Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

Гультяев Вадим

Исследовательская работа по роману Е. Замятина «Мы» актуальна. Жанр антиутопии широко распространён в литературе и кинематографе ХХ-ХХI веков. Ученику удалось показать развитие этого жанра, связь литературы начала ХХ века с современной литературой.

При анализе романа Е. Замятина Гультяев Вадим сумел объяснить значение названия произведения, показать художественные приёмы, используемые автором, охарактеризовать некоторых героев. Особый интерес представляет психологизм главного героя, составленный из цитат-размышлений. Он помогает понять внутренний мир героя, динамику его души.

Ученику удалось выявить основные проблемы романа. Таблица, демонстрирующая понятия «я» и «мы», помогает понять основной конфликт произведения.

Данная исследовательская работа может быть использована как теоретический материал при изучении романа Е. Замятина.

Скачать:

Предварительный просмотр:

Муниципальное общеобразовательное бюджетное учреждение

средняя образовательная школа села Амзя городского округа Нефтекамск

Анализ романа Е. Замятина «Мы»

(исследовательская работа)

Выполнил ученик 11 Б класса Гультяев Вадим

Руководитель преподаватель русского языка и литературы

Файзуллина Гульназ Мухаметзяновна

2011-2012 учебный год

Рецензия

Исследовательская работа по роману Е. Замятина «Мы» актуальна. Жанр антиутопии широко распространён в литературе и кинематографе ХХ-ХХI веков. Ученику удалось показать развитие этого жанра, связь литературы начала ХХ века с современной литературой.

При анализе романа Е. Замятина Гультяев Вадим сумел объяснить значение названия произведения, показать художественные приёмы, используемые автором, охарактеризовать некоторых героев. Особый интерес представляет психологизм главного героя, составленный из цитат-размышлений. Он помогает понять внутренний мир героя, динамику его души.

Ученику удалось выявить основные проблемы романа. Таблица, демонстрирующая понятия «я» и «мы», помогает понять основной конфликт произведения.

Данная исследовательская работа может быть использована как теоретический материал при изучении романа Е. Замятина.

1 . Жанр произведения.

2. Смысл заглавия романа

3. Конфликт между обществом и личностью

4. Понятие счастья и свободы в романе

5. Внутренняя борьба главного героя.

6. Актуальность произведения

7. Развитие жанра антиутопии в современной литературе.

С древнейших времен люди мечтали, что когда-нибудь придет время, когда между человеком и миром наступит полная гармония и все будут счастливы. Эта мечта в литературе отразилась в жанре утопии (основоположник жанра – Т.Мор). Авторы утопических произведений рисовали жизнь с идеальным государственным устройством, социальной справедливостью (всеобщим равенством). Построить общество всеобщего счастья представлялось делом несложным. Философы утверждали, что достаточно разумно структурировать несовершенный порядок, все расставить по своим местам - и вот вам земной рай, который совершеннее небесного.

Антиутопия является логическим развитием утопии и формально также может быть отнесена к этому направлению. Однако если классическая утопия концентрируется на демонстрации позитивных черт описанного в произведении общественного устройства, то антиутопия стремится выявить его негативные черты. Важной особенностью утопии является её статичность, в то время как для антиутопии характерны попытки рассмотреть возможности развития описанных социальных устройств (как правило - в сторону нарастания негативных тенденций, что нередко приводит к кризису и обвалу). Таким образом, антиутопия работает обычно с более сложными социальными моделями.

Антиутопия - жанр, который еще называют негативной утопией. Это изображение такого возможного будущего, которое страшит писателя, заставляет его тревожиться за судьбу человечества, за душу отдельного человека. Назначение утопии состоит прежде всего в том, чтобы указать миру путь к совершенству, задача антиутопии – предупредить мир об опасностях, которые ждут его на этом пути. Антиутопия обнажает несовместимость утопических проектов с интересами отдельной личности, доводит до абсурда противоречия, заложенные в утопии, отчетливо демонстрируя, как равенство оборачивается уравниловкой, разумное государственное устройство – насильственной регламентацией человеческого поведения, технический прогресс – превращением человека в механизм.

Роман Замятина «Мы» стал первым произведением, в котором черты этого жанра воплощены со всей определенностью. И для современного читателя Е.Замятин – прежде всего автор фантастического романа-антиутопии, поднявшего высокую волну в мировой литературе ХХ столетия.

«Роман «Мы» - это протест против тупика, в который упирается

европейско-американская цивилизация, стирающая, механизирующая,

омашинивающая человека», - писал о своём произведении Е. Замятин.
Замятин сумел написать книгу актуального и своеобразного жанра-антитезы - сатирическую антиутопию, разоблачающую сладкие иллюзии, которые вводили человека и общество в опасные заблуждения относительно завтрашнего дня, и насаждаемые сплошь и рядом вполне сознательно. По его стопам пошли в России А. Платонов, А. Чаянов, на Западе - О. Хаксли и Дж. Оруэлл. Этим художникам было дано разглядеть ту большую опасность, что несли с собой широко пропагандировавшиеся мифы о счастье с помощью технологического процесса и казарменного социализма. Своим романом «Мы» Замятин положил начало новой, антиутопической, традиции в культуре ХХ века.

Е. Замятин - писатель, которому удалось довольно точно разглядеть приметы антипрогресса в окружающей действительность первых лет советской власти. Конечно, предметом его размышлений становится не только технический прогресс, но и те общественные идеалы, которые выдвигались за непререкаемые истины.

Замятин работал над романом в годы гражданской войны. Он был очень прозорливого ума человек, с мощным логическим мышлением. В процессе работы почувствовал необходимость расширить круг проблем, он не стал ограничиваться политической сатирой современности, а решил все наблюдения использовать для более высокой цели: прогноза путей человеческой цивилизации. Писатель имел инженерное образование, и это позволило ему успешно прогнозировать, какими неприятностями для человечества может обернуться технический прогресс и торжество технократического сознания. Замятин писал роман - проблему, роман - предупреждение. Описывая общество, где поклонение всему техническому и математическому доведено до абсурда, он стремится предупредить людей о том, что технический прогресс без соответствующих нравственных законов может принести страшный вред.

Драматична история публикации романа «Мы». Писатель мечтал издать его на своей Родине! Но по цензурным соображениям роман появиться в России не мог, так как в то время он воспринимался многими как политический памфлет

на социалистическое общество. Наиболее четко эта точка зрения выражена в статье А.Воронского о Замятине, утверждавшего, что роман « целиком пропитан неподдельным страхом перед социализмом, из идеала становящимся практической, будничной проблемой». Не понял произведения Замятина и М. Горький, писавший в одном из своих писем в 1929 г.: «Мы» - отчаянно плохо, совершенно не плодотворная вещь. Гнев ее холоден и сух, - это гнев старой девы». Сочувственно отозвались о романе критик Я. Браун и Ю. Тынянов. Но их мнение не могло повлиять на общую ситуацию.

Между тем писатель читал свой роман на литературных вечерах в Москве и Ленинграде. Его узнали не только в России, но Замятин получил от крупной фирмы в Нью-Йорке предложение перевести роман на английский язык, и он принял это предложение. В 1924 году роман был опубликовал в Нью-Йорке. Вскоре появились переводы на другие – чешский и французский языки. Лишь в 1988 году, почти 70 лет спустя после его написания, роман вышел в России.

Дж. Оруэлл сказал: «Вполне вероятно, что Замятин вовсе не думал избрать советский режим глобальной мишенью своей сатиры. Он писал еще при Ленине и не мог не иметь ввиду сталинскую диктатуру, а условия в России в 1923 году были явно не такие, чтобы кто-то взбунтовался, считал, что жизнь становится слишком спокойной и благоустроенной. Цель Замятина, видимо, не изобразить конкретную страну, а показать, чем грозит машинная цивилизации».

По Замятину любой художественный образ в той или иной мере всегда автобиографичен. В случае с названием романа «Мы» и с героем романа это утверждение особенно справедливо. Название романа включает в себя и автобиографический элемент. Известно, что Евгений Замятин в годы первой русской революции был большевиком, восторженно приветствовал революцию 1917 года и, полный надежд, вернулся из Англии на родину - в революционную Россию. Но ему пришлось стать свидетелем трагедии революции: усиления «католицизма» властей, подавления творческой свободы, что должно было неизбежно привести к застою, энтропии (разрушению). Роман «Мы» - это отчасти и автопародия на свои былые миссионерски-просветительские революционные устремления, идеалы, проверка их на жизненность.

В годы написания романа вопрос о личности и коллективе стоял очень остро. У пролетарского поэта В. Кириллова есть стихотворение с таким же названием – «Мы»:

Мы несметные, грозные легионы Труда.
Мы победители пространства морей, океанов и суши,
Светом искусственных солнц мы зажгли города,
Пожаром восстаний горят наши гордые души.

Мы во власти мятежного, страстного хмеля;
Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты»,
Во имя нашего Завтра - сожжем Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы.

Мы сбросили тяжесть наследья гнетущего,
Обескровленной мудрости мы отвергли химеры;
Девушки в светлом царстве Грядущего
Будут прекрасней Милосской Венеры...

Слезы иссякли в очах наших, нежность убита,
Позабыли мы запах трав и весенних цветов.
Полюбили мы силу паров и мощь динамита,
Пенье сирен и движенье колес и валов...

О, поэты-эстеты, кляните Великого Хама,
Целуйте обломки былого под нашей пятой,
Омойте слезами руины разбитого храма.
Мы вольны, мы смелы, мы дышим иной красотой.

Мускулы рук наших жаждут гигантской работы,
Творческой мукой горит коллективная грудь,
Медом чудесным наполним мы доверху соты,
Нашей планете найдем мы иной, ослепительный путь.

Любим мы жизнь, ее буйный восторг опьяняющий,
Грозной борьбою, страданьем наш дух закален.
Всё - мы, во всем - мы, мы пламень и свет побеждающий,
Сами себе Божество, и Судья, и Закон.

(1917г.)

В названии романа отражена главная проблема, волнующая Замятина: что будет с человеком и человечеством, если его насильно загонять в «счастливое будущее». «Мы» можно понимать как «я» и «другие». А можно как безликое, сплошное, однородное нечто: масса, толпа, стадо. Замятин показал трагедию преодоления человеческого в человеке, потери имени как потери собственного «я».

На протяжении всего романа идёт противопоставление «мы» и «я». Конфликт между обществом и личностью. «Мы» - это Государство, власть, масса. Там, где «мы», нет места индивидуальности, личности, оригинальности, творчеству, уникальности, фантазиям, чувствам, эмоциям.

Очень трудно превратить личность в винтик государственной машины, отнять его уникальность, отнять у человека желание быть свободным, любить, даже если любовь приносит страдания. И такая борьба идёт внутри героя на протяжении всего романа. «Я» и «мы» уживаются в нём одновременно. В начале романа герой ощущает себя лишь частью «мы» «…именно так: мы, и пусть это «Мы» будет заглавием моих записей».

В самом начале романа мы видим, какой восторг вызывает у героя-повествователя ежедневная маршировка под звуки музыкального завода: он переживает абсолютное единение с остальными, чувствует солидарность с себе подобными. «Как всегда, музыкальный завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера – сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди – государственный нумер каждого и каждой. И я - Мы,

четверо, - одна из бесчисленных волн в этом могучем потоке». (запись 2-я).

Отметим, что в вымышленной стране, созданной воображением Замятина, живут не люди, а нумера, лишенные имен, облеченные в юнифы. Внешне схожие, они ничем не отличаются друг от друга и внутренне, неслучайно с такой гордостью восклицает герой, восхищаясь прозрачностью жилищ: « Нам нечего скрывать друг от друга». «Мы счастливейшее среднее арифметическое», - вторит ему другой герой, государственный поэт R-13.

Одинаковостью, механистичностью отличается вся их жизнедеятельность, подписанная Часовой Скрижалью. Это характерные черты изображенного мира. Лишить возможности изо дня в день выполнять одни и те же функции - значит лишить счастья, обречь на страдания, о чем свидетельствует история «О трех отпущенниках».

Символическим выражением жизненного идеала главного героя становятся прямая линия (как тут не вспомнить Угрюм-Бурчеева) и плоскость, зеркальная поверхность, будь то небо без единого облачка или лица, «не омраченные безумными мыслями». Прямолинейность, рационализм, механичность жизнеустройства Единого Государства объясняют, почему в качестве объекта поклонения нумера выбирают фигуру Тейлора.

Антитеза Тейлор – Кант, пронизывающая весь роман, есть противопоставление рационалистической системы мышления, где человек – средство, и гуманистической, где человек – цель.

Таким образом, идея всеобщего равенства, центральная идея любой утопии, оборачивается в антиутопии всеобщей одинаковостью и усредненностью («… быть оригинальным – это нарушить равенство», «быть банальным – только исполнять свой долг»). Идея гармонии личного и общего заменяется идеей абсолютной подчиненности государству всех сфер человеческой жизни. «Счастье – в несвободе», - утверждают герои романа. «Малейшее проявление свободы, индивидуальности считается ошибкой, добровольным отказом от счастья, преступлением, поэтому казнь становится праздником».

