Проблема семьи – одна из основных в творчестве величайшего русского прозаика ХІХ века Л.Н. Толстого. Взаимоотношения между членами семьи, доверие, любовь, преданность, измена отразились в его великих романах «Анна Каренина», «Война и мир». Одной из самых глубоких попыток раскрыть специфику отношений между мужчиной и женщиной в браке стало произведение «Семейное счастие».
«Семейное счастие» Толстого, созданное в 1858 году, уже в следующем появилось в журнале «Русский вестник». Автор назвал произведение романом, хотя оно имеет все признаки повести. Произведение, в основе которого лежит проблема семьи, отличается от более известных прозаических творений Толстого частной стороной повествования лишь о личной жизни главных героев. Отличает произведение и то, что повествование ведется не автором, от первого лица главной героини. Это весьма нетипично для прозы Толстого.
Произведение было практически не замечено критикой. Сам же Толстой, называвший роман «Анной», перечитав его, испытал чувство глубокого стыда и разочарования, думая даже не писать более. Однако Аполлон Григорьев сумел рассмотреть в трогательном и чувственном произведении, поражающем своей искренностью и печальной реалистичностью, глубину попытки философского анализа семейного бытия, подчеркнутую парадоксальность понятий любви и брака и назвал роман лучшим произведением Толстого.
После смерти матери две девочки – Маша и Соня остались сиротами. За ними присматривала гувернантка Катя. Для семнадцатилетней Маши смерть матери стала не только потерей близкого человека, но и крушением ее девичьих надежд. Ведь в этот год они должны были переехать в город, чтобы выводить Машеньку в свет. Она начинает хандрить, целыми днями не выходит из комнаты. Ей было не понятно, зачем ей развиваться, ведь ее не ждет ничего интересного.
Семья дожидается опекуна, который будет вести их дела. Им оказался давний друг отца – Сергей Михайлыч. В свои 36 лет он не женат и, полагая, что лучшие его годы уже прошли, хочет спокойной и размеренной жизни. Его приезд развеял Машину хандру. Уезжая, он упрекнул ее в бездействии. Тогда Маша начинает выполнять все его наставления: читать, музицировать, заниматься учебой с сестренкой. Ей так хочется, чтобы Сергей Михайлович похвалил ее. К Маше возвращается любовь к жизни. Все лето несколько раз в неделю опекун приезжает в гости. Они гуляют, читают вместе, он слушает ее игру на фортепиано. Для Марии нет ничего важнее его мнения.
Сергей Михайлыч неоднократно подчеркивал, что стар и уже никогда не женится. Однажды он сказал, что такая девушка, как Маша, никогда бы не пошла за него, а если и вышла, то испортила бы свою жизнь рядом со стареющим мужем. Машу больно кольнуло, что он так думает. Постепенно она начинает понимать, что нравится ему и сама чувствует трепет под каждым его взглядом. Он всегда старался держаться с ней по-отечески, но однажды она увидела, как он в сарае шепчет: «Милая Маша». Он смутился, зато девушка уверилась в его чувствах. После этого случая он долго не приезжал к ним.
Маша решила держать пост до своего дня рождения, в который, по ее мнению, Сергей непременно сделает ей предложение. Такой одухотворенной и счастливой она еще никогда не чувствовала себя. Только сейчас она поняла его слова: «Счастье – это жить для другого человека». В день ее рождения он, поздравив Машу, сказал, что уезжает. Она, чувствуя себя как никогда уверенной и спокойной, вызвала его на откровенный разговор и поняла, что он хочет сбежать от нее и своих чувств. На примере героев А и В он рассказал два сюжета возможного развития отношений: или девушка выйдет за старика из жалости и будет страдать, или она думает, что любит, так как еще не знает жизни. А Маша рассказала третий вариант: она любит и будет страдать только в том случае, если он уедет и оставит ее. В то же час Соня сообщила Кате новость о скорой свадьбе.
После свадьбы молодые поселились в имении вместе с маменькой Сергея. В доме жизнь тянулась размеренным чередом. Между молодыми было все хорошо, их тихая и спокойная деревенская жизнь была полна нежности и счастья. Со временем эта размеренность стала удручать Машу, ей казалось, что жизнь остановилась.
Событие, изменившее Машу
Видя состояние молодой жены, любящий супруг предложил поездку в Петербург. Оказавшись впервые в свете, Маша очень изменилась, об этом Сергей даже написал маменьке. Она стал уверенной, видя, как нравится окружающим.
Маша стала активно посещать балы, хотя и знала, что муж не любит этого. Но ей казалось, что, будучи красивой и желанной в глазах остальной, она доказывает мужу свою любовь. Она не считала, что делает что-то предосудительное, а однажды, для проформы даже немного приревновала мужа, что очень оскорбило его. Они уже собрались возвращаться в деревню, вещи были сложены, а муж впервые выглядел веселым за последнее время. Вдруг приехала кузина и пригласила Машу на бал, куда приедет принц, который непременно хочет с ней познакомиться. Сергей сквозь зубы ответил, что если она хочет, то пусть едет. Между ними в первый и последний раз состоялась крупная ссора. Маша обвиняла его в том, что он ее не понимает. А он пытался объяснить, что она променяла их счастье на дешевую лесть света. И добавил, что между ними все кончено.
