Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

чтобы не выродиться в конечном счете в космополитизм,

всечеловечность русской литературы не может не погружаться

вновь и вновь в свою глубочайшую народную основу.

В.В. Кожинов

Среди самых актуальных вопросов современной культуры В. Кожинов называет проблему «своеобразия нашей литературы» , необходимость обсуждения которой созрела в общественном сознании XX века. Мировоззренческая позиция В. Кожинова по отношению к русской и западноевропейской литературам нашла отражение в целом ряде его статей 1960-80-х годов XX века. Так, в статье «И назовет меня всяк сущий в ней язык…» В. Кожинов, опираясь на взгляды Достоевского, развивает мысль русского писателя о «всечеловечности как о сущности нашего национального самосознания и — как следствие — коренном, решающем качестве русской литературы» .

В. Кожинов подтверждает свою мысль о духовных приоритетах русской литературы и ее коренном отличии от западной, в том числе американской, словами Достоевского из «Речи о Пушкине»: «Я…и не пытаюсь равнять русский народ с народами западными в сферах их экономической славы или научной. Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себя идею всечеловеческого единения…» . Отмечая восприимчивость русской литературы и культуры в целом к литературам других народов, В. Кожинов формирует свою мировоззренческую позицию как сугубо православную и патриотическую, связанную с народной основой, но в то же время отмечает многосложность в понимании своеобразия и самой сути русской литературы, не предполагающих однозначных и законченных выводов, что делает вопрос открытым для дискуссий. Развивая исторический взгляд на русское литературное самосознание, в этой же статье В. Кожинов приводит слова Белинского о русском своеобразии, которое заключается в умении «легко подделываться» под чужую жизнь, ибо «у кого нет своих интересов, тому легко принимать чужие…» . В противовес Белинскому Чаадаев увидел в русском сознании и культуре «совестный суд по многим тяжбам» и великую просветительскую миссию «обучать Европу бесконечному множеству вещей» .

Однако «всечеловечность» отечественной литературы В. Кожинов рассматривает в двояком смысле: как положительное, «идеальное» качество, и «одновременно как недвусмысленно “отрицательное”» . Эта двусмысленность, по мнению критика, кроется, с одной стороны, в не всегда уместной «многосторонности, с какою русский человек понимает чужие национальности» (Белинский) , а с другой, и в этом В. Кожинов сходится с суждениями Чаадаева, в отсутствии «своей жизни», «национального эгоизма» , приводя в качестве примера цитату русского философа: «Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок» , то есть, делает вывод В. Кожинов, следует говорить о «вселенской миссии» России, призванной быть «совестным судом» для Европы. Таким образом, В. Кожинов вслед за Чаадаевым и Достоевским говорит об особой роли русской культуры, находящейся между «востоком» и «западом», а ее пребывание в детском состоянии, или «неразвитость» (Пушкин) служит основанием для «грядущего блаженства» (Чаадаев) , а значит, воплощением идеала в будущем, ориентация на процесс развития этого «запредельного» идеала . В. Кожинов называет «всечеловечность» и «всемирность» ключевыми качествами русской литературы, которые формировались в процессе всего ее исторического развития, то есть, «это не некое заранее данное, уже готовое ее качество, но именно определяющая ее развитие задача, даже сверхзадача <… >, одушевляющая всю ее жизнь творческая воля..» .

Обращаясь к осмыслению этой творческой воли, В. Кожинов рассуждает об оборотной стороне всемирности и многосторонности русской литературы, на которое в свое время указали Чаадаев, Белинский и Достоевский, а именно обольщение Европой, преклонение перед западной культурой и образом жизни, и чтобы выйти из этого унизительного положения, русской литературе необходимо стать всемирной, то есть, сделать произведения отечественной литературы «достоянием широких слоев европейского общества» (Чаадаев) .

В своих критических статьях В. Кожинов формирует историко-религиозную концепцию развития русской литературы, неотделимую от православного миропонимания. Русская литература, как и русский народ, Русь как государство формировались, как считает В. Кожинов, на основании религиозного фундамента высшей власти под влиянием православного христианства, принятие которого в X веке от Византии стало выражением свободной воли государства, и благодаря чему произошло соединение веры и власти. Этот принцип построения русского государства избрал князь Владимир, руководствуясь византийской идеей всевластия Бога, исполнителем воли которого на земле является император, абсолютный монарх, откуда и возник его титул — авторкратор, исполнитель воли Бога на земле. Говоря о решающем для судьбы России ее взаимодействии с Византией, В. Кожинов прослеживает культурные связи с православной империей, называя их родственными, когда Русь не насильственно, но «совершено добровольно воспринимает византийскую культуру» , ведя с ней постоянный диалог, что способствовало возникновению и развитию русской культуры в целом, включая церковную архитектуру, иконопись, литературу.

Становление русской словесности В. Кожинов возводит ко времени митрополита Илариона и его «Слова о законе и Благодати», о чем он пишет в статье «Об истоках русской литературы. Творчество Илариона и историческая реальность его времени», приводя слова митрополита: «Отошел свет луны, когда воссияло солнце, так и закон уступил место Благодати» . Более того, говорит исследователь, в «Слове…» обозначены основополагающие свойства русского православного мира и русской культуры и намечены пути ее дальнейшего развития: «…в нем [в “Слове о законе и Благодати”. — Л.С. ] уже начинало складываться то целостное понимание России и мира, человека и истории, истины и добра, которое гораздо позднее, в XIX-XX веках, воплотилось с наибольшей мощью и открытостью в русской классической литературе и мысли — в творчестве Пушкина и Достоевского, Гоголя и Ивана Киреевского, Александра Блока и Павла Флоренского, Михаила Булгакова и Бахтина» . Исходя из мысли Илариона, что православие обращено ко всем народам, через восемь веков Достоевский воспринял и развил мысль древнерусского писателя о всемирной отзывчивости русской литературы как литературы православной, т.е. одухотворенной богоданным «духовным огнем» (Дунаев) .

