сути оно — развлечение; что современный мир слишком разорван, поэтому и появился интернет — чтобы удержать связи; он пишет учебники по литературе для средней школы, потому что уверен, что нашу нацию не объединяет ничего, кроме русского языка. Александр АРХАНГЕЛЬСКИЙ — представитель современных интеллигентов, которые не ассоциируются только с «кухонными бунтами» в отдельно взятых квартирах, а должны уметь думать и отстаивать свою точку зрения в любых, даже самых жестких условиях.
— Вы написали книгу «1962. Послание к Тимофею», где в форме обращения к сыну говорите о корнях и переплетении личной и мировой истории. Сегодня все больше людей пытаются воссоздавать свою родословную, вешают на стену пожелтевшие фотографии предков… Откуда это стремление отыскать корни?
— Когда маленьким детям не хватает витаминов, они начинают инстинктивно есть мел, золу, листья. Сегодня одновременно у огромного количества людей возникло чувство оборванных связей. У кого-то это связи ближайшего круга, и, чтобы восстановить их, люди идут в «Одноклассники», а у кого-то — связи в , когда остро ощущается собственная разорванность во времени. И нашему социальному организму срочно нужны витамины.
— А почему «разорванность во времени» не чувствовали, скажем, наши родители?
— Они жили плотнее, участвовали вместе во всем: от быта до каких-то политических действий. Я не говорю, хорошо это или плохо, но так было. Мы живем разрозненно. К тому же ускорилось историческое время. Вокруг все стремительно меняется: технологии, языковые нормы, социальный опыт. От быстрых перемен действительности нас разносит, разрывает на части. Между разными поколениями сейчас не , а отсутствие связок.
Конфликт — вещь нормальная, когда внутри одного пространства люди сталкиваются — плечами, лбами, а потом либо примиряются, либо объявляют друг другу войну. Страшно — проскальзывать друг около друга без возможности зацепиться. Мы вступили в мир, где самое сложное — доказать реальность существования самых простых вещей: таких, как память, преемственность, они превратились в абстракцию. И, видимо, потому у огромного количества людей возникает почти физиологическое чувство, что без восстановления хотя бы воображаемой корневой системы нас разнесет и разорвет окончательно.
— Все, о чем вы говорите, происходит именно из-за технического прогресса?
— Технические открытия следуют за нашими внутренними проблемами. Сегодня мы живем в мире, который теряет чувство границ, географических и политических, а вместе с этим и исторических. Если наши родители были больше похожи на земледельцев, то наши дети и мы больше похожи на кочевников.
Став кочевниками, мы не утратили инстинкта земледельцев и хотим, чтобы у нас была родовая память. Мы хотим все время возвращаться на Родину, а не просто перемещаться из одной точки в другую. Мы хотим менять места обитания, но постоянно удерживать связи. С моей точки зрения, и интернет появился потому, что мир начал меняться.
В нашем слишком разорванном мире востребовано все, что связывает. И это относится в равной мере и к техническим открытиям, и к литературным работам. Все вдруг начали писать про исторический код, поскольку чувствуют: провода из стены выдраны и концы не сведены, и их нужно опять замкнуть, иначе жизнь обесточена.
— Скорее не привел, а подвел. Он поставил перед ними вопросы, ответов на которые в его произведениях нет. И вот за ответами люди и пришли в Церковь. А вот пытался вести. И в тех произведениях, где он вел, он проиграл. Выиграл — в романах, в которых открывал читателям мир с выходом в вечные сферы.
Писатель вообще ставит вопросы лучше, чем дает ответы. Хотя ответы тоже имеют право быть. Но не в лоб: это же не рецепт, не дорожная карта. Когда писатель дает ответы, он должен быть чуть-чуть ироничен по отношению к самому себе. Как только он эту иронию теряет, становиться самозванцем, ставящем себя в лучшем случае на место священника, в худшем — на место Господа Бога.
— Вы как-то сказали, что ваша профессия — литератор. Сегодня существует такой род деятельности?