После этого случая они жили в городе, чужие люди под одной крышей, и даже рождение ребенка не смогло сблизить их. Маша была постоянно увлечена обществом, не занимаясь семьей. Так продолжалось три года. Но однажды на курорте Машей пренебрегли ухажеры ради более симпатичной дамы, а наглый итальянец захотел во что бы то ни стало завести с ней роман, силой поцеловав ее. Вмиг Маша прозрела и поняла, кто любил ее по-настоящему, что нет ничего важнее семьи, и попросила мужа вернуться в деревню.
У них родился второй сын. Но Маша страдала от равнодушия Сергея. Не выдержав, она стала молить его вернуть их былое счастье. Но муж спокойно ответил, что у любви есть свои периоды. Он все еще любит и уважает ее, но прежних чувств уже не вернуть. После этого разговора ей стало легче, она поняла, что начался новый период ее жизни в любви к детям и их отцу.
Главная героиня повести Маша – юная девушка, не знающая жизни, но так страстно хочет познать ее и быть счастливой. Выросшая без отца, в его близком друге и единственном мужчине в ее окружении она видит своего героя, хотя и признается, что не о таком мечтала. Понимает Маша, что со временем начинает разделять его взгляды, мысли, желания. Конечно же, в юном сердце зарождается искренняя любовь. Ей хотелось стать мудрее, взрослее, чтобы дорасти до его уровня и быть его достойной. Но, оказавшись в свете, поняв, что она красива и желанна, ей стало мало их тихого семейного счастья. И лишь поняв, что назначение женщины в воспитании детей и поддержании семейного очага, успокоилась. Но чтобы это понять, ей пришлось заплатить жестокую цену, утратив их любовь.
Психологическая повесть
Лев Толстой
СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Мы носили траур по матери, которая умерла осенью, и жили всю зиму в деревне, одни с Катей и Соней.
Катя была старый друг дома, гувернантка, вынянчившая всех нас, и которую я помнила и любила с тех пор, как себя помнила. Соня была моя меньшая сестра. Мы проводили мрачную и грустную зиму в нашем старом покровском доме. Погода была холодная, ветреная, так что сугробы намело выше окон; окна почти всегда были замерзлы и тусклы, и почти целую зиму мы никуда не ходили и не ездили. Редко кто приезжал к нам; да кто и приезжал, не прибавлял веселья и радости в нашем доме. У всех были печальные лица, все говорили тихо, как будто боясь разбудить кого‑то, не смеялись, вздыхали и часто плакали, глядя на меня и в особенности на маленькую Соню в черном платьице. В доме еще как будто чувствовалась смерть; печаль и ужас смерти стояли в воздухе. Комната мамаши была заперта, и мне становилось жутко, и что‑то тянуло меня заглянуть в эту холодную и пустую комнату, когда я проходила спать мимо нее.
Мне было тогда семнадцать лет, и в самый год своей смерти мамаша хотела переехать в город, чтобы вывозить меня. Потеря матери была для меня сильным горем, но должна признаться, что из‑за этого горя чувствовалось и то, что я молода, хороша, как все мне говорили, а вот вторую зиму даром, в уединении, убиваю в деревне. Перед концом зимы это чувство тоски одиночества и просто скуки увеличилось до такой степени, что я не выходила из комнаты, не открывала фортепьяно и не брала книги в руки. Когда Катя уговаривала меня заняться тем или другим, я отвечала: не хочется, не могу, а в душе мне говорилось: зачем? Зачем что‑нибудь делать, когда так даром пропадает мое лучшее время? Зачем? А на "зачем" не было другого ответа, как слезы.
Мне говорили, что я похудела и подурнела в это время, но это даже не занимало меня. Зачем? для кого? Мне казалось, что вся моя жизнь так и должна пройти в этой одинокой глуши и беспомощной тоске, из которой я сама, одна, не имела силы и даже желанья выйти. Катя под конец зимы стала бояться за меня и решилась во что бы то ни стало везти меня за границу. Но для этого нужны были деньги, а мы почти не знали, что у нас осталось после матери, и с каждым днем ждали опекуна, который должен был приехать и разобрать наши дела.
В марте приехал опекун.
‑ Ну слава богу! ‑ сказала мне раз Катя, когда я как тень, без дела, без мысли, без желаний, ходила из угла в угол, ‑ Сергей Михайлыч приехал, присылал спросить о нас и хотел быть к обеду. Ты встряхнись, моя Машечка, ‑ прибавила она, ‑ а то что он о тебе подумает? Он так вас любил всех.