Сущность западного мира и его самосознания В. Кожинов характеризует, опираясь на схожие суждения Гегеля и Чаадаева, как явление сугубо индивидуалистическое, субъективное, целью которого стало «осуществление абсолютной истины как бесконечного самоопределения свободы» , а «все остальные человеческие племена… существуют как бы с ее произволения» , что и позволило говорить о непреодолимых и до настоящего времени противоречиях и контрастах западного и восточного христианства, которые изначально формировали не только культуру, но особенности западно-католического и православно-византийского мировоззрения.

Религиозное самосознание западной культуры и литературы восходит к ветхозаветно-иудейскому, античному и католико-протестантскому вероучению об избранничестве и предопределении, что стало мировоззренческой основой гуманистических ценностей, базирующихся на смешении и секуляризации различных религиозных категорий, итогом чего стал «самоутвержденный индивидуализм» (А.Ф. Лосев) , соответствующий понятию «человекобог». Антропоцентризм и гуманизм стали кровью и плотью западного духа, «фаустовской душой», как определил сущность западной личности О. Шпенглер, которая «есть…на самое себя опирающаяся сила» . Таковой оказалась цена за благо и уподобление соблазнившегося человека Богу, заявленное в Ветхом Завете: «… и вы будете как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3:5). Западноевропейская литература оказалась погруженной в процесс индивидуалистического и эвдемонического самоутверждения, поисков универсального бытия для своего «я», а евангельские слова «что пользы человеку, если он приобретет весь мир, но потеряет душу свою?» (Мф. 16:26) стали актуальны для западного человека именно тезисом «приобретения мира», земных сокровищ в противовес православному пути спасения души. Ренессанс осуществил поистине титаническую задачу становления наций и «национального самосознания», так как «именно в эту эпоху литература усваивает конкретное многообразие жизни нации и открывает стихию народа. С другой стороны, именно тогда литература утверждает суверенную человеческую личность (индивид)», превращается в «вещь для себя», — так В. Кожинов характеризует процесс становления западного литературного сознания. Именно в эпоху Ренессанса под мощным воздействием античного язычества формируется гуманистический индивидуализм, активизируется секуляризация церкви, что в итоге приведет к событиям Реформации. Петрарка первым, по словам А.Ф. Лосева, заговорил о «светлой античности, о темном невежестве, начавшемся после того, как христианство стало официальной религией и римские императоры стали поклоняться имени Христа, и об ожидаемом возвращении к забытому древнему идеалу» . На основе античной философии Платона и Аристотеля возникает светское мировоззрение, которое создает титанического человека в окружении «эстетически понимаемого бытия» (А.Ф. Лосев) . Таким образом определился философско-рациональный и одновременно чувственно-экстатический характер западного сознания и литературы, опирающийся, с одной стороны, на аристотелевскую концепцию мимесиса, а с другой стороны, восходящий к платоновской мистической теории художественного творчества, согласно которой источником творчества является одержимость как особый вид вдохновения, данный художнику высшими божественными силами, а не разумом. «Ведь то, что ты говоришь о Гомере, — говорит Сократ Иону, — все это не от искусства и знания, а от божественного определения и одержимости» .

Путь русской литературы, по мнению В. Кожинова, был совершенно иным, направленным на «возжигание и поддерживание духовного огня в сердцах человеческих» (Дунаев) . На этой основе В. Кожинов обосновывает противостояние двух литератур: «Сопоставление либо даже прямое противопоставление своеобразных черт западноевропейского и русского бытия так или иначе проходит через всю нашу литературу и, шире, общественное сознание» . Немаловажным фактором в сопоставлении двух литератур для В. Кожинова становятся особенности восприятия и влияния западной литературы на русскую. Западное искусство всегда было привлекательным для отечественной культуры, что выливалось в поклонение, порой слепое подражание, копирование и т.д. В. Кожинов прослеживает увлеченность Западом как длительный исторический процесс в развитии национальной культуры: «…русские, как никто, умели ценить эту западную воплощенность, подчас даже перехлестывая через край, отрицая свою, российскую “недовоплощенность” ради европейской завершенности» . Однако именно эта «недовоплощенность», «недостаточная опредмеченность» обеспечила «избыточность духовной энергии» (Кожинов), присущую русской литературе, что позволило Гоголю из «прекрасного далека» Италии слышать русскую песню и видеть «сверкающую, чудную, незнакомую земле даль» .

Разграничивая духовные ценности русской и западной литературы, В. Кожинов фактически дает характеристику специфическому хронотопу, в рамках которого пространственно-временные отношения выливаются в категории «русский мир» и «европейский мир», имеющие свои ключевые понятия: « индивид и нация» для западной литературы, «личность и народ» для русской культуры .

«Эстетика бытия», «эстетика вещи» как «органические элементы западноевропейской эстетики» (Кожинов) и сознания позволяют говорить о подмене религиозно-нравственных представлений о человеке и мире эстетико-гуманистическими, антихристианскими, что в итоге привело западную литературу и ее героя к «абсолютной полноте наслаждения сокровищами на земле» (Дунаев) или к экзистенциальному переживанию своей смерти как избавлению от безобразной и пошлой действительности. Поэтому при всех недостатках, неустройствах жизни в России литература «оставалась живым порывом человека и народа» , где предметом изображения стала живая душа, обращенная к миру в готовности страдать и сострадать, искупать свои грехи и отвечать за них перед своими современниками и потомками, поскольку в православном понимании «страдание не есть зло для человека, злом является грех» (Новоселов).