— Литератор — человек, который зарабатывает на жизнь плетением словес, кто умеет выстраивать слова в высказывания, имеющие смысл. Принято считать, что литератор — это писатель, пишущий вымышленные книжки, думающий о высоком, не разменивающийся на мелочи. Хотя в истории русской литературы я таких личностей почти не знаю. Каждому из наших писателей приходилось заниматься той же журнальной поденщиной. Литератор — это профессия, а писатель — призвание. Главное, четко понимать, чем ты занимаешься в данный момент, и не путать: публицистикой, то есть убеждаешь в чем-то людей, навязываешь им свое мнение, или журналистикой — рассказываешь о мнениях других. Или — пишешь о других людях изнутри их сознания, как писатель.
— А дальнейший путь — от литературоведения к журналистике — насколько он был для вас логичен?
— Для начала я предъявил себя в академическом мире. Очень рано выпустил первую свою филологическую книжку о «Медном всаднике» , она даже была хорошо встречена. Но я знал, что уперся здесь в свой собственный потолок. Потому было интересно попробовать себя в новом качестве. Я начал заниматься литературной критикой. Параллельно в девяностые годы раз в два года ездил в Женеву читать курсы лекций. В 1998 году вновь надо было искать работу. И я пошел в газету «Известия». За два года прошел путь от корреспондента до заместителя главного редактора, не пропустив ни одной ступеньки.
Затем появилась возможность попробовать себя еще раз на телевидении. (У меня до этого уже был небольшой опыт: в 1992-1993 годах я вел программу о современных писателях — «Против течения»). И вот последовало предложение от канала «Культура» — спасать чужой проект, тележурнал «Тем временем». Если бы я тогда знал, что такое переделывать чужие проекты, не пошел бы. Года полтора у меня было чувство несмываемого позора. Ну тут уже ретивое взыграло, стало интересно переиграть ситуацию. Теперь вопрос: что дальше? Не может человек всю жизнь работать на телевидении, светиться в кадре, это неправильно. Но ответа на этот вопрос я пока не знаю.
— Ваш видеоблог на сайте РИА «Новости» тоже называется «Против течения»…
— В РИА «Новости» я могу говорить на политические темы, которые неуместны на канале «Культура». К тому же мне интересно попробовать уже даже не столько себя, а прямо на глазах рождающийся жанр мультимедийной колонки. И тут ясно, что ты лучшим не будешь, но будешь первым, а это очень интересно.
— Для чего гости спорят в программе «Тем временем», обсуждая волнующие всех вопросы, ведь в их спорах истина все равно не рождается?
— Наша задача не предъявить истину, а показать сложность мира, в котором мы живем и действуем, чтобы не было иллюзий, будто есть простые решения. И еще мы должны приучить людей ответственно делать смысловой выбор. Те гости, которых я приглашаю, — люди, сделавшие его. Мы видим, что в каждой позиции есть своя логика, но выбирать все равно придется. Более того, я считаю, что есть проблемы нашего общества, которые на сегодняшний день неразрешимы. Но тогда надо предъявить их неразрешимость. Иногда полезно показать потенциальную опасность какого-то социального идеологического столкновения. Пусть лучше в рамках программы, как на маленькой экспериментальной площадке, мы увидим, как не стыкуются мнения, чем мы потом это испытаем в реальной жизни.
— Сложно работать на телевидении православному человеку, не мешает публичность?
— То есть соблазнился ли известностью? Надеюсь, что нет. А свою известность можно «отработать» — встречаться с людьми, читать лекции. Да, телевидение довольно тяжелая среда обитания. А кто нам сказал, что, скажем, армия — легкая? Легко ли быть православным и офицером? Что касается ответственности — она везде одинакова.
— Не приходилось защищать на телевидении свои православные взгляды?
— На телевидении мои взгляды третьестепенны. Я — ведущий, а не публицист. Другое дело, что определенной части зрителей не нравится, что я в программу все время приглашаю священников. Но мне хочется показать миру, что есть умные, думающие священники, вовлеченные в процесс современной жизни. Я, как православный человек, считаю, что это важно, и буду это делать, что бы мне кто ни говорил. А что касается позиции моей как публициста, я побаиваюсь подмены тезисов. Меня пугает, когда светские люди начинают читать религиозные проповеди в светских местах общего пользования. Я не могу читать проповеди, меня никто на это не благословлял. И не могу скрывать, что я — православный и моя иерархия ценностей именно такая. Но, повторяю, надеюсь, что проповеди я не читаю.