Сергей Михайлыч был близкий сосед наш и друг покойного отца, хотя и гораздо моложе его. Кроме того, что его приезд изменял наши планы и давал возможность уехать из деревни, я с детства привыкла любить и уважать его, и Катя, советуя мне встряхнуться, угадала, что изо всех знакомых мне бы больнее всего было перед Сергеем Михайлычем показаться в невыгодном свете. Кроме того, что я, как и все в доме, начиная от Кати и Сони, его крестницы, до последнего кучера, любили его по привычке, он для меня имел особое значение по одному слову, сказанному при мне мамашей. Она сказала, что такого мужа желала бы для меня. Тогда мне это показалось удивительно и даже неприятно; герой мой был совсем другой. Герой мой был тонкий, сухощавый, бледный и печальный. Сергей же Михайлыч был человек уже немолодой, высокий, плотный и, как мне казалось, всегда веселый; но, несмотря на то, эти слова мамаши запали мне в воображение, и еще шесть лет тому назад, когда мне было одиннадцать лет и он говорил мне ты, играл со мной и прозвал меня девочка‑фиялка, я не без страха иногда спрашивала себя, что я буду делать, ежели он вдруг захочет жениться на мне?
Перед обедом, к которому Катя прибавила пирожное, крем и соус из шпината, Сергей Михайлыч приехал. Я видела в окно, как он подъезжал к дому в маленьких санках, но, как только он заехал за угол, я поспешила в гостиную и хотела притвориться, что совсем не ожидала его. Но, заслышав в передней стук ног, его громкий голос и шаги Кати, я не утерпела и сама пошла ему навстречу. Он, держа Катю за руку, громко говорил и улыбался. Увидев меня, он остановился и несколько времени смотрел на меня, не кланяясь. Мне стало неловко, и я почувствовала, что покраснела.
‑ Ах! неужели это вы! ‑ сказал он с своею решительною и простою манерой, разводя руками и подводя ко мне. ‑ Можно ли так перемениться! как вы выросли! Вот‑те и фиялка! Вы целый розан стали.
Он взял своею большою рукой меня за руку и пожал так крепко, честно, только что не больно. Я думала, что он поцелует мою руку, и нагнулась было к нему, но он еще раз пожал мне руку и прямо в глаза посмотрел своим твердым и веселым взглядом.
Я шесть лет не видала его. Он много переменился; постарел, почернел и оброс бакенбардами, что очень не шло к нему; но те же были простые приемы, открытое, честное, с крупными чертами лицо, умные блестящие глаза и ласковая, как будто детская улыбка.
Через пять минут он перестал быть гостем, а сделался своим человеком для всех нас, даже для людей, которые, видно было по их услужливости, особенно радовались его приезду.
Он вел себя совсем не так, как соседи, приезжавшие после кончины матушки и считавшие нужным молчать и плакать, сидя у нас; он, напротив, был разговорчив, весел и ни слова не говорил о матушке, так что сначала это равнодушие мне показалось странно и даже неприлично со стороны такого близкого человека. Но потом я поняла, что это было не равнодушие, а искренность, и была благодарна за нее.
Вечером Катя села разливать чай на старое место в гостиной, как это бывало при мамаше; мы с Соней сели около нее; старый Григорий принес ему еще бывшую папашину отыскавшуюся трубку, и он, как и в старину, стал ходить взад и вперед по комнате.
‑ Сколько страшных перемен в этом доме, как подумаешь! ‑ сказал он, останавливаясь.
‑ Да, ‑ сказала Катя со вздохом и, прикрыв самовар крышечкой, посмотрела на него, уж готовая расплакаться.
‑ Вы, я думаю, помните вашего отца? ‑ обратился он ко мне.
‑ Мало, ‑ отвечала я,
‑ А как бы вам теперь хорошо было бы с ним! ‑ проговорил он, тихо и задумчиво глядя на мою голову выше моих глаз. ‑ Я очень любил вашего отца! прибавил он еще тише, и мне показалось, что глаза его стали блестящее.
‑ А тут ее бог взял! ‑ проговорила Катя и тотчас же положила салфетку на чайник, достала платок и заплакала.
‑ Да, страшные перемены в этом доме, ‑ повторил он, отвернувшись. ‑ Соня, покажи игрушки, ‑ прибавил он через несколько времени и вышел в залу. Полными слез глазами я посмотрела на Катю, когда он вышел.
‑ Это такой славный друг! ‑ сказала она.
И действительно, как‑то тепло и хорошо стало мне от сочувствия этого чужого и хорошего человека.
Из гостиной слышался писк Сони и его возня с нею. Я выслала ему чай; и слышно было, как он сел за фортепьяно и Сониными ручонками стал бить по клавишам.
Мне приятно было, что он так просто и дружески‑повелительно обращается ко мне; я встала и подошла к нему.
‑ Вот это сыграйте, ‑ сказал он, раскрывая тетрадь Бетховена на адажио сонаты quasi una fantasia. ‑ Посмотрим, как‑то вы играете, ‑ прибавил он и отошел с стаканом в угол залы.