Обратим внимание, как прорывается авторский сарказм в изображении приговоренного, чьи руки перевязаны пурпурной лентой. Высшее блаженство

переживает герой в День Единогласия, который позволяет каждому с особой силой ощутить себя маленькой частицей огромного «Мы». С восхищением рассказывая об этом дне, герой с недоумением и иронией размышляет о выборах у древних (то есть о тайном голосовании). Но его ирония оборачивается авторским сарказмом: абсурдны «выборы» без права выбора, абсурдно общество, которое предпочло свободе волеизъявление единомыслие.

Идейным центром, к которому стягивается все в романе, являются свобода и счастье, соотношения в деятельности государства интересов коллектива и личности. Основная проблема – поиск человеческого счастья. Именно эти поиски счастья и приводят общество к той форме существования, которая изображена в романе. Но и такая форма всеобщего счастья оказывается несовершенной, так как счастье это выращено инкубаторным путем, вопреки законам органического развития.

Уже с первых страниц романа Е. Замятин создает модель идеального, с точки зрения утопистов, государства, где найдена долгожданная гармония общественного и личного, где все граждане обрели наконец желаемое счастье. Во всяком случае, таким оно предстает в восприятии повествователя – строителя Интеграла, математика Д-503. В чем же счастье граждан Единого Государства? В какие моменты жизни они ощущают себя счастливыми?

Возникает вопрос: как же достигается «тейлоризированное» счастье в романе Замятина? Как сумело Единое государство удовлетворить материальные и духовные запросы своих граждан?

Материальные проблемы были решены в ходе Двухсотлетней войны. Победа над голодом одержана за счет гибели 0,8 населения. Жизнь перестала быть высшей ценностью: десять нумеров, погибших при испытании, повествователь называет бесконечно малой третьего порядка. Но победа в Двухсотлетней войне имеет еще одно важное значение. Город побеждает деревню, и человек полностью отчуждается от матери-земли, довольствуясь теперь нефтяной пищей.

Что касается духовных запасов, то государство пошло не по пути их удовлетворения, а по пути их подавления, ограничения, строгой регламентации. Первым шагом было введение закона относительно взаимоотношений мужчины и женщины, который свел великое чувство любви к «приятно-

полезной функции организма».

Можно отметить авторскую иронию по отношению к рассказчику, который ставит любовь в один ряд со сном, трудом и приемом пищи. Сведя любовь к чистой физиологии, Единое Государство лишило человека личных привязанностей, чувства родства, ибо всякие связи, кроме связи с Единым Государством, преступны. Несмотря на кажущуюся монолитность, нумера абсолютно разобщены, отчуждены друг от друга, а потому легко управляемы.

Отметим, какую роль в создании иллюзии счастья играет Зелёная Стена. Человека легче убедить, что он счастлив, оградив от всего мира, отняв возможность сравнивать и анализировать. Государство подчинило себе и время каждого нумера, создав Часовую Скрижаль, Единое Государство отняло у своих граждан возможность интеллектуального и художественного творчества, заменив его Единой Государственной Наукой, механической музыкой и государственной поэзией. Стихия творчества насильственно приручена и поставлена на службу обществу, Обратим внимание на название поэтических книг: «Цветы судебных приговоров», трагедия «Опоздавший на работу». Однако, даже приспособив искусство, Единое Государство не чувствует себя в полной безопасности. А потому создана целая система подавления инакомыслия. Это и Бюро Хранителей (шпионы следят, чтобы каждый был «счастлив»), и операционное с его чудовищным газовым колоколом, и Великая Операция, и доносительство, возведенное в ранг добродетели («Они пришли, чтобы совершить подвиг», - пишет герой о доносчиках).

Итак, этот «идеальный» общественный уклад достигнут насильственным упразднением свободы. Всеобщее счастье здесь несчастье каждого человека, а его подавление, уравниловка, а то и физическое уничтожение.

Но почему же насилие над личностью вызывает у людей восторг? Дело в том, что у Единого Государства есть оружие, пострашнее газового Колокола. И оружие это – слово. Именно слово может не только подчинить человека чужой воле, но и оправдать насилие и рабство, заставить поверить, что несвобода и есть счастье. Этот аспект романа особенно важен, так как проблема манипулирования сознанием актуальна и в конце ХХ века, и в начале ХХI века.

Какие же обоснования, доказательства истинности счастья нумеров даны в романе?

Чаще всего Замятин их вкладывает в уста главного героя, который постоянно ищет все новые и новые подтверждения правоте Единого Государства. Он находит эстетическое оправдание несвободе: « Почему танец красив? Ответ: потому что это несвободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчиненности, идеальной несвободе». Вдохновение в танце позволяет ему сделать вывод о том, что «инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку».

Но чаще всего в основе законодательности лежит привычный для него язык точных наук: « Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой, как … ну, как движение аэро и его скорость: скорость аэро = 0, и он не движется, свобода человека = 0, и он не совершает преступлений. Это ясно. Единственное средство избавить его от свободы».

Подтверждение идеям Единого Государства звучит и в словах R-13.Он находит его в религии древних, то есть в христианстве, истолковывая его по -своему: « Тем двум в раю – был представлен выбор: или счастье без свободы – или свобода без счастья; третьего не дано, Они, олухи, выбрали свободу – и что же: понятно – потом века тосковали об оковах. и только мы снова догадались, как вернуть счастье …. Благодетель, машина, куб, газовый колокол, Хранители – все это добро, все это величественно, прекрасно, благородно, возвышенно, кристально чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу – то есть наше счастье».

И наконец, чудовищную логику Единого Государства демонстрирует сам Благодетель, рисуя перед воображением трепещущего Д-503 картину распятия, он делает главным героем этой «величественной трагедии» не казненного, а его палача, исправляющего ошибки преступной индивидуальности, распинающего человека во имя всеобщего счастья.

Постигая чудовищную логику, а точнее идеологию Единого Государства, вслушаемся в его официальный язык. С первых же страниц романа бросается в глаза обилие оксюморонов: « благодетельное иго разума», « дикое состояние свободы», « наш долг заставить их быть счастливыми», «самая трудная и высокая любовь - это жестокость», «Благодетель, мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья», «неомрачённые безумием мысли лица», «Вдохновение – неизвестная форма эпилепсии», «душа – тяжёлое заболевание».

Естественно, что личность, сформированная подобным общественным

укладом, ощущает себя ничтожеством по сравнению с силой и мощью

государства. Именно так оценивает свое положение главный герой в начале романа. Но Замятин изображает духовную эволюцию героя: от осознания себя микробом в этом мире Д-503 приходит к ощущению целой вселенной внутри себя. Замечу, что уже с самого начала герой, абсолютно «Мы», не лишен сомнений. Полному ощущению счастья мешают досадные изъяны - корень из минус единицы, раздражающий его тем, что находится вне ratio. И хотя герой стремится отогнать эти неуместные мысли, в глубине сознания он догадывается, что есть в мире что-то не поддающееся логике, рассуждению. Более того, в самой внешности Д-503 есть нечто, мешающееся чувствовать себя идеальным нумером – волосатые руки, «капля лесной крови». Да и факт ведения записей, попытка рефлексии, не поощряемой государственной идеологий, тоже свидетельствует о необычности центрального героя. Таким образом, в Д-503 остались крошечные рудименты человеческой природы, не подвластные Единому Государству.

Однако бурные перемены начинают происходить с ним с того момента, когда в его жизнь входит I-330. Первое ощущение болезни души приходит к герою, когда он слушал в ее исполнении музыку Скрябина. Вероятно, эта музыка была для Замятина не только символом духовности, но и символом иррациональности, непознаваемости человеческой натуры, воплощением гармонии, непроверяемой алгеброй, той силой, которая заставляет звучать самые тайные струны души.

Ощущение утраты равновесия еще более усугубляется в герое романа в связи с посещением Древнего Дома. И облачко на небесной глади, и непрозрачные двери, и хаос внутри дома, который герой едва переносит, -все это приводит его в смятение, заставляет задуматься о том, что никогда не приходило ему в голову: «… ведь человек устроен так же дико, как эти вот нелепые «квартиры», - человеческие головы непрозрачны; и только крошечные окна внутри: глаза». О глубоких изменениях, происходящих с героем, свидетельствует тот факт, что он не доносит на I-330. Правда, со свойственной ему логикой, он пытается оправдать свой поступок.

Главной деталью I-330 в восприятия героя становится икс, образованный складками возле рта и бровями; икс для математиков – символ неизвестного. Так на смену личности приходит неизвестность, на смену радостной условности – мучительная раздвоенность («Было два меня. Один я – прежний

Д-503, нумер Д-503, а другой … Раньше он только высовывал свои лохматые

лапы из скорлупы, а теперь вылезал весь, скорлупа трещала, вот сейчас разлетится на куски и … и что тогда?»). Развивается и восприятие героем мира, меняется и его речь. Обычно логически выстроенная, она становится сбивчивой, полной повторов и недоговоренности. Происходит радикальный перелом в мироощущении героя. Доктор ставит ему диагноз: «По-видимому, у вас образовалась душа». Плоскость, зеркальная поверхность становится объемной. Привычный мир рушится.

Так герой вступает в непримиримый конфликт не только с Единым Государством, но и с самим собой. Ощущение болезни борется с нежеланием выздоравливать, осознание долга перед обществом – с любовью к I-330, рассудок – с душой, сухая математическая логика – с непредсказуемой человеческой природой. Замятин мастерски показал,как меняется внутренний мир героя. И если в начале романа он считал себя частью «мы», то ближе к концу произведения он приобретает своё «я». Это «я» всегда в нём было, Об этом говорит ему I-330. «Я знала тебя…». Вместе с «я» герой приобретает душу, начинает верить в бога. Но «мы» одерживает победу и внутри героя, и в государстве.

«Я, Д-503, строитель Интеграла,– я только один из математиков Единого Государства.

Я победил старого Бога и старую жизнь.

На меня эта женщина действовала так же неприятно, как случайно затесавшийся в уравнение неразложимый иррациональный член.

Мне пришла идея: ведь человек устроен так же дико… - человеческие головы непрозрачны, и только крошечные окна внутри: глаза.

Я почувствовал страх, почувствовал себя пойманным.

Я отстегнулся от земли и самостоятельной планетой, неистово вращаясь, понёсся вниз…

Я стал стеклянным. Я увидел – в себе, внутри.

Было два меня. Один я – прежний, Д-503, а другой… Раньше он только

высовывал свои лохматые лапы из скорлупы. А теперь вылезал весь… И этот

другой - вдруг выпрыгнул…

Так приятно чувствовать чей-то зоркий глаз, любовно охраняющий от малейшей ошибки.

Мы шли двое –одно. Весь мир – единая необъятная женщина, и мы – в самом её чреве, мы ещё не родились, мы радостно зреем…всё – для меня.

Созрело. И неизбежно, как железо и магнит, со сладкой покорностью точному непреложному закону – я влился в неё… я – вселенная. …Как я полон!

Ведь я теперь живу не в нашем разумном мире, а в древнем, бредовом.

Да, и туман…всё люблю, и всё – упругое, новое, удивительное.

Я знаю, что это у меня есть – что я болен. И знаю ещё – не хочется выздороветь.

Душа? Это странное, древнее, давно забытое слово… Почему ни у кого нет, а у меня…

Я хочу, чтобы она каждую минуту, всякую минуту, всегда была со мной – только со мной.

…праздник – только с нею, только тогда, если она будет рядом, плечом к плечу.

А я поднял на руки I. Крепко прижал её к себе и понёс. Сердце во мне билось – огромное, и с каждым ударом выхлёстывало такую буйную, горячую, такую радостную волну. И пусть там что-то разлетелось вдребезги – всё равно! Только бы так вот нести её, нести, нести…

…кто «они»? И кто я сам: «они» или «мы» - разве я – знаю.

Я – растворился, я бесконечно малое, я – точка…

Был страшный сон, и он кончился. А я, малодушный, я, неверующий, - я думал уже о своевольной смерти.

Мне было ясно: все спасены, но мне спасения нет, я не хочу спасения…

«В тебе, наверно, есть капля лесной крови… Может быть, я тебя оттого и…»

Никто не слышит, как я кричу: спасите же меня от этого – спасите! Если бы у

меня была мать – как у древних: моя – вот именно мать. И чтобы для неё – я не

Строитель «Интеграла», и не нумер Д-503, и не молекула Единого Государства, а простой человеческий кусок – кусок её же самой – истоптанный, раздавленный, выброшенный… И пусть я прибиваю или меня прибивают – может быть, это одинаково, - чтобы её старушечьи, заросшие морщинами губы - -

Мне кажется – я всегда её ненавидел, с самого начала. Я боролся… А впрочем – нет, нет, не верьте мне: я мог и не хотел спастись, я хотел погибнуть, это было мне дороже всего…то есть не погибнуть, а чтобы она…

…а там, где кончается ваша конечная Вселенная? Что там – дальше?

Неужели я когда-нибудь чувствовал – или воображал, что чувствую это? Никакого бреда, никаких нелепых метафор, никаких чувств: только факты. Потому что я здоров, я совершенно, абсолютно здоров. Я улыбаюсь – я не могу не улыбаться: из головы вытащили какую-то занозу, в голове легко, пусто.