Чтобы проследить специфику взаимоотношений Руси с Западом и Востоком, В. Кожинов обращается к периоду возникновения Западной Европы, подчеркивая агрессивный характер варварских германских племен, которые строили свои государства на принципах насилия и подавления, что верно подметил Гегель, высказывание которого по этому поводу приводит В. Кожинов: «Германцы начали с того, что… покорили одряхлевшие и сгнившие внутри государства цивилизованных народов» .

Уже первые варварские эпосы, созданные на развалинах римской античности, дали образцы героического деяния и свободы духа новых европейских народов, показав «отсутствие святости и греховную враждебность по отношению к Богу» (Новоселов) («Песнь о Роланде, «Песнь о Нибелунгах). История Запада, по определению В. Кожинова, «есть подлинно героическое освоение мира» . Однако в героическом утверждении абсолютной свободы герой западной литературы, «довольный своим нравственным состоянием» (И. Киреевский) , не испытывает раскаяния и, перефразируя Достоевского, принимает «грех за правду». Таковы герои произведений, созданных в самый, казалось бы, цивилизованный период развития европейской литературы от Возрождения до классического реализма XIX века такими выдающимися писателями, как Шекспир, Байрон, Шелли, Клейст, Гофман, Гюго, Стендаль, Бальзак, Флобер, Диккенс, Теккерей и др. Так, стремление к абсолютной, но индивидуально понимаемой справедливости толкает и шекспировского Гамлета, и клейстовского Кольхааса на кровавые преступления. В итоге их героических деяний «гибнет мир и торжествует истина» человеческого закона. Содержание будущей «повести» о деяниях Гамлета Горацио называет «повестью бесчеловечных и кровавых дел, случайных кар, негаданных убийств, смертей, в нужде подстроенных лукавством…» . Даже ярый ненавистник человеческой природы Мартин Лютер называет Михаэля Кольхааса «безбожным, страшным человеком» (Клейст) , хотя Кольхаас есть видимый результат протестантской этики, снявшей с человека всякую ответственность за свои поступки, поскольку природа его повреждена грехом без надежды на восстановление и участь всякого предопределена волей Бога, что давало протестантской личности больше свободы действий, чем католическому верующему, но одновременно вводила в отчаяние (С. Кьеркегор). Жажда абсолютной свободы без опоры на Бога превращает западных романтических героев Байрона, Шелли, Гёльдерлина в бунтарей-одиночек, призывающих к «божественному равенству» (Шелли, «Восстание ислама») через кровь революционного бунта.

Другое направление абсолютизации качеств, противоположных бунтарству, а именно добра и зла героев писателей-гуманистов Гюго и Диккенса выглядит своеобразным предопределением, как считает В. Кожинов, они «взвешены и размеряны» , что, по мнению критика, в русской литературе «предстает как ограниченность, самодовольство, догматизм» , и противоречит православным представлениям о любви к ближнему, самоотречении, самопожертвовании без ожидания награды. Западная литература даже в стремлении проповедовать подлинные нравственные ценности, абсолютизирует их, превращая в юридически обоснованные добродетели, требующие материального вознаграждения и самовозвышения добродетельной личности. Так закрепляется протестантская идея деятельной, практической любви к людям, выражающаяся в реализации мирского (практического) предназначения западного человека в сочетании с юридическим законом.

Но в то же время В. Кожинов, определяя специфику русской и западной литературы, не ставит своей целью отрицать одну ради другой. Обе они проходят свой путь исканий, открытий, осмысления жизни и человека: «И в России, и на западе было и есть свое безусловное добро и столь же безусловное зло, своя правда и своя ложь, своя красота и свое безобразие» . Великая духовная миссия русской литературы обозначилась уже к концу XIX века, что начали признавать и западные писатели. Достоевский в «Речи о Пушкине» дал толчок для осмысления роли русской культуры в мировом масштабе: «…русская душа,…гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себя идею всечеловеческого единения…» . Одна из причин нового взгляда западной литературы на русскую словесность — постановка насущных проблем и неспособность эти проблемы разрешить. Потому что в ситуации «смерти Бога» (Ницше) западноевропейское общество перестало слышать «оклик Бога» (Гвардини), что признавали и западные богословы. Войдя в союз с Бессознательным (начиная с йенского романтизма), западная эстетика в последующие эпохи, особенно в модернизме и постмодернизме, произвела переоценку ценностей, что привело к дегуманизации сознания и творчества; по словам современного философа Ортеги-и-Гассета, «западный человек заболел ярко выраженной дезориентацией, не зная больше, по каким звездам плыть» (Ортега-и-Гассет) .

Рассматривая русскую литературу с позиции ее несоответствия проблемам западной эстетики, В. Кожинов тем не менее ищет точки соприкосновения противоположных сторон, обращаясь к бахтинской идее диалога, «в котором могут равноправно участвовать предельно далекие голоса» . Предлагаемый В. Кожиновым «диалог культур» может служить способом взаимопонимания в противовес «монологической диалектике» Гегеля, в чем и проявится подлинно «творческая воля» русской литературы — «всемирная отзывчивость». В. Кожинов неоднократно говорит о несомненном влиянии русской литературы на мировую, подчеркивая именно религиозную основу подобного сближения, исходящую из соборной, литургической природы русской культуры, о чем он пишет в статье «Единая, целостная»: «… на Западе издан целый ряд работ о православной литургии, которая ставится неизмеримо выше, чем католическое богослужение» . В статье «Недостаток или своеобразие?» он приводит высказывания В. Вулф, классика английского модернизма, о духовности русской литературы, которой явно не хватает литературе западной: «Именно душа — одно из главных действующих лиц русской литературы… Быть может, именно поэтому от англичанина и требуется такое большое усилие… Душа чужда ему. Даже антипатична… Мы — души, истязаемые, несчастные души, которые заняты лишь тем, чтобы говорить, раскрываться, исповедоваться…» . Именно «соборность», «собирательность» русской литературы, как считает В. Кожинов, приводя высказывание Н. Берковского, является образцом для западной культуры, поскольку она «не всегда заметно для него же, служит средством самопознания, говорит ему о тех источниках жизни, которые есть и у него…» .