Почему‑то я почувствовала, что с ним мне невозможно отказываться и делать предисловия, что я дурно играю; я покорно села за клавикорды и начала играть, как умела, хотя и боялась суда, зная, что он понимает и любит музыку. Адажио было в тоне того чувства воспоминания, которое было вызвано разговором за чаем, и я сыграла, кажется, порядочно. Но скерцо он мне не дал играть. "Нет, это вы нехорошо играете, ‑ сказал он, подходя ко мне, ‑ это оставьте, а первое недурно. Вы, кажется, понимаете музыку". Эта умеренная похвала так обрадовала меня, что я даже покраснела. Мне так ново и приятно было, что он, друг и равный моего отца, говорил со мной один на один серьезно, а уже не как с ребенком, как прежде. Катя пошла наверх укладывать Соню, и мы вдвоем остались в зале.
Он рассказывал мне про моего отца, про то, как он сошелся с ним, как они весело жили когда‑то, когда еще я сидела за книгами и игрушками; и отец мой в его рассказах в первый раз представлялся мне простым и милым человеком, каким я не знала его до сих пор. Он расспрашивал меня тоже про то, что я люблю, что читаю, что намерена делать, и давал советы. Он был теперь для меня не шутник и весельчак, дразнивший меня и делавший игрушки, а человек серьезный, простой и любящий, к которому я чувствовала невольное уважение и симпатию. Мне было легко, приятно, и вместе с тем я чувствовала невольную напряженность, говоря с ним. Я боялась за каждое свое слово; мне так хотелось самой заслужить его любовь, которая уж была приобретена мною только за то, что я была дочь моего отца.
Уложив Соню, Катя присоединилась к нам и нажаловалась ему на мою апатию, про которую я ничего не сказала.
‑ Самого‑то главного она и не рассказала мне, ‑ сказал он, улыбаясь и укоризненно качая на меня головой.
‑ Что ж рассказывать! ‑ сказала я. ‑ Это очень скучно, да и пройдет. (Мне действительно казалось теперь, что не только пройдет моя тоска, но что она уже прошла и что ее никогда не было.)
‑ Это нехорошо не уметь переносить одиночества, ‑ сказал он, ‑ неужели вы ‑ барышня?
‑ Разумеется, барышня, ‑ отвечала я, смеясь.
‑ Нет, дурная барышня, которая только жива, пока на нее любуются, а как только одна осталась, так и опустилась, и ничто ей не мило; все только для показу, а для себя ничего.
‑ Хорошего вы мнения обо мне, ‑ сказала я, чтобы сказать что‑нибудь.
‑ Нет! ‑ проговорил он, помолчав немного. ‑ Недаром вы похожи на вашего отца. В вас есть, ‑ и его добрый, внимательный взгляд снова польстил мне и радостно смутил меня.
Семейное счастие
Лев Николаевич Толстой
Лев Николаевич Толстой
Семейное счастие
Часть первая
Мы носили траур по матери, которая умерла осенью, и жили всю зиму в деревне, одни с Катей и Соней.
Катя была старый друг дома, гувернантка, вынянчившая всех нас, и которую я помнила и любила с тех пор, как себя помнила. Соня была моя меньшая сестра. Мы проводили мрачную и грустную зиму в нашем старом покровском доме. Погода была холодная, ветреная, так что сугробы намело выше окон; окна почти всегда были замерзлы и тусклы, и почти целую зиму мы никуда не ходили и не ездили. Редко кто приезжал к нам; да кто и приезжал, не прибавлял веселья и радости в нашем доме. У всех были печальные лица, все говорили тихо, как будто боясь разбудить кого-то, не смеялись, вздыхали и часто плакали, глядя на меня и в особенности на маленькую Соню в черном платьице. В доме еще как будто чувствовалась смерть; печаль и ужас смерти стояли в воздухе. Комната мамаши была заперта, и мне становилось жутко, и что-то тянуло меня заглянуть в эту холодную и пустую комнату, когда я проходила спать мимо нее.
Мне было тогда семнадцать лет, и в самый год своей смерти мамаша хотела переехать в город, чтобы вывозить меня. Потеря матери была для меня сильным горем, но должна признаться, что из-за этого горя чувствовалось и то, что я молода, хороша, как все мне говорили, а вот вторую зиму даром, в уединении, убиваю в деревне. Перед концом зимы это чувство тоски одиночества и просто скуки увеличилось до такой степени, что я не выходила из комнаты, не открывала фортепьяно и не брала книги в руки. Когда Катя уговаривала меня заняться тем или другим, я отвечала: не хочется, не могу, а в душе мне говорилось: зачем? Зачем что-нибудь делать, когда так даром пропадает мое лучшее время? Зачем? А на _зачем_ не было другого ответа, как слезы.
Мне говорили, что я похудела и подурнела в это время, но это даже не занимало меня. Зачем? для кого? Мне казалось, что вся моя жизнь так и должна пройти в этой одинокой глуши и беспомощной тоске, из которой я сама, одна, не имела силы и даже желанья выйти. Катя под конец зимы стала бояться за меня и решилась во что бы то ни стало везти меня за границу. Но для этого нужны были деньги, а мы почти не знали, что у нас осталось после матери, и с каждым днем ждали опекуна, который должен был приехать и разобрать наши дела.
В марте приехал опекун.