— Вы как-то сказали, телевидение не может рассказывать о Боге…
—
Оно может говорить не о Боге, а о людях, в которых Бог живет. Большинство религиозных передач, как правило, никуда не годятся. Причем не только на российском телевидении. Ведь оно везде в большей степени — развлечение. Я не очень понимаю, как о Боге через развлечение рассказывать. Хотя все в этой жизни возможно, но в виде исключения, а не в виде правил. В принципе, и проповедь с экрана возможна, но, как правило, это пугающе скучно. И поэтому я побаиваюсь религиозного телевидения.
— Раньше много говорилось о том, что хотя бы телевидение объединяет нацию. Сегодня ТВ стало многоканальным, значит, у нас нет совсем ничего объединяющего?
— Похоже, что да. Это очень хорошо видно по ложным праздникам. При советской власти были глубоко чуждые мне, но внутренне мотивированные праздники. Почему 7 ноября — праздник советского государства? Потому, что реально или мифологически, но в этот день образовалось государство рабочих и крестьян, с большевиками во главе. А дальше можно сочинять про 7 ноября все что угодно, нанимать сильных режиссеров, которые будут, как Ромм, снимать качественное пропагандистское кино. Миф работает, когда у обывателя есть ответ на вопрос: как этот миф связан с его собственной судьбою. А сегодня такие мифы невозможны.
4 ноября — праздник для Церкви, а для общества в целом — нет, хотя что может быть плохого в Дне гражданского единства, который отсылает нас к Минину и Пожарскому? Но этот праздник не отвечает нам на вопрос: как он связан с нашей сегодняшней жизнью, с судьбой наших детей, с государством, внутри которого мы живем. Хотиненко может снять хоть 25 фильмов «1612», они не превратятся в тот миф, которым стали фильмы Ромма о 7 ноября, хотя Хотиненко — хороший режиссер. Задача не решаема. Нас ничего ни мифологически, ни информационно, ни политически, ни культурно не объединяет. Кроме русского языка, который все еще наш единый язык.
— Можно изменить ситуацию?
— С моей точки зрения, пока еще можно. И есть институт, который важнее, чем телевидение, — это школа. Через нее проходят почти все. Там можно формировать общегражданское сознание, общерусское, в широком смысле слова. Но вот все попытки решить эту проблему через воспитание патриотизма — опасны. Современный мир вообще использует не слово «патриотизм», а слово «гражданственность».
Патриотизм — государственное чувство, а не национальное. В отношении государства я — гражданин, это мое государство, я живу в нем и проявляю себя граждански, следовательно, я и патриот тоже. Национальное чувство связанно не с государством, а с моим культурным самоопределением в сегодняшним мире. И сегодня это во многом выбор человека, а не гены.
Не бывает единого понимания национального начала на все времена. Скажем, родство по крови до ордынского ига возможно, а после — нет. Если бы Церковь не сказала тогда, когда началось перемешивание с оккупантами, что теперь главное — язык и вера, то, может быть, русского этноса и не было бы, он бы растворился и исчез в истории. Сегодня — родство по культурной принадлежности, по языковой, по тому, чья история для тебя важнее. Например: я не стыжусь гитлеровской Германии, потому что не имею к ней отношения. А сталинского Советского Союза стыжусь, ведь это — история моей Родины.
Так что «русский» для меня в данном случае прилагательное, а не существительное. И в этом смысле не важно: ты китаец, еврей, татарин или узбек, важно только — ты говоришь по-русски и считаешь историю России своей. И либо мы каким-то образом, как Мюнхгаузен, вытащим себя из болота за волосы, поймем, что у нас мало в запасе исторического времени, и поставим перед собой (и перед школой) задачу исторического, гражданского объединения русских земель. Либо — нам никто не гарантировал вечного бытия в истории.
СПРАВКА
Александр Николаевич АРХАНГЕЛЬСКИЙ — писатель, литературовед, телеведущий, публицист. Родился в1962 году в Москве. В 1982 году окончил МГПИ им. Ленина, факультет русского языка и литературы. Кандидат филологических наук. С 2002 года — автор, ведущий и руководитель информационно-аналитической программы телеканала «Культура» «Тем временем». Автор и ведущий цикла документальных фильмов «Фабрики памяти: Библиотеки мира». Финалист телевизионной премии ТЭФИ (2005, 2006, 2009), лауреат премии Московского союза журналистов (2006). Автор многих книг, среди которых: «1962. Послание к Тимофею», «Цена отсечения» и др.
Оксана ГОЛОВКО