Еще в XIX веке о необходимости воспринимать и следовать русской литературной традиции заговорил П. Мериме, глубоко изучавший русский язык и литературу. Основным критерием русской литературы он считает правду жизни, которой не находит во французской литературе: «Ваша поэзия ищет прежде всего правды, а красота является потом, сама собой. Наши поэты, напротив, идут противоположной дорогой — они хлопочут прежде всего об эффекте, остроумии, блеске, а если ко всему этому предстанет возможным не оскорблять правдоподобие, так они и это, пожалуй, возьмут в придачу» . «Живую душу» русской культуры увидел в Тургеневе Флобер, называя его в письмах «мой Тургенев» . Воздействие произведений Тургенева он определяет как «потрясение» и «очищение мозгов» .

Однако до настоящего времени пафос «всечеловечности» и «народности» не стал духовным стержнем западной литературы в силу ее погруженности в поиски своего индивидуального самосознания и высокомерного самоопределения по отношению к «внешнему миру — и природному, и человеческому — в качестве “человекобога”» , что всегда служило способом собственного оправдания. По этому поводу В. Кожинов вспоминает высказывание И. Киреевского, который точно назвал коренное отличие западного человека: он всегда «доволен своим нравственным состоянием <…>, он совершенно чист перед Богом и людьми» . В то время как «русский человек, — замечает И. Киреевский, — всегда живо чувствует свои недостатки» . Этот «самокритицизм», потребность в нравственном «самосуде» нашли отражение и в литературе, став также ее важным свойством, восходящим к христианскому идеалу преодоления гордыни и смирению. В «самокритицизме» русской литературы В. Кожинов увидел ее идеальное направление, не свойственное западному критическому реализму, о чем критик говорит в статье «Русская литература и термин “критический реализм”». В своих рассуждениях о типах реализма в отечественной и зарубежной литературных традициях В. Кожинов ставит перед собой задачу «определить характер русского историко-литературного процесса» . Критическое направление в западной литературе В. Кожинов связывает с самоопределением и устойчивым положением буржуазной системы, отсюда разоблачительный пафос западного критического реализма, построенный только на критике отрицательных сторон буржуазной жизни в целом, а поиск положительного идеала, без которого никакая культура не может существовать, ограничен изображением «частной жизни людей» (Диккенс) . Признавая «мощную критическую, отрицающую стихию» и в русской классике, В. Кожинов не считает этот критицизм главным и определяющим качеством отечественной литературы, путь которой должен быть направлен на поиски положительного идеала, о необходимости которого говорил Достоевский: «Идеал ведь тоже действительность, такая же законная, как и текущая действительность» .