– Ну и слава богу! – сказала мне раз Катя, когда я как тень, без дела, без мысли, без желаний, ходила из угла в угол, – Сергей Михайлыч приехал, присылал спросить о нас и хотел быть к обеду. Ты встряхнись, моя Машечка, – прибавила она, – а то что он о тебе подумает? Он так вас любил всех.
Сергей Михайлыч был близкий сосед наш и друг покойного отца, хотя и гораздо моложе его. Кроме того, что его приезд изменял наши планы и давал возможность уехать из деревни, я с детства привыкла любить и уважать его, и Катя, советуя мне встряхнуться, угадала, что изо всех знакомых мне бы больнее всего было перед Сергеем Михайлычем показаться в невыгодном свете. Кроме того, что я, как и все в доме, начиная от Кати и Сони, его крестницы, до последнего кучера, любили его по привычке, он для меня имел особое значение по одному слову, сказанному при мне мамашей. Она сказала, что такого мужа желала бы для меня. Тогда мне это показалось удивительно и даже неприятно; герой мой был совсем другой. Герой мой был тонкий, сухощавый, бледный и печальный. Сергей же Михайлыч был человек уже немолодой, высокий, плотный и, как мне казалось, всегда веселый; но, несмотря на то, эти слова мамаши запали мне в воображение, и еще шесть лет тому назад, когда мне было одиннадцать лет и он говорил мне _ты,_ играл со мной и прозвал меня _девочка-фиялка,_ я не без страха иногда спрашивала себя, что я буду делать, ежели он вдруг захочет жениться на мне?
Перед обедом, к которому Катя прибавила пирожное крем и соус из шпината, Сергей Михайлыч приехал. Я видела в окно, как он подъезжал к дому в маленьких санках, но, как только он заехал за угол, я поспешила в гостиную и хотела притвориться, что совсем не ожидала его. Но, заслышав в передней стук ног, его громкий голос и шаги Кати, я не утерпела и сама пошла ему навстречу. Он, держа Катю за руку, громко говорил и улыбался. Увидев меня, он остановился и несколько времени смотрел на меня, не кланяясь. Мне стало неловко, и я почувствовала, что покраснела.
– Ах! неужели это вы? – сказал он с своею решительною и простою манерой, разводя руками и подходя ко мне. – Можно ли так перемениться! как вы выросли! Вот те и фиялка! Вы целый розан стали.
Он взял своею большою рукой меня за руку и пожал так крепко, честно, только что не больно. Я думала, что он поцелует мою руку, и нагнулась было к нему, но он еще раз пожал мне руку и прямо в глаза посмотрел своим твердым и веселым взглядом.
Я шесть лет не видала его. Он много переменился; постарел, почернел и оброс бакенбардами, что очень не шло к нему; но те же были простые приемы, открытое, честное, с крупными чертами лицо, умные блестящие глаза и ласковая, как будто детская, улыбка.
Через пять минут он перестал быть гостем, а сделался своим человеком для всех нас, даже для людей, которые, видно было по их услужливости, особенно радовались его приезду.
Он вел себя совсем не так, как соседи, приезжавшие после кончины матушки и считавшие нужным молчать и плакать, сидя у нас; он, напротив, был разговорчив, весел и ни слова не говорил о матушке, так что сначала это равнодушие мне показалось странно и даже неприлично со стороны такого близкого человека. Но потом я поняла, что это было не равнодушие, а искренность, и была благодарна за нее.
Вечером Катя села разливать чай на старое место в гостиной, как это бывало при мамаше; мы с Соней сели около нее; старый Григорий принес ему еще бывшую папашину отыскавшуюся трубку, и он, как и в старину, стал ходить взад и вперед по комнате.
– Сколько страшных перемен в этом доме, как подумаешь! – сказал он, останавливаясь.
– Да, – сказала Катя со вздохом и, прикрыв самовар крышечкой, посмотрела на него, уж готовая расплакаться.
– Вы, я думаю, помните вашего отца? – обратился он ко мне.
– Мало, – отвечала я.
– А как бы вам теперь хорошо было бы с ним! – проговорил он, тихо и задумчиво глядя на мою голову выше моих глаз. – Я очень любил вашего отца! – прибавил он еще тише, и мне показалось, что глаза его стали блестящее.
– А тут ее бог взял! – проговорила Катя и тотчас же положила салфетку на чайник, достала платок и заплакала.
– Да, страшные перемены в этом доме, – повторил он, отвернувшись. – Соня, покажи игрушки, – прибавил он через несколько времени и вышел в залу. Полными слез глазами я посмотрела на Катю, когда он вышел.
– Это такой славный друг! – сказала она. И действительно, как-то тепло и хорошо стало мне от сочувствия этого чужого и хорошего человека.
Из гостиной слышался писк Сони и его возня с нею. Я выслала ему чай; и слышно было, как он сел за фортепьяно и Сониными ручонками стал бить по клавишам.
Мне приятно было, что он так просто и дружески-повелительно обращается ко мне; я встала и подошла к нему.