На другой день я, Д-503, явился к Благодетелю и рассказал ему всё, что мне было известно о врагах счастья. Почему раньше это могло мне казаться трудным? Непонятно. Единственное объяснение: прежняя моя болезнь (душа).

… за одним столом с Ним, с Благодетелем, - я сидел в знаменитой Газовой комнате. Привели ту женщину. В моём присутствии она должна была дать показания. Эта женщина упорно молчала и улыбалась. Я заметил, что у ней острые и очень белые зубы и что это красиво.

Она смотрела на меня,… смотрела, пока глаза совсем не закрылись.

И я надеюсь - мы победим. Больше: я уверен – мы победим. Потому что разум должен победить.»

Мир в романе Замятина дан через восприятие человека с пробуждающейся душой. И если в начале книги автор, доверяя повествование своему персонажу, все же смотрит на него отстраненным взглядом, иронизирует над ним, то постепенно их позиции сближаются: нравственные ценности, которые исповедует сам автор, становятся все более и более дороги герою.

И герой не одинок. Не случайно доктор говорит об “эпидемии души”. Но мужские образы более рациональны, законопослушны. Ими легче управлять. Женские же образы обладают более сильным характером. Всем своим

поведением бросает вызов Единому Государству I-330. Не принимая

всеобщего, «сдобного» счастья, она заявляет: «… я не хочу, чтобы за меня хотели другие, я сама хочу хотеть». Под ее влияние попадает не только Д-503, но и верноподданный поэт R-13, и доктор, выдающий липовые справки, и один из хранителей, и даже О-90, такая слабая и беззащитная, вдруг ощутила потребность в простом человеческом счастье, в счастье материнства.

А сколько их еще! И та женщина, что бросилась через строй к одному из арестованных, и те тысячи, которые пытались проголосовать «против» в День Единогласия, и те, кто пытался захватить Интеграл, и те, кто взорвал Стену, те дикие, уцелевшие после Двухсотлетней войны, назвавшие себя Мефи.

Каждого из этих героев Замятин наделяет какой-либо выразительной чертой: брызжущие губы и губы-ножницы, двоякоизогнутая спина, раздражающий икс. Целую цепочку ассоциаций вызывает эпитет «круглый», связанный с образом О-90: возникает ощущение чего-то домашнего, спокойного, умиротворенного, круг дважды повторен даже в ее номере.

Итак, Единому Государству, его абсурдной логике в романе противостоит пробуждающаяся душа, то есть способность чувствовать, любить, страдать. Душа, которая делает человека человеком, личностью. Единое Государство не смогло убить в человеке его духовное, эмоциональное начало. Почему же этого не произошло?

В отличие от героев романа Хаксли «О дивный новый мир», запрограммированных на генетическом уровне, замятинские нумера все-таки живые люди, рожденные отцом и матерью и только воспитанные государством. Имея дело с живыми людьми Единое Государство не может опираться только на рабскую покорность. Залог стабильности граждан «воспламеняться» верой и любовью к государству. Счастье нумеров уродливо, но ощущение счастья должно быть истинным.

Не убитая до конца личность пытается вырваться из установленных рамок и, может быть, найдет себе место в просторах Вселенной. Но сосед главного героя стремится доказать, что Вселенная конечна. Единая Государственная Наука хочет и Вселенную огородить Зеленой Стеной. Вот тут-то и задает герой свой главный вопрос: «Слушайте, -дергал я соседа. – Да слушайте же, говорю вам! Вы должны, вы должны мне ответить, а там, где кончается ваша конечная Вселенная? Что там дальше?»
16

На протяжении всего романа герой мечется между человеческим чувством и долгом перед Единым Государством, между внутренней свободой и счастьем несвободы. Любовь пробудила его душу, его фантазию. Фанатик Единого Государства, он освободился от его оков, заглянул за грань дозволенного: «А что дальше?»

Роман замечателен не только тем, что автор уже в 1920 году сумел предсказать глобальные катастрофы ХХ века. Главный вопрос, который он ставит в своем произведении: выстоит ли человек перед его все усиливающимся насилием над его совестью, душой, волей?

Рассмотрю, чем заканчивается в романе попытка противостоять насилию.

Бунт не удался, I-330 попадает в газовый Колокол, главный герой подвергается Великой Операции и хладнокровно наблюдает за гибелью бывшей возлюбленной. Финал романа трагичен, но означает ли это, что писатель не оставляет нам надежду? Замечу: I-330 не сдается до самого конца, Д-503 прооперирован насильно, О-90 уходит за Зеленую Стену, чтобы родить собственного ребенка, а не государственный нумер.

Роман «Мы» – новаторское и высокохудожественное произведение. Создав гротескную модель Единого Государства, где идея общей жизни воплотилась в «идеальную несвободу», а идея равенства – всеобщей уравниловкой, где право быть сытым потребовало отказа от свободы личности, Замятин обличил тех, кто, игнорируя реальную сложность мира, пытался искусственным образом «Осчастливить людей».

Роман «Мы» – это пророческий, философский роман. Он полон тревоги за будущее. В нем остро звучит проблема счастья и свободы.

Как сказал Дж. Оруэлл: «…этот роман – сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства – все равно какого».

Это произведение будет актуальным всегда – как предупреждение о том, как разрушает тоталитаризм естественную гармонию мира и личности. Такие произведения, как «Мы», выдавливают из человека рабство, делают его личностью, предупреждают о том, что нельзя преклоняться перед «мы», какими бы высокими словами это «мы» не окружали. Никто не имеет право решать за нас, в чем наше счастье, не имеет права лишать нас политической, духовной и творческой свободы. И поэтому нам, сегодняшним, решать, что в нашей жизни

будет главное «Я» или «Мы».

Многие писатели ХХ века обращались к жанру антиутопии. Жанр антиутопии расцвел после Первой мировой войны, когда на волне революционных преобразований в некоторых странах попытались воплотить в реальность утопические идеалы. Главной из них оказалась большевистская Россия, потому ничего удивительного, что первая великая антиутопия появилась именно здесь. В 1920-х годах «Ленинград» Михаила Козырева, «Чевенгур» и «Котлован» Андрея Платонова. Среди зарубежных антисоциалистических произведений выделяются «Будущее завтра» Джона Кенделла (1933) и «Гимн» Эйн Рэнд (1938).

Еще одна широко распространенная тема антиутопий тех лет - антифашистская, направленная в первую очередь против Германии. Уже в 1920 году американец Мило Хастингс выпустил роман «Город вечной ночи»: Германия отгораживается от всего мира в подземном городе под Берлином, где устанавливается «нацистская утопия», населенная генетически выведенными расами сверхлюдей и их рабов. А ведь НСДАП возникла лишь за год до этого! Любопытные антифашистские книги принадлежат перу Герберта Уэллса («Самовластие мистера Парэма», 1930), Карела Чапека («Война с саламандрами», 1936), Мюррея Константайна («Ночь свастики», 1937).

Впрочем, доставалось и традиционному капитализму. Одна из вершин антиутопии - роман британца Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» (1932), где изображено технократическое «идеальное» кастовое государство, основанное на достижениях генной инженерии. Ради пресечения социального недовольства люди обрабатываются в особых развлекательных центрах или с активным использованием наркотика «сомы». Разнообразный секс всячески поощряется, зато такие понятия, как «мать», «отец», «любовь» считаются непристойными. Человеческая история подменена фальшивкой: летосчисление ведется от Рождества американского автомобильного магната Генри Форда. В общем, капитализм, доведенный до абсурда...

Попытки построения «нового общества» подверглись беспощадному осмеянию в классических антиутопиях другого британца - Джорджа Оруэлла. Место действия повести «Скотный двор» (1945) - ферма, где «угнетенные» животные под руководством свиней изгоняют хозяев. Итог - после неизбежного развала власть переходит к жестокому диктатору. В романе «1984» (1948) показан мир недалекого будущего, разделенный тремя тоталитарными империями, которые находятся друг с другом в весьма неустойчивых отношениях. Герой романа - обитатель Океании, где

восторжествовал английский социализм и жители находятся под неусыпным

контролем спецслужб. Особое значение имеет искусственно созданный «новояз», воспитывающий в людях абсолютный конформизм. Любая партийная директива считается истиной в последней инстанции, даже если противоречит здравому смыслу: «Война - это мир», «Свобода - это рабство», «Незнание - сила». Роман Оруэлла не утратил актуальности и сейчас: «политкорректная диктатура» общества побеждающего глобализма в идеологическом отношении не так уж сильно отличается от нарисованной здесь картины.

Близки к идеям Оруэлла более поздние «451 по Фаренгейту» Рэя Брэдбери и «Заводной апельсин» Энтони Берджесса (обе - 1953). Антиутопии сочиняли советские писатели-диссиденты: «Любимов» Андрея Синявского (1964), «Николай Николаевич» Юза Алешковского (1980), «Москва 2042» Владимира Войновича (1986), «Невозвращенец» Александра Кабакова (1989). Модернизированной версией антиутопии стал классический киберпанк, герои которого пытаются выжить в бездушной информационной технократии.

Ныне антиутопия продолжает оставаться востребованным направлением, во многом смыкаясь с политической фантастикой. Ведь западное общество, несмотря на глянцевый блеск, далеко от совершенства, а перспективы его развития вызывают обоснованную тревогу («Королевская битва» Коушуна Таками, «Акселерандо» Чарльза Стросса). В трилогии Скотта Вестерфельда «Уроды» мир будущего погряз в гламуре: безупречная красота возведена в культ, и любой, кто пытается сохранить свои индивидуальность, становится парией. Антиглобалистская фантазия Макса Барри «Правительство Дженнифер» показывает мир, который почти полностью находится под управлением США. Думаете, грянул расцвет демократии? Дудки!

В Америке особый всплеск интереса к антиутопиям наступил после событий 11 сентября, когда под предлогом борьбы с террористами правительство повело наступление на права граждан. Уже лет пять из списков американских бестселлеров не исчезают книги Оруэлла, Хаксли, Брэдбери, Берджесса. Их страхи оказались небеспочвенны...

Что ждет нас в будущем? По какому пути пойдет человечество? Возможно,

люди, наконец, научатся на ошибках прошлых поколений и построят совершенное общество. Или изберут пагубный путь, сделав жизнь отдельного человека абсолютно невыносимой. Эти вопросы будут актуальны всегда.

Заключение

Данная исследовательская работа представляет собой анализ романа Е. Замятина «Мы». Он включает также характеристику жанров утопии и антиутопии. Можно провести сопоставительный анализ романа с другими произведениями этого жанра.

Использованная литература:

1. Википедия. Утопия. Антиутопия.
2. Руденко Оксана «Счастье без свободы или свобода без счастья – третьего не дано?»
3. Тузовский И. Д. Светлое завтра? Антиутопия футурологий или футурология антиутопий. Челябинская академия культуры и искусств. 2009г.

Роман написан в 1921 г., но до своего читателя дошел спустя почти семь десятилетий. Он был опубликован в России в журнале “Знамя” только в 1988 г. (№ 4-5). Роман оказался причастен к ряду острых конфликтов своей эпохи.

В течение 1921-1924 гг. Замятин ведет бой за право своего детища на существование: известно по крайней мере о шести публичных чтениях романа. Добиться публикации на родине так и не удается.

Впервые роман был издан на английском языке в переводе Зильбурга в Нью-Йорке в 1924 г. В 1927-м фрагменты романа появились на русском языке в пражском журнале “Воля России”. Именно эта публикация и стала официальной причиной травли Замятина в России.

В 1952 г. запрещенная на родине книга была издана на русском языке в Нью-Йорке издательством имени А.П. Чехова. Появление “Мы” предварило зарубежную публикацию “Доктора Живаго” Б. Пастернака (1945-1955) и последовавшую за ним волну “тамиздата”, т.е. нелегальную публикацию за рубежом произведений русских авторов.

Многие годы творческое наследие Замятина пребывало в духовном забвении. Оно вошло в нашу духовную жизнь в конце 1980-х гг., когда был открыт доступ к ранее запрещенной литературе, когда стали публиковаться произведения А. Солженицына, А. Платонова,

В. Шаламова, к читателям пришли писатели русского зарубежья.

Однако на первых порах роман Замятина воспринимался чуть ли не как учебное пособие, по которому можно изучать сущность тоталитарной системы, созданной в СССР, а в Евгении Замятине видели не столько писателя, сколько борца против этой системы. В силу этого созданное писателем произведение утрачивало свой духовно-нравственный смысл, подлинное историко-философское наполнение. Постараемся преодолеть эту одностороннюю трактовку.

ЖАНР ПРОИЗВЕДЕНИЯ. Принято называть “Мы” антиутопией.

Используя жанровую схему утопии, Замятин переносит действие романа на тысячу лет вперед в условное фантастическое пространство. Он создает образ Единого Государства, укрытого от “дикого” пространства Зеленой Стеной.

Произведение Замятина - антиутопия, т.е. пародия на утопию. Ее цель - подвергнуть утопию осмеянию, разоблачению.

Единое Государство, построившее “стеклянный рай” на земле, - прежде всего пародия на утопическое государство Платона.

Платон, древнегреческий философ (428 или 427-348 или 347 до н.э.), одним из первых предложил схему идеального типа общественного устройства.