Эпоха XX-начала XXI веков представлена, по выражению Вяч. Иванова, «критической культурой», которой свойственно «все большее отчуждение… неизбежное соревнование односторонних правд и относительных ценностей» . Западная литература рубежа веков, продолжая разрабатывать мифологическое и мистико-потустороннее отношение к действительности (Пруст, Гессе, Джойс, Камю, Сартр и др.), идет по пути ницшеанского богоборчества и утверждения «фаустовского духа» всеобщего обладания (Шпенглер), то есть, желания мирового господства. Религиозное (христианское) сознание подменяется артистическим эстетизмом как новой религией (начиная с романтизма), продолжая разрабатывать мифологическую концепцию искусства. Но в то же время романтическая концепция двоемирия становится неактуальной в литературе модернизма, поскольку тяготение к божественному абсолюту (идеальный мир искусства) сменятся категориями расколотого, раздробленного сознания и мира (герои Гессе — Галлер, В. Вульф — Орландо, Дж. Джойса — Блум, Пруста — Марсель, Сартра — Рокантен и т.д.). Герой современной модернистской и постмодернистской литературы получает статус «христианского недочеловека» — сверхчеловека (Ницше). Он преодолел в себе чувство вины, сострадания, стыда, моральной ответственности, противопоставив им инстинкт самосохранения и сублимированную инстинктами духовность Сверх-я (по Фрейду), что привело к осознанию «потери души», «распада души» при отсутствии религиозного чувства и духовных ценностей. Западная литература XX века вступила на путь «дегуманизации», что отмечают сами европейские и американские критики (О. Шпенглер, Х. Ортега-и-Гассет, В. Вульф, М. Хайдеггер, Й. Хейзинга, Х. Блум и др.) и в поисках духовной опоры человек запада по-прежнему опирается на самого себя, свою «Самость» (К. Юнг), которая самовыражается через артистизм и в разных формах искусства, в нем заключено, по словам Ницше, «высшее достоинство, ибо только как эстетический феномен бытие и мир оправданы в вечности» . Исключив из своего миропонимания христианские ценности, западная эстетическая философия культивирует «артистическую» оценку жизни, где существует лишь один «беззаботный и неморальный Бог-художник» (Ницше) , пребывающий вне добра и зла, свободный от противоречий ради получения удовольствия. Христианское учение в эпоху модернизма и постмодернизма объявляется враждебным искусству, так как, говорит Ницше, — оно является помехой раскрепощенным инстинктам и «своей правдивостью Бога отталкивает искусство в область лжи, — т.е. отрицает, проклинает, осуждает его» . Основную свою задачу современное западное искусство видит в противопоставлении христианскому направлению «всечеловечности» «артистического, антихристианского» (Ницше) изображения «инстинкта жизни», того бессознательного и безличного, что в эстетической философии (благодаря Ницше) получило определение «дионисийства» . Говоря о современной западной, в частности, американской, литературе в статье «Внимание: литература США сегодня. Достижения и просчеты советской американистики» В. Кожинов характеризует основные тенденции постмодернистской культуры, восходящие к ницшеанско-фрейдовским физиологическим инстинктам полного раскрепощения личности, для которой приемлема «единственная реальность бытия <…> это биологические и чисто психологические, прежде всего подсознательные, импульсы и состояния…» . Продолжая, как считает В. Кожинов, следовать уже «избитым идеям абсурдности бытия» , западная литература остается верной аморальным ценностям буржуазной действительности, примитивным “аффектам” и мифам» , поскольку в деканонизированном и десакрализованном постмодернистском сознании, где утрачивают смысл вопросы веры и нравственности, само искусство становится частью буржуазной инновационной деятельности, обеспечивающей материальную прибыль. Безверие, аморальность, возведенные в абсолют, стали главными критериями творческой деятельности современных западных писателей и публицистов, как постмодернистов, так и неоконсерваторов (Д. Апдайк, Н. Мейлер, Н. Подгорец, С. Сонтаг и др.), которые поставили свое «прогрессивное» творчество на службу американской идеологии насилия и всеобщего подчинения, а в действительности, как утверждает В. Кожинов, приводя слова американского писателя П. Брукса, одного из зачинщиков идеи всеобщего «бунта», провоцируют постмодернистский бунт, тот самый управляемый хаос, «где будет царствовать анархически настроенная молодежь на обломках взорванной культуры, морали и духовных ценностей, принятых ныне в западном и восточном мирах» . В этой политизированно-идеологической борьбе противоположностей истинной, то есть построенной на традиционных христианских ценностях культуры, и «контркультуры» авангарда и неоконсерватизма В. Кожинов видит главную опасность для развития и сохранения настоящей литературы, призывающей не к анархическому бунту, но к святому состоянию души, о чем говорили русские классики, к которым всегда апеллирует критик: «Искусство должно быть свято. Истинное созданье искусства имеет в себе что-то успокоительное и примирительное», — говорил Гоголь .

Осуществлением «творческой воли» в современную эпоху в представлении В. Кожинова является умение литературы «сохранить и развить единство народности и всечеловечности» , поскольку, как считает критик, «всечеловечность» — это «не сугубо национальное самоутверждение», возвышение над другими народами и культурами, а черта «национальная, самобытно народная ее основа» .

Примечания

1.Андреев Л.Г. Чем же закончилась история второго тысячелетия?// Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000-2000. — М., 2001.

2.Асмус В. Платон. — М., 1975.

3.Гвардини Р. Распад картины мира Нового времени и грядущее//Самосознание культуры и искусства XX века. Западная Европа и США: сб. статей. — М., 2000.

4.Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями/В кн.: Размышления о божественной литургии. — М., 2006.

5. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 тт. Т. 21. Л.: 1980. С. 75-76.

6.Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений. «Православие и русская литература». Электронный ресурс: http://sdruzhie-volga.ru/knigi/o_zhizni/m.m-dunaev-vera_v_gornile_somnenij.htm

7.Ивашева В.В. История западноевропейской литературы XIX века. — М., 1951.

8.Кожинов В.В. О русском национальном сознании — М., 2004.

9.Кожинов В.В. Размышления о русской литературе. — М., 1991.

10.Кожинов В.В. Россия как цивилизация и культура. — М., 2012.

11.Кожинов В.В. Грех и святость русской истории. — М., 2006.

12.Клейст Г. Обручение на Сан-Доминго. Новеллы — М., 2000.

13.Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения — М.,1978.

14.Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки// Соч. В 2 т — М., 1990. Т.1. С.75.

15.Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Сочинения. — Минск, 2007.

16.Ортега-и-Гассет. Тема нашего времени//Самосознание культуры и искусства XX века. Западная Европа и США: сб. статей. — М., 2000.

17.Флобер Г. О литературе, искусстве, писательском труде — М., 1984.

18.Чаадаев П.Я. Философические письма. Электронный ресурс: http://www.vehi.net/chaadaev/filpisma.html

19.Шекспир В. Гамлет — Минск, 1972.

20.Шелли. Избранные произведения — М., 1998.

21.Шпенглер О. Закат Европы. Том 2// Самосознание культуры и искусства XX века. Западная Европа и США: сб. статей — М., 2000.

Диссертация

Громова, Ольга Геннадьевна

Ученая cтепень:

Кандидат культурологии

Место защиты диссертации:

Кемерово

Код cпециальности ВАК:

Специальность:

Теория и история культуры

Количество cтраниц:

ГЛАВА I ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ И ИСТОРИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ЯЗЫКА И

КУЛЬТУРЫ.

§ 1 ЯЗЫК КАК СРЕДСТВО ТРАНСЛЯЦИИ И АККУМУЛЯЦИИ КУЛЬТУРЫ НАРОДА И ЕГО НАЦИОНАЛЬНОГО

ХАРАКТЕРА.

§ 2 КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ФОРМИРОВАНИЯ

РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА.