– Вот это сыграйте, – сказал он, раскрывая тетрадь Бетховена на адажио сонаты quasi una fantasia. – Посмотрим, как-то вы играете, – прибавил он и отошел с стаканом в угол залы.
Почему-то я почувствовала, что с ним мне невозможно отказываться и делать предисловия, что я дурно играю; я покорно села за клавикорды и начала играть, как умела, хотя и боялась суда, зная, что он понимает и любит музыку. Адажио было в тоне того чувства воспоминания, которое быле вызвано разговором за чаем, и я сыграла, кажется, порядочно. Но _скерцо_ он мне не дал играть. «Нет, это вы нехорошо играете, – сказал он, подходя ко мне, – это оставьте, а первое недурно. Вы, кажется, понимаете музыку». Эта умеренная похвала так обрадовала меня, что я даже покраснела. Мне так ново и приятно было, что он, друг и равный моего отца, говорил со мной один на один серьезно, а уже не как с ребенком, как прежде. Катя пошла наверх укладывать Соню, и мы вдвоем остались в зале.
Он рассказывал мне про моего отца, про то, как он сошелся с ним, как они весело жили когда-то, когда еще я сидела за книгами и игрушками; и отец мой в его рассказах в первый раз представлялся мне простым и милым человеком, каким я не знала его до сих пор. Он расспрашивал меня тоже про то, что я люблю, что читаю, что намерена делать, и давал советы. Он был теперь для меня не шутник и весельчак, дразнивший меня и делавший игрушки, а человек серьезный, простой и любящий, к которому я чувствовала невольное уважение и симпатию. Мне было легко, приятно, и вместе с тем я чувствовала невольную напряженность, говоря с ним. Я боялась за каждое свое слово; мне так хотелось самой заслужить его любовь, которая уж была приобретена мною только за то, что я была дочь моего отца.
Уложив Соню, Катя присоединилась к нам и нажаловалась ему на мою апатию, про которую я ничего не сказала.
– Самого-то главного она и не рассказала мне, – сказал он, улыбаясь и укоризненно качая на меня головой.
– Что ж рассказывать! – сказала я, – это очень скучно, да и пройдет. (Мне действительно казалось теперь, что не только пройдет моя тоска, но что она уже прошла и что ее никогда не было.)
– Это нехорошо не уметь переносить одиночества, – сказал он, – неужели вы – барышня?
– Разумеется, барышня, – отвечала я, смеясь.
– Нет, дурная барышня, которая только жива, пока на нее любуются, а как только одна осталась, так и опустилась, и ничто ей не мило; все только для показу, а для себя ничего.
– Хорошего вы мнения обо мне, – сказала я, чтобы сказать что-нибудь.
– Нет! – проговорил он, помолчав немного, – недаром вы похожи на вашего отца, в вас _есть,_-_ и его добрый, внимательный взгляд снова польстил мне и радостно смутил меня.
Только теперь я заметила из-за его на первое впечатление веселого лица этот ему одному принадлежащий взгляд – сначала ясный, а потом все более и более внимательный и несколько грустный.
– Вам не дoлжно и нельзя скучать, – сказал он, – у вас есть музыка, которую вы понимаете, книги, ученье, у вас целая жизнь впереди, к которой теперь только и можно готовиться, чтобы потом не жалеть. Через год уж поздно будет.
Он говорил со мной, как отец или дядя, и я чувствовала, что он беспрестанно удерживается, чтобы быть наравне со мною. Мне было и обидно, что он считает меня ниже себя, и приятно, что для одной меня он считает нужным стараться быть другим.
Остальной вечер он о делах говорил с Катей.
– Ну, прощайте, любезные друзья, – сказал он, вставая и подходя ко мне и взяв меня за руку.
– Когда же увидимся опять? – спросила Катя.
– Весной, – отвечал он, продолжая держать меня за руку, – теперь поеду в Даниловку (наша другая деревня); узнаю там, устрою, что могу, заеду в Москву – уж по своим делам, а лето будем видеться.
– Ну что ж это вы так надолго? – сказала я ужасно грустно; и действительно, я надеялась уже видеть его каждый день, и мне так вдруг жалко стало и страшно, что опять вернется моя тоска. Должно быть, это выразилось в моем взгляде и тоне.
– Да; побольше занимайтесь, не хандрите, – сказал он, как мне показалось, слишком холодно-простым тоном. – А весною я вас проэкзаменую, – прибавил он, выпуская мою руку и не глядя на меня.
В передней, где мы стояли, провожая его, он заторопился, надевая шубу, и опять обошел меня взглядом. «Напрасно он старается! – подумала я. – Неужели он думает, что мне уж так приятно, чтоб он смотрел на меня? Он хороший человек, очень хороший… но и только».
Однако в этот вечер мы с Катей долго не засыпали и все говорили, не о нем, а о том, как проведем нынешнее лето, где и как будем жить зиму. Страшный вопрос: зачем? – уже не представлялся мне. Мне казалось очень просто и ясно, что жить надо для того, чтобы быть счастливою, и в будущем представлялось много счастия. Как будто вдруг наш старый, мрачный покровский дом наполнился жизнью и светом.