Структура Единого Государства пародийно повторяет структуру утопического общества Платона с его строгой иерархической моделью, в которой есть правители (у Платона это жрецы-философы, наделенные высшей властью и высшим знанием, у Замятина - Благодетель); посредники между высшей властью и самыми низшими иерархическими структурами (у Платона - воины-стражи, у Замятина - работники “Бюро хранителей” и поэты); и, наконец, производители благ (у Платона - ремесленники и земледельцы, у Замятина - нумера), которые являются “низшими” в иерархии утопического общества.

Носитель высшей власти у Замятина наделен именем Благодетеля. Оксюморонные определения, сопутствующие понятию “благо” (“благодетельные тенеты счастья”, “благодетельная паутина”, “благодетельное иго”), в сочетании с репрессивными функциями высшего лица придают понятию “благодетель” саркастический характер.

Замятин доводит идею “пользы” искусства до абсурда. Насмехаясь над идеями крайнего утилитаризма, он придумывает издевательские названия книг, которые “сопутствуют” жизни нумеров: это “Математические Ноны”, помогающие выучить четыре правила арифметики, настольная книга “Стансы о половой гигиене”, сонет, воспевающий таблицу умножения, бессмертная трагедия “Опоздавший на работу” и т.д.

Единое государство Замятин заселяет счастливыми гражданами - нумерами - новой расой геометрических тел и атвоматов. На этот раз Замятин использует оружие пародии против утопий пролеткультовецв, которые увидели главную помеху математически безошибочному счастью в человеке. Они восславили мифологического Пролетария, работника, который преодолеет в себе несовершенство естества и превратится в социальный автомат.

У жителей Единого Государства нет имен, только государственный номер. У них “не омраченные безумием лица”, они тысячами ходят “мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт” в одинаковых “голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди”, на каждой из которых - индивидуальный “государственный нумер каждого и каждой”. Величайшее счастье для них - наяву превратиться “в стального шестиколесного героя” из поэмы о Скрижали, т.е. в машину. Ритм их жизни также уподоблен ритму машин. “С шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту” миллионы нумеров просыпаются, в один и тот же час, “единомиллионно” они начинают и заканчивают работу, в одну и ту же секунду они подносят ложки ко рту, выходят на прогулку, отходят ко сну. Так возникает образ “Мы” - сообщество “я”, якобы утративших самих себя. Ho обезличивание оказывается фикцией. Уже на уровне наименования персонажей возникает представление о неистребимости личностного начала. Русский читатель воспринимает буквы латинского алфавита не столько как обозначение звуков речи, сколько как геометрические фигуры, которые сами по себе становятся знаком индивидуальности: “тонкая, резкая, упрямо-гибкая, как хлыст I-330”, “вся из окружностей” О-90, “Двоякоизогнутый” S и т.д.

Дьявольский парадокс заключается в том, что сознание своей включенности в коллектив единомышленников может приводить к состоянию подъема, вдохновения, ощущения своих необычайных возможностей, своего творческого потенциала, своего равенства Творцу (“Древний Бог и мы за одним столом”; “победил древнего Бога”). Эту особенность массового сознания Замятин одним из первых почувствовал и передал, дав понять, какой властью она обладает над человеком, как возносит и порабощает его.

Непременный атрибут Единого Государства и его “безусловная” ценность - Зеленая Стена, которая превращает пространство в мировой Город, где нет парков, садов, деревьев, собак, где и цветочная пыльца, и цветы, и травянистый покров, и птицы, влетающие в брешь, образовавшуюся в стене, и облака, и туман воспринимаются как нечто “чужое”, вносящее разлад в отношения человека с той искусственной средой, в которой он живет.

Возникнув как реалия образа Единого Государства, его непременный атрибут, Зеленая Стена оказывается включенной в действие: повествователь приближается к ней, выходит за ее пределы; по ходу развития событий заговорщики разрушают Стену; ее восстановление сужает пространство искусственного мира. Ho образ Стены не только входит в план предметной изобразительности романа и является существенной деталью развития действия, но и наполняется амбивалентным символическим смыслом. С одной стороны, Стена - безусловная ценность “нового мира”, поскольку имеет значение границы между организованным и неорганизованным миром и служит гарантом безопасности жителей Единого Государства, их защиты от бесконечности пространства, перед которым человек ощущает свою беспомощность. С другой - Стена символизирует разрыв Единого Государства с миром Природы, с “родимым хаосом”, отторжение человека от праматери земли.

В этом контексте особый смысл обретает образ “нефтяной пищи”. В мире Замятина произошло евангельское “чудо”: “камни” превратились в “хлебы”. Обратитесь к Евангелию (Евангелие от Матфея, гл. 4). Прочитайте об искушении Христа диаволом в пустыне.

Нефтяная пища не только знак предпочтения материального духовному, от чего, согласно Евангелию, отказывается Христос, - это знак нарушения естественной связи человека с землей и ее плодами, разрыва с кровной традицией, олицетворение того статуса человека, который Р. Гальцева и И. Роднянская называют “принципиальной безотцовщиной” антиутопического мира, где “нарочито забывается традиционное почитание земли как общей матери и утверждается культ синтетических, не порожденных ни ее недрами, ни ее плодоносным покровом продуктов”.

Образ Единого Государства получает дополнительный объем благодаря введению мифологемы “рай”, получающей пародийную окраску: у Замятина это “стеклянный рай”. Стекло не только выступает как элемент предметной детализации (дома стеклянные, стеклянные тротуары, полы, стеклянный космический корабль, стеклянный купол над Городом). По мере развертывания текста, многократного повторения и варьирования оно приобретает символический смысл.

Характерная для стекла прозрачность подчеркивает отсутствие в мире Единого Государства тайны, права на обособление, на уединение и выражает мысль о вынужденной “соборности” существования в мегаполисе: “...среди своих прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен - мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом. Нам нечего скрывать друг от друга”.

Ho стекло не только открывает глазу жизнь другого, но и служит невидимой границей, преградой - вынужденная “публичность” не означает родства, даже простого знакомства.

Образ Единого Государства и связанный с ним комплекс идей (регламентация, порядок и т.д.) имеет в романе свой цветовой определитель. Особое смысловое наполнение приобретает в романе синий цвет. Он ассоциируется с размеренным, “правильным” существованием граждан Единого Государства. Синий цвет повторяется в описании города-государства, одежды населяющих его граждан (“юни-фа”), неба без единого облачка. Герой восхищается синими глазами О-90, цвет которых, по его мнению, свидетельствует о ясности, “правильности” ее мыслей.

Мотив стекла в соединении с мотивом синего (синее небо, голубовато-серые юнифы, синяя майолика неба, синие глаза, серо-голубые шеренги) возбуждает представление о застылости, недвижности и служит реализации метафоры “ледяной город” (“Город внизу - будто из голубых глыб льда... а лед все стоит... ведь нет такого ледокола, какой мог бы взломать прозрачнейший и прочнейший хрусталь нашей жизни”). Мотив “ледяного города” символизирует мысль об отказе от свойственной европейской культуре фаустианской идеи бесконечного развития, о Едином Государстве как мире, выпавшем из мировой истории, абсурдном мире, где Богом стала Машина.

Синему противопоставлены желтый, красный, зеленый - те цвета, в стихию которых погружается герой, выходя за пределы Зеленой Стены, которая охраняет город-государство от дикой природы. Засыпая, Д-503 видит “цветные” сны. Вводя в роман образ естественной, живой жизни, Замятин пользуется самыми различными цветами.

Особое значение Замятин придает “теплым”, или - в семантике романа - “горячим”, огненным цветам - красному и желтому, которые обозначают у него революцию, движение, страсть, жизнь. На I-330, соблазняющей героя, - желтое платье, в Древнем Доме - “большая, красного дерева кровать”, “желтая бронза -- канделябры, статуя Будды”.

Замятин иронично обыгрывает происходящую в Едином Государстве подмену христианских ценностей. Хранители, следящие за покорностью нумеров, сравниваются ангелами-хранителями и уподобляются древним ангелам, охраняющим человека с детства. Лица ангелов, в представлении нумеров, должны быть “нежногрозными”. А лица людей, пришедших с доносом, теплятся, словно лампады: они ходят в “Бюро Хранителей” с доносами, как на исповедь.

ОБРАЗ ИНТЕГРАЛА И ЕГО СЮЖЕТО-ОБРАЗУЮЩАЯ РОЛЬ. На первой странице романа появляется образ, который станет в нем центральным и обретет особый символический смысл. Это образ Интеграла.

Интеграл - важная деталь, принадлежащая научно-фантастическому плану замятинского произведения. Это созданный фантазией писателя космический снаряд, способный вырваться за пределы околоземной атмосферы, достичь иных миров, принести туда Благую весть о существовании Единого Государства и с помощью абсолютного знания, каким обладает этот рукотворный рай, пересоздать, “интегрировать” Вселенную, которая пока пребывает в состоянии “дикой свободы”.

Именно вокруг Интеграла завязываются основные события, выстраиваются авантюрный, любовный, психологический сюжеты романа. Сообщением о приближении заключительной стадии строительства Интеграла начинается роман. Высказанное в обращении Единого Государства к своим подданным - нумерам - пожелание снабдить космического посланца трактатами, поэмами, одами “о красоте и величии Единого Государства” - побуждает главного героя к созданию “Записей” - поэмы в честь Единого Государства. Вопреки первоначальному замыслу Д-503 прославить новый мир в центре “Записей” оказывается заговор бунтовщиков, в замыслах которых Интегралу принадлежит особая роль. Поэтому им столь важно привлечь на свою сторону строителя Интеграла. Это заставляет одну из вдохновительниц заговора, I-330, воспользоваться своими чарами и опытом знатока Древнего мира, чтобы завоевать сердце не искушенного в “науке страсти нежной” Д-503 и с его помощью овладеть Интегралом в момент его испытания. Соприкосновение с МЕФИ и любовь к I-330 вызывают переворот в сознании автора “Записей”.

История Интеграла с его миссией “проинтегрировать” во имя счастья людей “бесконечное уравнение Вселенной” вкупе с разными условными реалиями (строительство космического корабля, подготовка космического путешествия, в частности идеологическая, упоминание планет Солнечной системы, которые нужно покорить, принеся их жителям “математически-безошибочное счастье”, испытание Интеграла) создает самостоятельную сюжетную линию романа.

Ho образ Интеграла не только продуцирует сюжетную динамику, не только способствует возникновению в произведении сложного психологического плана, но и вводит в роман дискуссию о возможности создания “нового мира” и “нового человека” - дискуссию, которая завязалась в России еще в 60-е гг. XIX в., приобрела особенно острый характер на рубеже веков и, получив дополнительный импульс в условиях революционной ситуации, не стихала на протяжении 20-х гг. XX в. и длится, можно сказать, по сей день.

Строительство Интеграла - “Общее Дело” - должно принести счастье жителям “далеких неведомых планет” - тем, кто принадлежит уже пройденному для Единого Государства моменту истории, т.е. прошлому - “далеким предкам”, - по сути дела, тем, кто умер, не дожив до всем ныне доступного счастья, тем, кого Интеграл должен “воскресить” для новой, счастливой жизни вместе с их потомками - нумерами Единого Государства, которым сознание своей причастности к Общему Делу дает чувство всемогущества.

В романе Замятина, как и в произведениях многих его современников, ощутимо присутствие идей известного философа Николая Федорова (1828-1903), который выдвинул проект Общего Дела. Он ставил перед человечеством задачу - овладеть стихийными силами вне и внутри себя, выйти в космос для его освоения и преображения, обрести бессмертие и заняться “научным воскрешением” предков. “Философия общего дела” - так назывался труд Н. Федорова.

Образ Интеграла с его миссией “проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной” выступает символом отрицания мира, созданного Богом, стремления к “новому небу” и “новой земле”, олицетворяет веру в Разум и Волю человека, в возможность коренного переустройства Вселенной, в пластичность мира, готового подчиниться мечте о должном устройстве жизни. Подобную космическую утопию русский философ Н. Бердяев называл “философией социального титанизма”. Ее идеи носились в воздухе. Носителями этой идеи были в первую очередь большевики. Ho Замятин написал не политический памфлет. Его интересовали “устроители человеческого блага”, существовавшие везде и всегда. Его интересовало само явление “социального титанизма”, его готовность решить рациональным путем проблему человеческого счастья. Ради проверки этих намерений Замятин создает условное пространство и ставит в этом пространстве художественный эксперимент.

ФИГУРА ГЕРОЯ-ПОВЕСТВОВАТЕЛЯ. Хотя фигура проводника по “новому миру” характерна для жанра утопии/антиутопии, в романе Замятина появление этой фигуры существенным образом усложняет жанр романа, выводит его за границы антиутопии.

Необходимо заметить, что один из важных моментов, определяющих облик романа XX столетия, - отсутствие “чистоты” жанра. В творчестве почти каждого писателя Нового времени, будь то А. Белый или Пильняк, Булгаков или Платонов, Набоков или Бунин, мы имеем дело с сопряжением разных жанровых начал. Так и в произведении Замятина налицо жанровые признаки не только утопии, вернее, антиутопии, но и структурно-содержательные знаки других жанровых форм: романа о романе, романа авантюрного, любовного, психологического, философского.