ГЛАВА II ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ ЗАИМСТВОВАНИЕ КАК СРЕДСТВО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ КУЛЬТУР : ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ

АСПЕКТ ПРОБЛЕМЫ.

§ 1 ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ КУЛЬТУР КАК ОСНОВА

ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ЗАИМСТВОВАНИЯ.

§ 2 ИСКОННЫЕ И ЗАИМСТВОВАННЫЕ ЛЕКСИЧЕСКИЕ ЕДИНИЦЫ В

СВЕТЕ ТЕОРИИ ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОГО ПОЛЯ.

Введение диссертации (часть автореферата) На тему "Взаимодействие российской и западноевропейской культур в период формирования русского литературного языка:Конец XVII - первая треть XVIII вв."

Актуальность темы. На современном этапе развития общества, когда весь мир охвачен процессами глобализации и единения различных наций и культур, и стремится к универсальному диалогу, вопрос о взаимовлиянии и взаимопроникновении языка и культуры стоит очень остро. Вызвано это тем, что язык, будучи средством трансляции культуры, является ее «зеркалом », а обилие языковых заимствований, характерных для современного этапа, вызывает серьезные опасения о сохранении целостности и самобытности национальной культуры. Насколько возможно сберечь стабильность национальных языков и культур при таких условиях, и реальна ли идея создания некого всеобщего диалога, суммирующего все достижения цивилизации - это вопрос, волнующий сегодня не только культурологов и лингвистов, но и политиков.

В истории России подобная проблема уже возникала в период попытки Петра Великого европеизировать страну. Имеется некоторое сходство процессов, происходивших два столетия назад, и современных. Такая повторяемость, должно быть, обусловлена сходностью ситуаций, породивших изменения в обществе, среди которых можно выделить: во-первых, изменение политического статуса России в XVIII и XX веке; во-вторых, усиление экономических связей с иностранными государствами; в-третьих, расширение образовательных и культурных контактов с зарубежными странами.

Естественно, эти процессы не являются идентичными, так как за два века произошли качественные изменения. Тем не менее, на базе предшествующего опыта могут быть решены некоторые современные задачи в культурологии и лингвистике: изучение и осмысление их позволяет прогнозировать развитие культурных контактов в современных условиях, оценивать влияние культурных заимствований на язык народа - реципиента, отслеживать механизмы проникновения иностранной культуры и ее влияние на россиян на ментальном уровне. На практике с помощью подобных исследований может быть решен вопрос, следует ли административно регламентировать процессы заимствований, чтобы сохранить чистоту национальной культуры, или культура, отраженная в языке, способна саморегулироваться, на основании накопленного опыта и культурных традиций.

В условиях глобализации остро встают вопросы о самоидентификации культур, о том, как сохранить национальное своеобразие и не свести достижения отдельных культур к единой универсально-нивелирующей монокультуре. Ключом к их решению является изучение ментальных механизмов, отраженных в языке нации, а также исследование природы формирования национального характера, степени его устойчивости, что можно проследить на языковых трансформациях, поскольку наши представления об окружающем мире в большой мере выражаются лингвистическими средствами.

Исходя из того, что история имеет тенденцию к повторяемости, описание культурной и языковой картины, сложившейся в петровский период, поможет осознать дальнейшее развитие ситуации в современных условиях.

Степень разработанности. Тема исследования потребовала обращения к фундаментальным трудам зарубежных и отечественных ученых, которые наиболее полно отражают современные подходы к изучению языкового заимствования. Проблема иноязычного заимствования, ставшая объектом исследования в конце XIX века, основательно изучена в лингвистике. Иностранные заимствования рассматривались с точки зрения их происхождения, степени освоения, сферы употребления и стилистической окрашенности, причин заимствования. У. Вайнрайх, Б. Гавранек исследовали иноязычную лексику с позиций внешних и внутренних причин заимствования. В свою очередь, В. В. Веселитский , Я. К. Грот, И. И. Огиенко , посвятили свои работы изучению этого пласта лексики по признакам источника и давности заимствования. В этом же ключе, акцентируя внимание на «ведущем влиянии », работали Е. Э. Биржакова , Л. А. Воинова, Л. Л. Кутина . Сферам заимствования и их функционированию в языке-реципиенте были посвящены исследования В. В. Виноградова и Ф. П. Филина. Вопросами адаптации заимствований по фономорфологическому признаку и вопросами устойчивости занимались В. В. Виноградов , Д. С. Лотте, Л. П. Якубинский . Проблемы социальной обусловленности заимствования исследовали Р. А. Будагов , Ю. Д. Дешериев, А. Д. Швейцер . Работы Ю. С. Сорокина посвящены проблеме условий заимствования, а работы В. М. Аристовой - этапам эволюции заимствования.

Проблема языкового заимствования как факта культуры недостаточно изучена б философии и культурологии. Однако эти науки определили такие понятия как «национальный характер », «модальная личность », «менталитет », что связано с выявлением надындивидуальных национальных особенностей. Именно с позиций этих понятий рассматриваются заимствования конца XVII - первой трети XVIII вв. в настоящей работе. Впервые о национальном характере, который формирует мировоззрение нации, отражаясь в его языке, и, тем самым, создает ее неповторимое своеобразие, заговорил немецкий ученый В. фон Гумбольдт, опираясь на более ранние исследования «духа народа » И. Гердера и Г. Гегеля.

Последователи В. фон Гумбольдта, американцы Э. Сепир и Б. Уорф, продолжая исследования о взаимосвязи языка и мышления, создали теорию лингвистической относительности, согласно которой язык определяет характер познавательной деятельности, формирует мировоззрение.