Между тем пришла весна. Прежняя тоска моя прошла и заменилась весеннею мечтательною тоскою непонятных надежд и желаний. Хотя я жила не так, как в начале зимы, а занималась и Соней, и музыкой, и чтением, я часто уходила в сад и долго, долго бродила одна по аллеям или сидела на скамейке, бог знает о чем думая, чего желая и надеясь. Иногда и целые ночи, особенно месячные, я просиживала до утра у окна своей комнаты, иногда в одной кофточке, потихоньку от Кати, выходила в сад и по росе бегала до пруда, и один раз вышла даже в поле и одна ночью обошла весь сад кругом.
Теперь мне трудно вспомнить и понять те мечты, которые тогда наполняли мое воображение. Даже когда я вспомню, мне не верится, чтобы точно это были мои мечты. Так они были странны и далеки от жизни.
В конце мая Сергей Михаилыч, как и обещал, вернулся из своей поездки.
В первый раз он приехал вечером, когда мы совсем не ожидали его. Мы сидели на террасе и собирались пить чай. Сад уже был весь в зелени, в заросших клумбах уже поселились соловьи на все петровки. Кудрявые кусты сирени кое-где как будто посыпаны были сверху чем-то белым и лиловым. Это цветы готовились распускаться. Листва березовой аллеи была вся прозрачна на заходящем солнце. На террасе была свежая тень. Сильная вечерняя роса должна была лечь на траву. На дворе за садом слышались последние звуки дня, шум пригнанного стада; дурачок Никон ездил с бочкой перед террасой по дорожке, и холодная струя воды из лейки кругами чернила вскопанную землю около стволов георгин и подпорок. У нас на террасе, на белой скатерти, блестел и кипел светловычищенный самовар, стояли сливки, крендельки, печенья. Катя пухлыми руками домовито перемывала чашки. Я, не дожидаясь чая и проголодавшись после купанья, ела хлеб с густыми свежими сливками. На мне была холстинковая блуза с открытыми рукавами, и голова была повязана платком по мокрым волосам. Катя первая, еще через окно, увидала его.
– А! Сергей Михаилыч! – проговорила она, – а мы только что про вас говорили.
Я встала и хотела уйти, чтобы переодеться, но он застал меня в то время, как я была уже в дверях.
Очень кратко История любви молодой девушки к другу своего покойного отца, их женитьбы и первых нескольких лет их супружеской жизни, включающих некоторое охлаждение и ссоры.
Семнадцатилетняя девушка Маша остается сиротой. Она живёт в деревне со своей горничной Катей, младшей сестрой Соней и другой прислугой. Все домочадцы пребывают в состоянии траура и тоски по умершей матушке, единственную надежду в женское общество вносит приезд опекуна и старого друга покойного отца.
Сергей Михайлович помогает разобраться с семейными делами и помогает разрядить тяжёлую обстановку в доме. Маша постепенно влюбляется в своего покровителя; влюбляется в Машу и 37-летний Сергей Михайлович, хотя и постоянно сомневается в своём выборе и говорит об этом Маше:
Разве не было бы для вас несчастье соединить свою жизнь с человеком старым, отжившим, который только сидеть хочет, тогда как у вас там бог знает что бродит, чего хочется.
Маша убеждает Сергея Михайловича в искренности своих чувств, и они решают жениться. После свадьбы Маша переезжает в имение к своему мужу, и счастливая семейная жизнь накрывает их с головой.
Через какое-то время Маша начинает скучать и тяготиться деревенской жизнью, в которой не происходит ничего нового. Сергей Михайлович угадывает настроение своей жены и предлагает ехать в Петербург.
В городе Маша знакомится со светским обществом, она пользуется популярностью среди мужчин и это очень льстит ей. В какой-то момент Маша понимает, что муж тяготится жизнью в городе и решает ехать обратно в деревню, но кузина Сергея Михайловича уговаривает Машу ехать на раут, куда специально приедет принц М., ещё с прошлого бала желавший познакомиться с Машей. Возникает размолвка между Сергеем Михайловичем и Машей от непонимания с двух сторон: Маша говорит, что готова «пожертвовать» раутом и поехать в деревню, а Сергея Михайловича возмущает «жертва» Маши. С этого дня их отношения меняются.
Отношения наши ‹…› как будто остановились, застыли и не могли сделаться ни хуже, ни лучше.
У семьи появляется первый сын, но материнское чувство овладевает Машей на короткий срок и она снова начинает тяготиться спокойной и ровной семейной жизнью, хотя они и живут большую часть времени в городе.
Семья едет за границу на воды, Маше уже 21. На водах Маша попадает в окружение кавалеров, в котором особую активность проявляет итальянский маркиз Д., настойчиво показывающий своё увлечение Машей: её это сильно стесняет; для неё все в мужском обществе неотличны друг от друга.