Произведение Замятина начинается с того момента, когда Строитель фантастического космического аппарата заявляет о своем намерении написать поэму о Едином Государстве. Вернее, начинается одна из его важных сюжетных линий - история создания романа и вместе с тем история превращения строителя Интеграла в поэта, т.е. возникает “роман о романе”.

Роман о романе - это роман о создании художественного произведения, где герой-повествователь выступает в роли творца произведения, описывает и комментирует ход творческого процесса, обсуждает создаваемый текст по ходу его развертывания.

С такого рода жанровой структурой вы уже встречались в литературе XIX в.

Д-503 не только воспроизводит в своих “Записях” жизнь Единого Государства, но и создает комментарий к своему произведению, выражает суждения по поводу жанра, обсуждает возникающие по ходу развития повествования непредусмотренные аспекты изображения и неожиданно возникающие сюжетные линии.

Сочинитель поэмы Д-503 вступает в диалог с читателем прошлых времен (т.е. с обитателями старых миров), к которым устремляется Интеграл.

Самостоятельную жизнь получает в замятинском романе образ текста. Являясь важным элементом предметной детализации произведения (рукопись лежит на столе, она раскрывается, на нее падает слеза 0-90, на нее бросает свои чулки I, герой вынужден скрывать написанное от постороннего взгляда и т.д.), образ текста приобретает сюжетообразующую роль: он влияет на судьбы действующих лиц, в том числе и на судьбу самого творца. Рукопись читают, о ней доносят, она становится причиной провала заговорщиков (авантюрная линия романа), основой предположений I-330 о предательстве Д-503 (любовная линия), метафорическим воплощением внутреннего преображения Д-503 (образ упавшей рукописи).

“Чулки - брошены у меня на столе, на раскрытой (193-й) странице моих записей. Второпях я задел за рукопись, страницы рассыпались и никак не сложить по порядку, а главное - если и сложить, все равно - не будет настоящего порядка, все равно - останутся какие-то пороги, ямы, иксы”.

Падение рукописи символически выражает беспорядок, иррациональность универсума. Падая, рукопись рассыпается на отдельные, не связанные друг с другом фрагменты, утрачивая, таким образом, художественную целостность, но при этом “упавшая” рукопись начинает адекватно воспроизводить структуру распавшегося на хаотические фрагменты мира.

Автор, создатель рукописи дважды меняет в романе свой облик: сначала духовно воскресает, затем погибает. После появления у Д-503 “неизлечимой души” развертывается трагическая история его “гибели”. Возникшая было многомерность его сознания сводится к одномерности при помощи Великой Операции, используемой в Едином Государстве как радикальный метод “идеологического” воздействия на жителей. Предчувствуя это, Д-503 прощается с читателями: “Я ухожу - в неизвестное. Это мои последние строки. Прощайте - вы, неведомые, вы, любимые, с кем я прожил столько страниц, кому я, заболевший душой, - показал всего себя, до последнего смолотого винтика, до последней лопнувшей пружины... я ухожу”; “Я не могу больше писать - я не хочу больше!”

После операции отношения между строителем Интеграла и его рукописью меняются. Писатель не узнает собственной работы: “Неужели я, Д-503, написал эти двести двадцать страниц? Неужели я когда-нибудь чувствовал - или воображал, что чувствую это? Почерк - мой. И дальше - тот же самый почерк, но, к счастью, только почерк. Никакого бреда, никаких нелепых метафор, никаких чувств: только факты”. Теперь, когда из головы Д-503 вытащили какую-то занозу, он вновь возвращается к “ясному” взгляду на мир, к первоначальному типу текста (“И я надеюсь - мы победим. Больше: я уверен - мы победим. Потому что разум должен победить”).

Кольцевая композиция романа о романе - возвращение повествователя к исходному рубежу - будто бы подвергает сомнению мотив, звучавший на многих страницах романа, - мотив невозможности победить духовное начало.

Вернемся, однако, к сюжету “романа о романе” - замыслу, которым руководствуется Д-503, и его осуществлению.

Приступая к созданию романа, Д-503 рассматривает “действительность” как “материал”, легко поддающийся замыслу.

По ходу развертывания текста между замыслом Д-503 и возможностями его воплощения возникает конфликт. Так, поначалу Д-503 претендует на создание одической поэмы, сама возможность введения авантюрного сюжета (заговор, столкновение между бунтовщиками и Единым Государством) представляется ему абсурдной (“у нас ничего не случается, не может случаться”). Далее Д-503 сетует, что вместо поэмы у него “выходит какой-то фантастический авантюрный роман”. Ему приходится доказывать читателям, что только “густой приключенческий сироп” позволит им проглотить “все горькое”, что он собирается им предложить. Авантюрный сюжет служит завязкой любовного сюжета, которому, как представлялось вначале, также нет места в повествовании о совершенном мире. Под давлением естественного хода событий задуманная поэма превращается в роман (любовный, психологический и авантюрный), в лирическую поэму. История этого превращения, история победы естественного хода вещей над рациональным замыслом - один из важнейших аспектов романа о романе, а главное - романа в целом. Сюжет романа о романе доказывает, что претензии Единого Государства изменить природу несостоятельны, что мир не пластичен и не подчиняется идеям, его можно уничтожить, но нельзя изменить, он развивается по своим собственным законам и на уровне жизни, и на уровне творчества.

“Роман о романе” органично включает в себя авантюрный план, введение которого позволяет решить как формальные, так и содержательные задачи.

История бунта МЕФИ против господствующей системы позволяет Замятину создать динамичный роман, роман событийный, имеющий свои загадки, свои разгадки, хитросплетения интриги.

Введение авантюрного сюжета важно не только для усиления динамичности повествования, но и для проблематики романа в целом. Вспомните, что автор “Записей” исходит из того, что в его “стеклянном раю” ничего не происходит. Это некое законченное царство-государство, пространство, в котором ничего случиться просто не может, где произошла окончательная “кристаллизация” жизни.

Итак, возникновение авантюры в “кристаллизовавшемся” мире уже есть опровержение его стабильности.

Ho главная функция авантюрного сюжета в том, что он служит выражением конфликта между жрецами Единого Государства, защитниками искусственного мира, порядка, и заговорщиками, поборниками естественного начала, символом которого является Природа. С одной стороны - это “математически-безошибочное счастье”. Через весь текст “прорастает” система образов, производных от понятия “математика”. Это счастье имеет свое геометрическое выражение - “прямая”, “квадратная гармония”, “равенство”, “общая формула”. Само понятие “счастье” выражено математической дробью, где “блаженство и зависть - это числитель и знаменатель”. Красота находит выражение в “математической композиции”, в красоте “квадрата, куба, прямой”, в красоте “машинного балета”.

Музыка Единого Государства на языке математики - это “суммирующие аккорды формул Тэйлора, Маклорена; целотонные, квадратногрузные ходы Пифагоровых штанов; грустные мелодии затухающе-колебательного движения; переменяющиеся фраунго-феровыми линиями пауз яркие такты - спектральный анализ планет...”.

Этике Канта машинизированный мир противопоставляет систему “научной этики... основанной на вычитании, сложении, делении, умножении”, с помощью которой просто решается “математически-моральная задача” об “уменьшении суммы человеческих жизней”.

Такие понятия, как свобода, преступление, голод, также сведены к математическим формулам. Свобода и преступление соотносятся, как скорость и движение: “свобода человека = 0, и он не совершает преступлений”, т.е. не движется. Так воцаряется покой, энтропия.

Что противопоставляют покою, энтропии члены МЕФИ? Энергию, стремление человека к бесконечному движению, к бесконечной борьбе, когда не бывает “последней революции”, когда все “революции - бесконечны”.

Во имя чего ведут борьбу члены МЕФИ? I-330, выразительница их идей в романе, объясняет, что во имя того, чтобы люди Единого Государства научились заново “дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода” (“пусть молятся огню”), т.е. вернулись к состоянию, от которого ушли. В пример она приводит людей, живущих за Зеленой Стеной, которые “под шерстью сберегли горячую красную кровь”.

И жрецы Единого Государства, и МЕФИ рассматривают себя как благодетелей человечества, его Спасителей.

В “официальной роли” Спасителя в романе “Мы” выступает Благодетель. Его прототип - образ из Поэмы “Великий инквизитор”, сочиненной Иваном Карамазовым, героем романа Ф.М. Достоевского “Братья Карамазовы”.

Действие происходит в Испании во времена инквизиции, когда горят костры, на которых сжигают еретиков. В этот момент на землю приходит Он. Великий инквизитор пытается убедить Его в своем праве устроить рай на земле - предоставить людям “хлебы”, материальные блага в обмен на послушание людей. Иначе поступить нельзя, так как человек слаб и, оставшись свободным, он сам ищет, кому можно покориться. Ничего не ответив Великому инквизитору, Он удаляется.

Проблематика “Великого инквизитора” дважды возникает в романе Замятина. Первый раз - в ёрническом изложении R-13, излагающего библейскую легенду об Адаме и Еве, об извечной несовместимости счастья и свободы, о тоске человека об оковах.

Во второй раз тема Великого инквизитора возникает в разговоре Д-503 с Благодетелем, когда последний заявляет о взятой на себя миссии “исправления подвига” Иисуса - о жестокости, необходимой людям, которые мечтают лишь о том, “чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье - и потом приковал их к этому счастью на цепь”.

Ho не только Благодетель, но и замятинские “бесы”, противники Единого Государства, тоже претендуют на роль спасителей человечества, выбирая другого покровителя, чем тот, кого вспоминает Благодетель.

I-330 называет себя и своих сообщников антихристианами, потому что они отказываются от покоя, счастливого равновесия, предпочитая “мучительно-бесконечное движение”, потому что идее “Мы” они противопоставляют идею “Я” («“Мы” - от Бога, а “Я” - от диавола»).

Появление МЕФИ свидетельствует, что замятинской Вселенной необходим Сатана. В статье об Уэллсе Замятин сочувственно цитирует сцену из уэллсовского романа “Неугасимый огонь”. После одного непочтительного замечания Сатаны архангел Михаил хочет поразить Сатану мечом. Ho Бог останавливает ретивого архангела:

А что мы-то будем делать без сатаны?

Да, - говорит сатана, - без меня пространство и время замерзли бы в некое хрустальное совершенство. Это я волную воды. Это я волную вас. Я - дух жизни. Без меня человек до сих пор был бы все тем же никчемным садовником и попусту ухаживал бы за райским садом, который все равно не может расти иначе, как правильно... Только представить себе: совершенные цветы! совершенные фрукты! совершенные звери! Боже мой! До чего бы это все надоело человеку! До чего надоело бы! А вместо этого разве я не толкнул его на самые удивительные приключения? Это я дал ему историю...

Сходное понимание того, какую роль играет мятежное начало в жизни людей, сам Замятин сформулировал следующим образом:

“Мефистофель - величайший в мире скептик и одновременно - величайший романтик и идеалист. Всеми своими дьявольскими ядами - пафосом, сарказмом, иронией, нежностью - он разрушает всякое достижение, всякое сегодня нисколько не потому, что его забавляет фейерверк разрушения, а потому, что он втайне верит в силу человека стать божественно-совершенным”.

Судя по этому высказыванию Замятин отходит от христианского решения проблемы добра и зла. Добро и зло у Замятина оказываются полюсами нравственной диалектики истории. И если добро статично, то зло динамично, и борьбу со злом можно вести силами зла, провоцирующего зло на еще большее зло, доводя зло до абсурда и ведя его к самоуничтожению.

Попробуем, однако, исходить не из программных заявлений писателя, а из текста романа. В пространстве Единого Государства нет ни Бога, ни Сатаны, но есть два лжепретендента на роль Спасителей человечества - Благодетель и МЕФИ.

Казалось бы, МЕФИ и их вдохновительница I-330 воплощают дух вечного беспокойства, беспредельность революционного порыва, ту “morbus rossica” - русскую болезнь, о которой с таким вдохновением писал Замятин. Ho вместе с тем свобода, которую еретики предпочитают благополучию нумеров, влечет мир к катастрофе. “А если всюду, по всей вселенной, одинаково теплые - или одинаково прохладные тела... Их надо столкнуть - чтобы огонь, взрыв, геенна. И мы - столкнем”. Другими словами, борцы против Единого Государства верят в неизбежность дьявольской дилеммы - счастье или свобода, стагнация или адский взрыв. И поскольку “стеклянный рай” их не устраивает, они готовы ввергнуть мир в катастрофу.

Замятина обычно рассматривают как сторонника революционного типа развития общества. Американский славист А. Фишер, принимавший участие в заседании “круглого стола” в “Литературной газете” в 1988 г., утверждал, что значение замятинского романа в том, что он помогает понять, что такое революционный максимализм русской интеллигенции.

В статье "О литературе, революции, энтропии и о прочем" (1923) Замятин повторил слова своей героини о революции, которая “не знает последнего числа”. Этим он дал основание отождествлять их позиции.