Долгое время ученые спорили о том, существует ли вообще некий «национальный характер », объединяющий этнические группы и служащий средством их идентификации. На данный момент, благодаря работам этнологов, психологов, социологов, культурологов, лингвистов, общепризнанно существование национальных особенностей, которые представляют свойственное только данному народу сочетание черт характера. Это проявляется в определенных нормах и формах реакции на окружающий мир, а также в нормах поведения и деятельности.

В психологической антропологии большой вклад в разработку этого вопроса внесли идеи американской лингвистки, этнолога и антрополога Р. Бенедикт. Теория национального характера как совокупности модальных (статистически доминирующих) черт взрослой личности разработана в трудах Э. Дюркгейма, А. Инкельса, Д. Левинсона.

В исследованиях ментальности большое внимание уделяется проблеме менталитета социума. Этим вопросом занимались В. Вундт, Г. Лебон, Б. С. Гершунский , Т. Г. Грушевицкая. Менталитет социума или, по определению Г. Лебона, душа расы - это «агрегат общих психологических особенностей ». По его мнению, моральные и интеллектуальные особенности, совокупность которых выражает душу народа, представляют собой синтез всего его прошлого, наследство всех его предков и побудительные причины его поведения. Эта совокупность образует средний тип, дающий возможность определить народ. В приложении к отдельному индивидууму черты, характеризующие «душу», могут быть недостаточными, а иногда неверными; но в приложении к большинству индивидуумов известного народа они дают достаточно верное изображение.

Важный пласт литературы - исследования, посвященные теме «русской национальной личности », в основу которых легли работы Н. А. Бердяева , С. Н. Булгакова, Б. П. Вышеславцева , И. А. Ильина, Д. С. Лихачева , П. А. Сорокина, Г. П. Федотова , С. Л. Франка, «евразийцев ». Последние разработки в этом направлении с позиции лингвокультурологии осуществлены Н. Д. Арутюновой , В. В. Воробьевым, В. А. Масловой , Ю. С. Степановым, В. Н. Телия .

Несмотря на то, что проблемы заимствования, проблемы культуры, связанные с заимствованием, и проблема национального характера хорошо освещены в литературе, взаимовлияние языкового заимствования и культуры с точки зрения национального характера русского народа, являясь малоизученным направлением культурологии, потребовало дальнейшей научной разработки, основанной на методах лингвокультурологии.

Проблема данного исследования заключается в определении того, насколько черты национального характера, отраженные в базовых языковых константах, устойчивы к влиянию иностранных заимствований в переломные исторические моменты.

Объектом исследования являются взаимосвязь и взаимодействие культуры и языка в процессе их исторического развития.

Предмет исследования - лингвистические заимствования из западноевропейских языков в русский язык в различных областях общественной жизни России конца XVII - первой трети XVIII века с точки зрения русского национального характера.

Хронологические рамки работы охватывают период с конца XVII по первую треть XVIII века.

Связано это с тем, что зарубежные контакты принесли не только культурные, но и языковые заимствования, которые в дальнейшем оказали влияние на формирование русского литературного языка.

В конце XVII - первой трети XVIII века печатными источниками были в основном официальные документы. Но в это время зарождались первые художественные произведения, авторами которых были Ф. Прокопович, В. К. Тредиаковский , кн. П. А. Толстой, а также первые публицистические издания («Куранты »). Делались попытки систематизировать и описать грамматические нормы языка (В. Бурцев, М. Грек, М. Смотрицкий). Поэтому можно говорить о начале формирования русского литературного языка в конце XVII -первой трети XVIII вв.

Целью исследования является рассмотрение заимствования лексических единиц в русский язык из западноевропейских языков в эпоху начала становления русского литературного языка (конец XVII - первая треть XVIII вв.) с точки зрения русского национального характера, выраженного в базовых лингвокультуремах языка-реципиента, определение их роли в системе языковых констант и участия в паремиологическом фонде и фразеологическом корпусе русского языка.

Реализация данной цели требует последовательного решения следующих основных задач:

1. выявление базовых лингвокультурем национальной культуры, являющихся основой сохранения национального характера;

2. установление зависимости между характером народа и ассимиляцией языковых заимствований в языке-реципиенте;

3. установление места языкового заимствования в лингвокультурном поле языка.

Методологические основы исследования. Методологическую базу исследования составляет системный подход к рассмотрению гуманитарных объектов, основные положения которого разработаны в фундаментальных трудах таких авторов как В. фон Гумбольдт, Э. Сепир, Д. С. Лихачев , П. А. Сорокин, Н. Д. Арутюнова , В. В. Воробьев, Ю. С. Степанов , В. Н. Телия.

Изучение лингвистических заимствований с точки зрения национального характера потребовало междисциплинарного подхода к проблеме, что, в свою очередь, обусловило применение аналитических методов, сложившихся в культурологии, лингвистике, истории.

Для воссоздания культурно-исторической ситуации конца XVII - начала XVIII используется исторический метод, базирующийся на работах В. О. Ключевского , Е. В. Анисимова, П. Н. Беркова , В. И. Буганова, А. М. Панчен-ко, Л. А. Черной .

В работе применяется метод лингвокультурологического поля, позволяющий получить целостное представление о лексических единицах в совокупности их языкового и внеязыкового содержания. При описании взаимосвязи языка и культуры необходимым явилось выделение лингвокультуремы - ме-журовневой единицы, являющейся симбиозом экстралингвистического и лингвистического содержания заимствуемой реалии.

В работе использован метод сплошной выборки из этимологического словаря М. Фасмера, с помощью которого выделен корпус слов, отвечающий заданной периодизации. Благодаря указанному методу, были выделены лексические единицы, соответствующие задачам настоящего исследования.