Однажды на прогулке по замку вместе с давней подругой Л. М. Маша попадает в неловкую ситуацию, которая заканчивается тем, что итальянец целует Машу. Испытывая стыд и отвращение к ситуации, Маша едет к мужу, который в это время находился в другом городе. Маша уговаривает Сергея Михайловича немедленно ехать в деревню, но при этом не рассказывает ему ничего о случившемся с нею. В деревне всё возвращается на круги своя, но Машу тяготит невысказанное чувство обиды и раскаяния, ей кажется, что муж сильно отдалился от неё, и она хочет вернуть первоначальное чувство влюблённости, которое было между ними.
Роман заканчивается тем, что Маша и Сергей Михайлович высказывают друг другу все свои чувства и накопившиеся обиды: муж признаётся в том, что былое чувство не вернуть и что прежняя любовь переросла в другое чувство. Маша понимает и принимает позицию мужа.
С этого дня кончился мой роман с мужем; старое чувство стало дорогим, невозвратимым воспоминанием, а новое чувство любви к детям и к отцу моих детей положило начало другой, но уже совершенно иначе счастливой жизни, которую я ещё не прожила в настоящую минуту…Дек 30, 2016
Семейное счастье Лев Толстой
(Пока оценок нет)
Название: Семейное счастье
«Семейное счастье» — роман классика русской литературы Льва Николаевича Толстого. Не слишком известный роман, мы больше знаем «Анну Каренину», «Войну и мир», а жаль… «Семейное счастье» — это книга о романтических иллюзиях и о том, что происходит с людьми в браке, о неудовлетворенных амбициях и настоящей любви.
После смерти матери молодые девушки Мария и Соня остаются в имении совсем одни, с ними только их гувернантка. Для Марии это двойной удар – ей семнадцать, и в этом году она должна была ехать в Петербург и быть представлена в обществе. Она мечтала блистать на балах, встретить своего единственного… Но теперь этим мечтам не суждено сбыться…
В имение приезжает опекун девушек — друг их покойного отца Сергей Михайлович. По меркам Марии, он уже стар, ему 37. Но они быстро сходятся, они оба любят читать и играть на пианино, подолгу гуляют и много беседуют. И Мария со временем понимает, что влюбилась в своего опекуна. Сергей Михайлович пытается охладить пыл девушки, он даже рассказывает ей выдуманные истории о молодых красавицах, которые вышли замуж за стариков и были несчастны в браке. Но на самом деле он и сам увлечен Марией. В конце концов, девушка чуть ли не сама делает ему предложение.
Молодожены поселяются в деревне, в имении Сергея Михайловича. И в первые годы брака настолько счастливы, настолько увлечены друг другом, что ни о чем другом и не думают. Но Сергею Михайловичу начинает казаться, что Мария скучает. И он принимает решение переехать в Петербург, чтобы молодая жена могла развлечься. Он как будто хочет вернуть Марии юность, которой у нее не было, – балы, кавалеров, роскошные выезды и красивые наряды. И Марии все это нравится – нравится слишком сильно! Настолько, что она уже не уверена, хочет ли ехать с мужем назад в имение…
Можно ли вернуть любовь и страсть? Или, прожив в браке несколько лет, нужно искать другие чувства? Или уже не будет никаких чувств, кроме раздражения и обиды? Именно на эти вопросы ищет ответы Лев Толстой в книге «Семейное счастье». Поэтому читать роман интересно во все времена.
Когда роман «Семейное счастье» был напечатан в 1859 году, ни публика, ни литературная критика почти не обратили на него внимания. Да и сам Лев Толстой написал, что, взявшись через несколько лет читать свое «Семейное счастье», был удивлен, какая это «постыдная гадость». Но это как раз тот случай, когда хочется не согласиться с классиком. Маша, безусловно, лишена трагического обаяния Анны Карениной, да и Сергей Михайлович – далеко не Вронский. Но именно поэтому читать «Семейное счастье» так интересно. Это обычная история двух обычных людей – добрых, любящих, порядочных. Лев Толстой описал то, что неизбежно случается в каждом браке. Поэтому лучше всего читать «Семейное счастье» после нескольких лет семейной жизни – тогда эта книга может даже спасти.
На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу «Семейное счастье» Лев Толстой в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.
Я почувствовала, что я вся его и что я счастлива его властью надо мною.
И каждая мысль была его мысль, и каждое чувство - его чувство. Я тогда еще не знала, что это любовь, я думала, что это так всегда может быть, что так даром дается это чувство.
Он открыл мне целую жизнь радостей в настоящем, неизменив ничего в моей жизни, ничего не прибавив, кроме себя, к каждому впечатлению. Всё то же с детства безмолвно было вокруг меня, а стоило ему только придти, чтобы всё то же заговорило и наперерыв запросилось в душу, наполняя ее счастием.
Я прожил много, и мне кажется, что нашел то, что нужно для счастья. Тихая, уединенная жизнь в нашей деревенской глуши, с возможностью делать добро людям, которым так легко делать добро, к которому они не привыкли; потом труд, - труд, который, кажется, что приносит пользу; потом отдых, природа, книга, музыка, любовь к близкому человеку, - вот мое счастье, выше которого я не мечтал. А тут, сверх всего этого, такой друг, как вы, семья, может быть, и все, что только может желать человек.