Однако образ “революции, не знающей последнего числа” - метафора протеста против омертвения жизни, но не синоним государственного переворота. Подобный переворот предстает у Замятина как возвращение к пещере, как нарушение стабильности, необходимой для строительства жизни, как бессмысленная растрата человеческих сил (“Мамай”, “Пещера”). В стихии бунта героям Замятина открывается бездна. И революция в “Мы” так же жестока по отношению к инакомыслящим и так же предполагает абсолютный разрыв с прошлым, как и система Единого Государства. И вызванный I-330 и ее товарищами хаос не менее губителен для личности, чем незыблемый порядок Единого Государства.

Свобода, которую еретики предпочитают “стеклянному раю”, влечет мир к катастрофе. “Освободители” не только не исключают ее, но и готовы использовать ее в своих целях - “чтобы огонь, взрыв, геенна...”. Если Единое Государство породило нумера, изменив природу человека, созданного по образу и подобию Божьему, то МЕФИ спровоцировали дальнейшие шаги Единого Государства - превращение нумеров в “машиноравных”, подвигнув Благодетеля на лоботомию, окончательно уничтожающую личность.

Героиня не только вызывает героя из его сонного бытия, но и предает его, так как действует во имя своей Идеи и равнодушна к личности. I-330 манипулирует чувствами Д-503, подобно тому как “стеклянный рай” манипулирует его сознанием и его творческим даром.

Развитию любовного сюжета и его своеобразию способствует введение трех героинь, представляющих разные типы любовных отношений.

Главная героиня - I-330.

Любовный сюжет приобретает особый смысловой объем благодаря тому, что основан на развертывании мифологемы рая, истории Адама и Евы, дьявольского искушения, грехопадения и изгнания из рая.

I-330 не только соблазнительная, очаровательная женщина. Она член партии МЕФИ. Свои данные она использует ради победы своей партии. Поражающая героя неожиданность, непредсказуемость поведения I-330 на самом деле рассчитана на абсолютную эмоциональную невинность Д-503 и продумана до последнего жеста.

Замятин стремится дать понять, что партия МЕФИ, выступающая против тоталитарного режима, против машинизации человека, сама стремится к подчинению, покорению людей ради разрушения Зеленой Стены и возвращения в “пещеру”.

Другая героиня, чье присутствие в романе способствует созданию другой любовной линии, - O-90.

В облике O-90 подчеркивается детскость. И это не только инфантильность героини, но и особое состояние души - светлая безмятежность, противостоящая одержимости жрецов и противников Единого Государства. Если детскость обитателей “стеклянного рая” достигнута путем насилия и означает угасание духовной силы человека, то детскость O-90 - олицетворение непосредственности. С любовным сюжетом, участницей которого становится O-90, связан мотив зачатия - рождения-материнства. Если I-330 несет в себе символ абсолютного бунтарства, то O-90 выступает как символ устойчивости жизненных начал, символ творчества новой жизни.

В роман введена еще одна сюжетная линия любовного характера. Эта линия связана с Ю.

Таким образом, героини выступают в романе или как воплощение иррациональной стихии, или как личности, способные пробуждать иррациональную стихию в мужчине, а любовный сюжет служит вочеловечению главного героя и средством нравственной оценки двух противоборствующих систем.

Любовный сюжет вкупе с авантюрным служит мотивом возникновения психологического сюжета, переводящего внешний конфликт во внутреннее пространство, в духовный мир Д-503.

Строитель Интеграла, создатель “Записей”, поначалу - плоть от плоти Единого Государства. Он поэт его структуры, которая немыслима без Благодетеля, без репрессивного и пропагандистского аппарата, без нумеров с присущим им комплексом благодарности Благодетелю, сознанием долга перед Единым Государством и чувством превосходства над всеми, кто вне “Единой церкви”.

Повествование при переходе к психологическому сюжету приобретает остросюжетный характер, но вместе с тем строится прежде всего как монолог, в котором герой чем дальше, тем больше превращает описание в исповедь. Исповедь тяготеет к лирическому типу: образ переживания воссоздается с помощью метафор, часто развернутых, обозначающих сложные метафизические понятия, психологические состояния. Разветвленная система взаимосвязанных лейтмотивов сопровождает пробуждение в Д-503 его “лохматого” двойника.

Условность созданной модели действительности только подчеркивает объемность психологической характеристики. Стремление Замятина выразить суждение о сложности человеческой природы, в тайны которой проникнуть труднее, чем в тайны Вселенной; о том, что никакому “общественному механизму”, каким бы могущественным он ни был, не под силу нивелировать до состояния “молекулы, атома, фагоцита” человеческое “я”. И если чтение романа “Мы” - поистине захватывающее чтение, то этим оно обязано в первую очередь изумляющему по своей психологической тонкости изображению того, как в нумере Д-503 - частице “единого, могучего, миллионноклеточного организма” - зарождается сознание своей личности.

Страницы, на которых рассказывается о мучительной попытке героя прорваться сквозь идеологические миражи к нормальным представлениям о личности и ее правах, о любви и человечности, принадлежат к самым сильным в романе.

В сознании героя все сплетено в один клубок. Его желанию осуществить себя как неповторимую личность в чувстве к I противостоит не менее сильное стремление вернуться в шеренгу, снова ощутить себя частью огромного привычного целого, “влиться в точный механический ритм... плыть по зеркально безмятежному морю”. Каждый выход за Стену порождает - в прямом и переносном смысле - чувство незащищенности, страх перед “бездной”. Каждое отступление от равенства в ничтожестве вызывает в душе Д-503 ощущение утраченной устойчивости, даже ожидание кары, мотив больной совести (пятно на юнифе в День Единогласия; парафраз библейского сюжета о камнях, упавших с неба на головы врагов Иисуса Навина). Наиболее выразительно двойственность состояния, которое испытывает Д-503, открывший в себе “внутреннего человека”, передается с помощью сюжета двойника.

Встреча с I открывает Строителю неведомый ему мир, не поддающийся исчислению, не укладывающийся в формулы, мир тайны, “непрозрачности”.

Тему иррационального вводят в роман мотив v-1 и круг деталей, характеризующих непознанное, непознаваемое и притягательное в облике героини (зашторенные глаза, “иксовые” брови, огонь, пылающий в глубине глаз), а также вторжение в стерильную атмосферу Единого Государства реалий природы (цветочная пыль, ветер, бьющий в стеклянные стены домов, крики птиц), деталей быта и искусства “диких предков”.

Д-503 открывает иррациональное не только вовне, но и в себе самом. Его лохматые, обезьяньи руки становятся знаком его кровного родства с тем миром, что вытеснен за Стену, миром хаоса и страсти, побуждающим его к безумным, необъяснимым поступкам, которые вызывают у самого Д чувство ужаса.

Мотив ужаса перед иррациональным сопряжен с мотивом обожествления Стены, мотивом поиска числа, способного определить неопределимое. Так Замятин передает состояние человека, который вышел из природного мира, утратил первоначальное единство с ним, утратил Бога, противопоставил себя этому миру, но не может вынести бремя личной ответственности и готов уступить право личного выбора тому, кто может гарантировать ему стабильность.

Два образа - v-1 и Стена - выступают как знаки трагической контроверзы человеческого сознания. Иррациональное начало, перед которым Строитель испытывает страх и которое влечет его к себе. И “Стена” Разума - то, что ограждает его от неорганизованного мира, отвечает его потребности в порядке и устойчивости.

Борьбу между внутренне антиномичными стремлениями человеческого духа Замятин проецирует на евангельский сюжет.

В романе 40 записей. 40 - число сакральное: сорок дней продолжалось искушение Христа в пустыне; сорок дней продолжается Великий пост накануне Пасхи; сорок дней не покидает душа умершего землю - столько времени требуется для перехода из состояния земного в астральное. Сорок дней в судьбе Христа - это история преодоления им сил земного притяжения. Сорок дней в истории Д-503 - история обретения и утраты им живой души, своего “я”, история его окончательного уподобления машине. Травестирование библейского сюжета подчеркивает трагическое восприятие Замятиным возможности духовного воскрешения личности.

ХУДОЖЕСТВЕННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РОМАНА “МЫ”. Своеобразие созданного Евг. Замятиным произведения определяется принадлежностью писателя к художественной действительности XX в. Литература XIX в. прошла под знаком романтизма и реализма. XX в. ознаменовался радикальными сдвигами в сфере искусства, становлением и развитием модернистских течений и направлений. Среди них особое место принадлежат символизму и авангарду.

Замятин сумел синтезировать в своей романной модели опыт двух ветвей модернистской эстетики этого периода - символистской и авангардной - с присущей ей склонностью к травести и к использованию гротеска.

Знаменитые эссе Замятина 20-х гг. “О синтетизме”, “О литературе, революции, энтропии и о прочем” можно рассматривать в целом как манифест, как новую эстетическую программу.

«Если искать какого-нибудь слова для определения той точки, к которой движется сейчас литература, - писал Замятин в статье “Новая русская проза” (1923), - я выбрал бы себе слово синтетизм... где будет одновременно и микроскоп реализма, и телескопические, уводящие к бесконечностям, стекла символизма».

1. Замятин связывал новые возможности искусства с последовательным отказом от правдоподобия, созданием фантастической реальности, в условиях которой можно ставить художественные эксперименты. “В наши дни, - писал Замятин, - единственная фантастика - это вчерашняя жизнь на прочных китах. Сегодня - Апокалипсис можно издавать в виде ежедневной газеты...”.

2. Вслед за символистами Замятин сближает прозу с поэзией. Малый объем произведения (менее 10 печатных листов), членение текста на небольшие главки увеличивают концентрированность повествования. Создается “теснота”, подобная “тесноте” стиха. Каждая запись, а иногда даже абзац превращается в маленькое лирическое произведение.

В лирическом контексте слово приобретает, как и в лирическом произведении, смысловую многомерность, выходит за границы прямого значения. Вы уже видели, как в слове “стеклянный”, возникнувшем в тексте как определение строительного материала, активизируются присущие ему дополнительные значения: прозрачный, лишающий покровов, лишенный цвета, ледяной, хрупкий, непрозрачный, искусственный. В сочетании со словом “рай” оно обретает смысл рукотворного, искусственного мира.

Влияние поэзии сказывается не только на уровне слова, но и на уровне композиции. Помимо сюжета организующим началом в романе является система лейтмотивов. В роли может выступать любой элемент текста - слово, фраза, деталь, сцена и т.д. Возникнув один раз, мотив затем повторяется множество раз, при этом выступая каждый раз в новом варианте, новых очертаниях и во все новых сочетаниях с другими мотивами.

3. Замятин выступает в качестве наследника символистов: он придает статус самоценной реальности духовному миру своего персонажа, вводит повествование от его лица и тем самым делает его сознание зеркалом, в котором предстает искусственный мир счастья.

4. Подобно деятелям авангарда, Замятин прибегает к сознательной деформации реальности, что помогало, по его мнению, прийти к глубинной сути явлений, скрытой от поверхностного взгляда.

Фокусом изображения становится у Замятина восприятие Д-503, заведомо искаженное “официальной” идеологией, благодаря чему на уровне повествования возникает гротескная деформация.

5. Психологизм у Замятина основан на использовании как традиционных художественных приемов, так и тех, которые приобретают особую значимость в “неклассической” прозе. Исповедальность, эмоциональная неровность дневниковых записей позволяет передать противоборство состояний и настроений героя. Вопреки приверженности повествователя четырем правилам арифметики, эстетике кубов и параллелепипедов, в “Записях” бушует “словесная метель” (В. Ерофеев) с характерным для нее “протеканием” и развитием мотивов, передающих поток взвихренного сознания. Неповторимый замятинский синтаксис: разрывы синтаксических конструкций, частота незаконченных предложений, своеобразное использование кратких и двойных долгих тире, постоянное введение двоеточий - воспроизводит поток сознания, размывает рациональную структуру повествования, вносит в кажущуюся двухмерной романную структуру третье измерение.

33e75ff09dd601bbe69f351039152189

Действие романа происходит в далеком будущем. Главный герой – Д-503 – инженер, построивший космический корабль «Интеграл». Он пишет рукопись, которая является своеобразным посланием потомкам. В рукописи рассказывается о том, как счастливо живут граждане Великого Государства, во главе которого стоит Благодетель. Рукопись называется «Мы», и это название совсем не случайно – в Государстве отсутствует понятие «Я», а граждане Государства ведут рассчитанную по специальной системе Тейлора жизнь, все делая в одно и то же время. Они вместе приходят на работу и вместе с нее уходят, вместе принимают пищу и вместе гуляют. У граждан Государства нет имен в том смысле, в каком это было в прошлом – всем им присвоены нумера. А для того, чтобы встречаться с нумером противоположного пола надо записаться на него и получить специальную талонную книжечку с графиком сексуальных встреч. Нарушителей законов государства казнит сам Благодетель с помощью специальной Машины.

Однажды, гуляя с записавшейся на него О-90, Д-503 встречает незнакомку I-330, которая заговаривает с ним, а через несколько дней приглашает его в Древний Дом. Это квартира-музей, в которой присутствуют вещи из далекой древности – рояль, статуя Пушкина и многое другое из того, чего в их мире уже давно не встретишь. I-330 обращается к инженеру с предложением нарушить распорядок дня и остаться с ней. Он в ужасе, понимая, что теперь ему надлежит пойти в Бюро Хранителей и сообщить там о женщине, которая нарушает правила, принятые в Государстве. Вместо этого он идет в Медицинское Бюро, где его освобождают от работы.

Спустя короткое время ему сообщают, что I-330 записалась на него. Они встречаются и I ведет себя вовсе не так, как принято в Государстве – она курит папиросы, пьет ликер, делая так, что и Д-503 выпивает глоток ликера. И то, и другое считается в Государстве запрещенными ядами, и Д-503 просто должен сообщить в Бюро Хранителей о нарушении. Но он не может этого сделать. Более того, он вдруг понимает, что становится совсем другим и не может больше выполнять свои обязанности перед Государством, о чем и пишет в своей рукописи. Придя в Медицинское Бюро, он узнает, что неизлечимо болен – у него появилась душа.

Он ищет встречи с I-330, приходит в Древний Дом и, заглянув в шкаф, проваливается в подземелье, попадая в новый для него, совершенно иррациональный мир, где он и встречает I.

Его бывшая подруга О-90, понимая, что он не может больше с ней встречаться, приходит к нему со словами, что хочет от него ребенка. Он в ужасе – она еще не дошла до Материнской Нормы, и за нарушение ее ожидает Машина Благодетеля. Но она настойчива, и Д выполняет ее просьбу.

Наступает главный праздник Единого Государства – День Единогласия, во время которого производятся выборы Благодетеля. Д-503 вместе с миллионами граждан голосует за прежнего Благодетеля. Против него голосуют тысячи граждан Государства, и среди них и I-330. Д-503 спасает ее от расправы, унося из толпы. На следующий день Государственная газета сообщает о том, что в 48-ой раз Благодетелем единогласно избран все тот же человек, а на улицах появляются листовки, подписанные «Мефи». Во время очередного свидания I-330 открывает инженеру, что «Мефи» - это организация, выступающая против законов Единого Государства, и она сама является членом этой организации. Она предлагает и Д-503 присоединиться к ним и открывает план – они хотят захватить во время испытаний «Интеграл» и нанести по Государству удар, который решит все. Пойти в Бюро Хранителей и раскрыть заговор Д не может, так как среди заговорщиков I, но он не может и решится поддержать их, опасаясь, что она встречается с ним только из-за того, что именно он, как создатель, будет проводить испытательный полет «Интеграла».

На следующий день в Газете опубликован Декрет о Великой Операции. Этой операции должны подвергнуться все нумера государства, и она поможет им избавиться от фантазий, от души, и стать совершенными и полностью равными. Убегая из аудиториума, где собрали всех граждан для проведения Операции, Д-503 встречает О-90, которая просит спасти ее и ребенка. Он пишет записку, отправляя ее к I-330. I помогает О-90 перебраться через стену, окружающую Государство.

Испытания «Интеграла» начались. Но в ходе испытаний заговорщики узнают, что их план раскрыт. I думает, что это Д выдал их, а тот понимает, что его записи, в которых он излагал все, что его волновало, прочла дежурная Ю – она-то и донесла на всех.

Д-503 вызывает к себе Благодетель и говорит ему, что он нужен был заговорщикам только как создатель «Интеграла». На следующий день улицы города заполняют восставшие. Граждане государства забывают обо всех правилах, в городе царит хаос и беспорядок. Но Государство не дремлет – всех, в том числе и Д-503, хватают на улицах, приводят в аудиториум и подвергают Великой Операции. После операции Д чувствует, как легко ему стало.

Он приходит к Благодетелю и рассказывает ему все, что знает о заговорщиках. Вместе с Благодетелем он наблюдает за тем, как пытаются добиться показаний от какой-то женщины в Газовой камере. Она лишь улыбается, смотрит на Д и молчит. Это что-то ему напоминает, но он не может понять, что именно. На следующий день она должна вместе с другими заговорщиками пойти к Машине Благодетеля. Заканчивается роман записью Д-503: «Я уверен – мы победим. Потому что разум должен победить».

«Мы» Замятина Е.И.

Роман написан в 1921 г., но до своего читателя дошел спустя почти семь десятилетий. Он был опубликован в России в журнале “Знамя” только в 1988 г. (№ 4—5). Роман оказался причастен к ряду острых конфликтов своей эпохи.

В течение 1921—1924 гг. Замятин ведет бой за право своего детища на существование: известно по крайней мере о шести публичных чтениях романа. Добиться публикации на родине так и не удается.

Впервые роман был издан на английском языке в переводе Зильбурга в Нью-Йорке в 1924 г. В 1927-м фрагменты романа появились на русском языке в пражском журнале “Воля России”. Именно эта публикация и стала официальной причиной травли Замятина в России.

В 1952 г. запрещенная на родине книга была издана на русском языке в Нью-Йорке издательством имени А.П. Чехова. Появление “Мы” предварило зарубежную публикацию “Доктора Живаго” Б. Пастернака (1945—1955) и последовавшую за ним волну “тамиздата”, т.е. нелегальную публикацию за рубежом произведений русских авторов.

Многие годы творческое наследие Замятина пребывало в духовном забвении. Оно вошло в нашу духовную жизнь в конце 1980-х гг., когда был открыт доступ к ранее запрещенной литературе, когда стали публиковаться произведения А. Солженицына, А. Платонова,

В. Шаламова, к читателям пришли писатели русского зарубежья.

Однако на первых порах роман Замятина воспринимался чуть ли не как учебное пособие, по которому можно изучать сущность тоталитарной системы, созданной в СССР, а в Евгении Замятине видели не столько писателя, сколько борца против этой системы. В силу этого созданное писателем произведение утрачивало свой духовно-нравственный смысл, подлинное историко-философское наполнение. Постараемся преодолеть эту одностороннюю трактовку.

ЖАНР ПРОИЗВЕДЕНИЯ. Принято называть “Мы” антиутопией.

Используя жанровую схему утопии, Замятин переносит действие романа на тысячу лет вперед в условное фантастическое пространство. Он создает образ Единого Государства, укрытого от “дикого” пространства Зеленой Стеной.

Произведение Замятина — антиутопия, т.е. пародия на утопию. Ее цель — подвергнуть утопию осмеянию, разоблачению.

Единое Государство, построившее “стеклянный рай” на земле, — прежде всего пародия на утопическое государство Платона.

Платон, древнегреческий философ (428 или 427—348 или 347 до н.э.), одним из первых предложил схему идеального типа общественного устройства.

Структура Единого Государства пародийно повторяет структуру утопического общества Платона с его строгой иерархической моделью, в которой есть правители (у Платона это жрецы-философы, наделенные высшей властью и высшим знанием, у Замятина — Благодетель); посредники между высшей властью и самыми низшими иерархическими структурами (у Платона — воины-стражи, у Замятина — работники “Бюро хранителей” и поэты); и, наконец, производители благ (у Платона — ремесленники и земледельцы, у Замятина — нумера), которые являются “низшими” в иерархии утопического общества.

Носитель высшей власти у Замятина наделен именем Благодетеля. Оксюморонные определения, сопутствующие понятию “благо” (“благодетельные тенеты счастья”, “благодетельная паутина”, “благодетельное иго”), в сочетании с репрессивными функциями высшего лица придают понятию “благодетель” саркастический характер.

Замятин доводит идею “пользы” искусства до абсурда. Насмехаясь над идеями крайнего утилитаризма, он придумывает издевательские названия книг, которые “сопутствуют” жизни нумеров: это “Математические Ноны”, помогающие выучить четыре правила арифметики, настольная книга “Стансы о половой гигиене”, сонет, воспевающий таблицу умножения, бессмертная трагедия “Опоздавший на работу” и т.д.

Единое государство Замятин заселяет счастливыми гражданами — нумерами — новой расой геометрических тел и атвоматов. На этот раз Замятин использует оружие пародии против утопий пролеткультовецв, которые увидели главную помеху математически безошибочному счастью в человеке. Они восславили мифологического Пролетария, работника, который преодолеет в себе несовершенство естества и превратится в социальный автомат.

У жителей Единого Государства нет имен, только государственный номер. У них “не омраченные безумием лица”, они тысячами ходят “мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт” в одинаковых “голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди”, на каждой из которых — индивидуальный “государственный нумер каждого и каждой”. Величайшее счастье для них — наяву превратиться “в стального шестиколесного героя” из поэмы о Скрижали, т.е. в машину. Ритм их жизни также уподоблен ритму машин. “С шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту” миллионы нумеров просыпаются, в один и тот же час, “единомиллионно” они начинают и заканчивают работу, в одну и ту же секунду они подносят ложки ко рту, выходят на прогулку, отходят ко сну. Так возникает образ “Мы” — сообщество “я”, якобы утративших самих себя. Ho обезличивание оказывается фикцией. Уже на уровне наименования персонажей возникает представление о неистребимости личностного начала. Русский читатель воспринимает буквы латинского алфавита не столько как обозначение звуков речи, сколько как геометрические фигуры, которые сами по себе становятся знаком индивидуальности: “тонкая, резкая, упрямо-гибкая, как хлыст I-330”, “вся из окружностей” О-90, “Двоякоизогнутый” S и т.д.

Дьявольский парадокс заключается в том, что сознание своей включенности в коллектив единомышленников может приводить к состоянию подъема, вдохновения, ощущения своих необычайных возможностей, своего творческого потенциала, своего равенства Творцу (“Древний Бог и мы за одним столом”; “победил древнего Бога”). Эту особенность массового сознания Замятин одним из первых почувствовал и передал, дав понять, какой властью она обладает над человеком, как возносит и порабощает его.

Непременный атрибут Единого Государства и его “безусловная” ценность — Зеленая Стена, которая превращает пространство в мировой Город, где нет парков, садов, деревьев, собак, где и цветочная пыльца, и цветы, и травянистый покров, и птицы, влетающие в брешь, образовавшуюся в стене, и облака, и туман воспринимаются как нечто “чужое”, вносящее разлад в отношения человека с той искусственной средой, в которой он живет.

Возникнув как реалия образа Единого Государства, его непременный атрибут, Зеленая Стена оказывается включенной в действие: повествователь приближается к ней, выходит за ее пределы; по ходу развития событий заговорщики разрушают Стену; ее восстановление сужает пространство искусственного мира. Ho образ Стены не только входит в план предметной изобразительности романа и является существенной деталью развития действия, но и наполняется амбивалентным символическим смыслом. С одной стороны, Стена — безусловная ценность “нового мира”, поскольку имеет значение границы между организованным и неорганизованным миром и служит гарантом безопасности жителей Единого Государства, их защиты от бесконечности пространства, перед которым человек ощущает свою беспомощность. С другой — Стена символизирует разрыв Единого Государства с миром Природы, с “родимым хаосом”, отторжение человека от праматери земли.

В этом контексте особый смысл обретает образ “нефтяной пищи”. В мире Замятина произошло евангельское “чудо”: “камни” превратились в “хлебы”. Обратитесь к Евангелию (Евангелие от Матфея, гл. 4). Прочитайте об искушении Христа диаволом в пустыне.

Нефтяная пища не только знак предпочтения материального духовному, от чего, согласно Евангелию, отказывается Христос, — это знак нарушения естественной связи человека с землей и ее плодами, разрыва с кровной традицией, олицетворение того статуса человека, который Р. Гальцева и И. Роднянская называют “принципиальной безотцовщиной” антиутопического мира, где “нарочито забывается традиционное почитание земли как общей матери и утверждается культ синтетических, не порожденных ни ее недрами, ни ее плодоносным покровом продуктов”.

Образ Единого Государства получает дополнительный объем благодаря введению мифологемы “рай”, получающей пародийную окраску: у Замятина это “стеклянный рай”. Стекло не только выступает как элемент предметной детализации (дома стеклянные, стеклянные тротуары, полы, стеклянный космический корабль, стеклянный купол над Городом). По мере развертывания текста, многократного повторения и варьирования оно приобретает символический смысл.

Характерная для стекла прозрачность подчеркивает отсутствие в мире Единого Государства тайны, права на обособление, на уединение и выражает мысль о вынужденной “соборности” существования в мегаполисе: “...среди своих прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен — мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом. Нам нечего скрывать друг от друга”.

Ho стекло не только открывает глазу жизнь другого, но и служит невидимой границей, преградой — вынужденная “публичность” не означает родства, даже простого знакомства.

Образ Единого Государства и связанный с ним комплекс идей (регламентация, порядок и т.д.) имеет в романе свой цветовой определитель. Особое смысловое наполнение приобретает в романе синий цвет. Он ассоциируется с размеренным, “правильным” существованием граждан Единого Государства. Синий цвет повторяется в описании города-государства, одежды населяющих его граждан (“юни-фа”), неба без единого облачка. Герой восхищается синими глазами О-90, цвет которых, по его мнению, свидетельствует о ясности, “правильности” ее мыслей.

Мотив стекла в соединении с мотивом синего (синее небо, голубовато-серые юнифы, синяя майолика неба, синие глаза, серо-голубые шеренги) возбуждает представление о застылости, недвижности и служит реализации метафоры “ледяной город” (“Город внизу — будто из голубых глыб льда... а лед все стоит... ведь нет такого ледокола, какой мог бы взломать прозрачнейший и прочнейший хрусталь нашей жизни”). Мотив “ледяного города” символизирует мысль об отказе от свойственной европейской культуре фаустианской идеи бесконечного развития, о Едином Государстве как мире, выпавшем из мировой истории, абсурдном мире, где Богом стала Машина.

Синему противопоставлены желтый, красный, зеленый — те цвета, в стихию которых погружается герой, выходя за пределы Зеленой Стены, которая охраняет город-государство от дикой природы. Засыпая, Д-503 видит “цветные” сны. Вводя в роман образ естественной, живой жизни, Замятин пользуется самыми различными цветами.

Особое значение Замятин придает “теплым”, или — в семантике романа — “горячим”, огненным цветам — красному и желтому, которые обозначают у него революцию, движение, страсть, жизнь. На I-330, соблазняющей героя, — желтое платье, в Древнем Доме — “большая, красного дерева кровать”, “желтая бронза —- канделябры, статуя Будды”.

Замятин иронично обыгрывает происходящую в Едином Государстве подмену христианских ценностей. Хранители, следящие за покорностью нумеров, сравниваются ангелами-хранителями и уподобляются древним ангелам, охраняющим человека с детства. Лица ангелов, в представлении нумеров, должны быть “нежногрозными”. А лица людей, пришедших с доносом, теплятся, словно лампады: они ходят в “Бюро Хранителей” с доносами, как на исповедь.

ОБРАЗ ИНТЕГРАЛА И ЕГО СЮЖЕТО-ОБРАЗУЮЩАЯ РОЛЬ. На первой странице романа появляется образ, который станет в нем центральным и обретет особый символический смысл. Это образ Интеграла.

Интеграл — важная деталь, принадлежащая научно-фантастическому плану замятинского произведения. Это созданный фантазией писателя космический снаряд, способный вырваться за пределы околоземной атмосферы, достичь иных миров, принести туда Благую весть о существовании Единого Государства и с помощью абсолютного знания, каким обладает этот рукотворный рай, пересоздать, “интегрировать” Вселенную, которая пока пребывает в состоянии “дикой свободы”.

Евгения Замятина и его антиутопию «Мы» обычно проходят в 11 классе в школе, но заостряют на нём внимание, в основном, те, кто сдаёт литературу на ЕГЭ. Однако это произведение заслуживает быть прочитанным каждым из нас.

Евгений Замятин считал, что революция поменяла жизни многих людей, а посему и писать о них нужно теперь иначе. То, что было написано прежде, рассказывает о тех временах, которые уже прошли, теперь реализм и символизм должны смениться новым литературным течением – нео-реализмом. Замятин в своём произведении постарался объяснить, что машинизация жизни и тоталитарный режим ведут к обезличиванию каждого, к унификации индивидуального мнения и мышления, что, в конечном счёте, приведёт к уничтожению человеческого общества, как такового. Ему на смену придет единый механизм, а люди будут лишь его безликими и безвольными составляющими, действующими на основе автоматизма и заложенной программы.

Роман «Мы» Евгений Замятин написал в 1920 году, годом позже он отправил рукопись в берлинское издательство, так как не мог публиковаться на родине, в России. Антиутопия была переведена на английский и опубликована в 1924 году в Нью-Йорке. На родном языке автора произведение было издано только в 1952 году в том же городе, Россия познакомилась с ним уже ближе к концу века в двух выпусках издания «Знамя».

Из-за того, что антиутопия «Мы» увидела свет, пусть и за рубежом, писателя стали травить, отказывались публиковать, не давали ставить пьесы, пока Замятин не уехал за рубеж по разрешению Сталина.

Жанр

Жанр романа «Мы» — социальная антиутопия. Она дала точку опоры для рождения нового пласта фантастической литературы ХХ века, которая была посвящена мрачным прогнозам на будущее. Основной проблемой в этих книгах является тоталитаризм в государстве и место человека в нём. Среди них выделяются такие шедевры, как романы , и , с которыми нередко сравнивают роман Замятина.

Антиутопия – это реакция на перемены в социуме и своеобразный ответ утопическим жизнеописаниям, где авторы говорят о воображаемых странах типа Эльдорадо Вольтера, где все идеально. Часто бывает так, что писатели предугадывают ещё не сформировавшиеся социальные отношения. Но нельзя сказать, что Замятин что-то предугадывал, за основу своего романа он брал идеи из произведений Богданова, Гастева и Мора, которые выступали за машинизацию жизни и мысли. Таковыми были идеалы представителей пролеткульта. Помимо них, он иронически обыграл высказывания Хлебникова, Чернышевского, Маяковского, Платонова.

Замятин высмеивает их уверенность в том, что наука всемогуща и не ограничена в возможностях, и в том, что всё на свете можно покорить коммунистическими и социалистическими идеями. «Мы» — это доведение идеи социализма до гротеска с целью заставить людей задуматься о том, к чему ведет слепое поклонение идеологии.

О чем?

Произведение описывает происходящее спустя тысячу лет после окончания двухсотлетней войны, которая была самой последней революцией в мире. Повествование ведётся от первого лица. Главный герой по профессии инженер «Интеграла» — механизма, который настроен на популяризацию идей Единого Государства, интеграцию вселенной и её обезличивание, лишение индивидуальности. Суть романа заключается в постепенном прозрении Д-503. В нём зарождается всё больше сомнений, он обнаруживает недостатки в системе, в нём просыпается душа и выводит его из общего механизма. Но в финале произведения операция превращает его вновь в бесчувственный номер, лишённый индивидуальности.

Весь роман – это сорок записей в дневнике главного героя, которые начинаются прославлением Государства, а заканчиваются правдивыми описаниями угнетения. У граждан нет имён и фамилий, но есть номера и буквы – у женщин гласные, у мужчин – согласные. У них одинаковые комнаты со стеклянными стенами и одинаковая одежда.

Все потребности и естественные желания граждан удовлетворяются по расписанию, а расписание определяет Часовая Скрижаль. В нём существует два часа, отведённые специально на личное времяпровождение: можно совершать прогулки, заниматься за письменным столом или заниматься «приятно-полезной функцией организма».

Мир Интеграла огорожен от диких земель Зеленой стеной, за которой сохранились естественные люди, чей вольный образ жизни противопоставлен суровым порядкам Единого государства.

Главные герои и их характеристика

Замятин считает идеальным человеком номер I-330, которая демонстрирует философию автора: революции нескончаемы, жизнь – это разности, а если их нет, то кто-то обязательно их создаст.

Главный герой – инженер «Интеграла», Д-503. Ему тридцать два года, и то, что мы читаем – записи его дневника, в котором он то поддерживает идеи Единого Государства, то противится им. Его жизнь состоит из математики, вычислений и формул, что очень близко писателю. Но он не лишён фантазии и замечает, что многие номера тоже не вырезают себе это умение – значит, даже тысяча лет подобного режима не победила главенство души в человеке. Он искренний и способен чувствовать, но приходит к предательству любви из-за операции, которая лишила его фантазии.

В произведении два главных женских образа. О-90, чья душа цветёт и живёт, – она розовая и круглая, ей не хватает десяти сантиметров до Материнской нормы, но, тем не менее, она просит у главного героя подарить ей дитя. В конце романа О-90 с ребёнком оказываются по другую сторону стены, и этот ребёнок символизирует проблеск надежды. Второй женский образ — I-330. Это острая и гибкая, с белыми зубами девушка, которая любит тайны и испытания, нарушает режимы и установки и которая после умирает, отстаивая идеи борьбы с Единым Государством.

В основном, номера верны режиму Государства. Номер Ю, например, сопровождает воспитанников на операции, сообщает о проступке Д хранителям – остаётся верна своему долгу.

Государство в антиутопии

В Едином Государстве живут всего несколько процентов от общей массы людей – в революции город одержал победу над деревней. Правительство обеспечивает их жильём, безопасностью, комфортом. За идеальные условия граждане лишаются индивидуальности, получают номера вместо имён.

Жизнь в государстве – это механизм. Свобода и счастье здесь несовместимы. Идеальная несвобода заключается в том, что все потребности и естественные желания граждан удовлетворяются по расписанию, разве что не учитываются духовные потребности. Искусство заменяют цифры, в государстве действует математическая этика: десять погибших – ничто по сравнению с множеством.

Сам город окружён Зелёной Стеной из стекла, за которой находится лес, о котором никому ничего не известно. Главный герой однажды случайно узнаёт, что по другую сторону живут предки, покрытые шерстью.

Номера живут в одинаковых комнатах со стеклянными стенами, словно в доказательство того, что режим государства абсолютно прозрачен. Все потребности и естественные желания граждан удовлетворяются по расписанию, расписание определяется Часовой Скрижалью.

Любви нет, так как она порождает ревность и зависть, поэтому в там действует правило о том, что каждый номер имеет равные права на другой номер. Для граждан существуют определённые дни, в которые можно заниматься любовью, причём можно делать это исключительно по розовым талонам, которые выдаются в зависимости от физических потребностей.

В Едином Государстве есть Хранители, которые занимаются обеспечением безопасности и соблюдением правил. Для граждан честь рассказать в Бюро Хранителей о нарушениях. Преступников наказывают помещением в Машину Благодетеля, где номер расщепляется на атомы и превращается в дистиллированную воду. Перед казнью у них отбирают номер, что является высшей карой для гражданина государства.

Проблемы

Проблематика романа «Мы» связана с тем, что свобода в Едином Государстве приравнивается к мучениям и невозможности жить счастливо, причиняет боль. Соответственно, возникает масса проблем, вызванных тем, что человек вместе со свободой выбора теряет свою сущность и превращается в биоробота, рассчитанного на определенный функционал. Да, жить ему становится и впрямь спокойнее, но слово «счастье» уже неприменимо к нему, ведь это эмоция, а их номера лишены.

Поэтому человек, как правило, как и главный герой произведения, выбирает боль, чувства и независимость вместо идеализированной системы принуждения. И его частная проблема – это противостояние с тоталитарной властью, бунт против нее. Но за этим конфликтом кроется нечто большее, глобальное и относящееся ко всем нам: проблемы счастья, свободы, нравственного выбора и т.д.

В романе описывается социальная проблема: человек, который превращается лишь в одну из частей системы тоталитарного государства, обесценивается. Никто в грош не ставит его права, чувства и мнения. Например, героиня О любит одного мужчину, но ей приходится «принадлежать» всем, кто захочет. Речь идёт об обесценивании личности до невозможного: в произведении номера умирают либо физически, наказанные Машиной, либо морально, лишаясь души.

Смысл романа

Антиутопия «Мы» — противостояние идеологии и реальности. Замятин изображает людей, которые из всех сил отрицают, что они люди. От всех проблем они решили избавиться, избавившись от себя. Все то, что дорого нам, что составляет и формирует нас, отнято у героев книги. В действительности они никогда бы не позволили выписывать на себя талоны, не согласились бы жить в стеклянных домах и не поступились индивидуальностью. Но вот они критически оценили эту действительность, полную противоречий из-за многообразия и изобилия, и пошли против нее, против своего естества, против мира природы, отгородившись стеной иллюзий. Придумали абстрактный смысл бытия (строительство Интеграла, как когда-то строительство социализма), абсурдные законы и правила, противоречащие морали и чувствам, и нового человека – номера, лишенного своего «Я». Их сценарий и не жизнь вовсе, это самая масштабная театральная постановка, в которой все действующие лица делают вид, что проблем нет, как желания вести себя иначе. Но неравенство неизбывно, оно будет всегда, потому что человек человеку рознь с самого рождения. Кто-то искренне и слепо верит пропаганде и играет свою роль, не задумываясь о ее искусственности. Кто-то начинает думать и рассуждать, видит или чувствует фальшь и наигранность происходящего. Так появляются жертвы казни или трусливые лицемеры, пытающиеся потихоньку нарушить установленный порядок и умыкнуть из него частичку индивидуальности для себя. Уже в их наличии очевиден крах системы Единого государства: сравнять людей невозможно, они все равно отличаются друг от друга, и в этом заключается их человечность. Не могут они быть просто колёсиком в машине, они индивидуальны.

Автор полемизирует с советской идеологией о «свободе, равенстве и братстве», которая обернулась рабством, строгой социальной иерархией и враждой, так как эти возвышенные принципы не соответствуют человеческой природе.

Критика

Ю. Анненков пишет, что Евгений Замятин виноват перед режимом только в том, что умел мыслить иначе и не равнялся с обществом под одну гребёнку. По его словам, идеи, вписанные в его антиутопию, были его собственными идеями – о том, что нельзя искусственно вписывать человека в систему, потому что в нём, помимо всего прочего, есть иррациональное начало.

Дж. Оруэлл сравнивает произведение Замятина с романом Олдоса Хаксли «О дивный новый мир». Оба романа говорят о протесте природы против механизации в будущем. У русского автора, по мнению писателя, более явно читается политический подтекст, но сама книга построена неудачно. Оруэлл критикует слабоватый и отрывочный сюжет, о котором невозможно сказать в нескольких предложениях.

Э. Браун писала, что «Мы» — это одна из самых смелых и перспективных современных утопий потому, что она веселее. Ю. Н. Тынянов в статье «Литературное сегодня» считал фантастический сюжет Замятина убедительным, потому что он сам шёл к писателю из-за его стиля. Инерция стиля и вызвала фантастику. В конце Тынянов называет роман удачей, произведением, колеблющимся между утопией и Петербургом того времени.