С помощью метода анализа словарных дефиниций определяется место заимствованных иноязычных лексических единиц в лингвокультурных полях.

Научная новизна исследования заключается в следующем:

1. Осуществлены анализ и культурная интерпретация понятийного ряда: «культура », «язык», «национальный характер », «менталитет ».

2. Впервые методы лингвокультурологии применяются к рассмотрению исторического лингвистического материала Петровской эпохи (заимствования конца XVII - первой трети XVIII вв.).

3. Выделены лингвокультуремы, сущностно значимые для русского национального характера: вера, судьба, община, власть.

4. Анализ лингвистического заимствования осуществлен с позиций качественных особенностей русского национального характера, таких как соборность, стремление к свободе и независимости в органичном сочетании со стремлением к сильному самодержавному государству, духовность как поиск Абсолюта, двоеверие.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Лингвокультурема как ядро лингвокультурологического поля имеет большое значение при комплексном изучении культуры во взаимосвязи с языком, так как отражает не только языковые, но и внеязыковые процессы, явления, культурно-исторические особенности, что позволяет исследовать национальный характер в частности и культуру народа в целом методом выделения культурспецифичных лингвокультурологических полей.

2. Особенности православного мышления человека XVII - XVIII вв. отражаются в специфичном отношении к социально-культурным аспектам, таким как власть, закон, общество, что ограничило влияние западных заимствований на русский язык и культуру в целом.

3. Культурные системы обладают относительной устойчивостью: лингвистические заимствования занимают периферийное место в лингвокультур-ных полях, отражающих менталитет народа, что не ведет к значительному изменению архетипов национального характера.

4. Заимствования проявляются в языке-реципиенте в качестве идиом, однако заимствованные слова не входят в паремиологический фонд языка, что свидетельствует об их ограниченном влиянии на стереотипы народного сознания.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что в нем систематизируется и обобщается понятийный аппарат лингвокультурологии и, тем самым, культурологии в целом; демонстрируется эффективность метода лингвокультурологического поля для исследования национальной культуры и языка, ее обслуживающего; вносится существенный вклад в развитие комплексного исследования культуры русского народа за счет привлечения понятийного аппарата истории, этнографии, культурологии, философии, языкознания.

Практическая значимость исследования.

Данная работа может служить источником информации страноведческого характера для расширения знаний в процессе изучения культуры России, а также пособием по межкультурной коммуникации, объясняющим культурные особенности русского народа. Возможно ее применение в практике и теории перевода для более адекватного выбора лексических единиц при передаче культуроспецифичных слов. Также результаты исследования могут быть использованы в вузовском учебном курсе «Культурология ». Исследование может представлять интерес для широкого круга специалистов гуманитарного направления.

Апробация работы. Основные результаты исследования были представлены в форме докладов и сообщений на научных конференциях: международных («Язык и культура », Томск, 2003), всероссийских («Наука и образование », Белово, 2003), региональных («I Научная конференция аспирантов и соискателей КемГАКИ », Кемерово, 2002), «Методология и методы гуманитарного и социального исследования », Кемерово, 2003).

Диссертация в полном объеме обсуждена на кафедре культурологии и искусствознания КемГАКИ.

Структура исследования: Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка литературы и приложения.

Заключение диссертации по теме "Теория и история культуры", Громова, Ольга Геннадьевна

Исследования вопроса о том, почему при всем обилии заимствований, ко торые характерны для переломных исторических периодов, в том числе, пришедшихся на эпоху реформ, проводимых Петром Великим, в языке асси милируется только незначительная их часть, показали тесную взаимосвязь национального характера и языка нации.Согласно определениям, данным отечественными и западными лингвиста ми и культурологами, язык является выразителем национальной ментально сти, а, следовательно, и национальной культуры как определенного видения К настояш;ему моменту ученые пришли к выводу о существовании «на ционального характера » (или менталитета), который представляет собой свойственное только одному народу своеобразное сочетание национальных и общенациональных особенностей, проявляющихся как определенные нормы и формы реакции на окружающий мир, а также как нормы поведения и дея тельности. Быт, конкретно-исторические ситуации, традиции формируют оп ределенный культурный ореол, благодаря которому мы различаем принад лежность людей к разным нациям.Язык манифестирует этническое самосознание, то есть представление на рода о самом себе. Несмотря на то, что национальный характер этноса скла дывается из менталитетоБ отдельных лиц, представителей данного этноса, существует некий «образ мы » не сводящийся к сумме индивидуальных соз наний. Он представлен в литературе, мифах, легендах, произведениях худо жественного творчества, в СМИ и является средством самоопределения эт носа.При изучении взаимосвязи и взаимодействия языка и культуры предлага ется выделение межуровневой единицы - лингвокультуремы (В. В. Воробь ев), которая представляет собой единицу лингвистического и экстралингвис тического плана содержания. Лингвокультурема как ядро лингокультзфоло- 1 4 8 -

гического поля имеет большое значение при комплексном изз^ении языка во взаимосвязи с культурой, так как отражает не только языковые, но и внеязы ковые процессы, явления, культурно-исторические особенности, что позво ляет исследовать национальный характер в частности и культуру народа в целом методом выделения культуроспецифичных лингвокультзфологических полей.Лингвокультуремы, обладающие общим инвариантным смыслом в опреде ленной культурной сфере, образуют лингвокультурологическое поле. Заим ствованная лексическая единица, попав в такое поле, модифицируется со гласно его требованиям (семантики, отношений синонимии /антонимии, сти листической окрашенности), в то ж& время она привносит элементы «чужой » картины мира. Исследования показали, что лексические заимствования, во шедшие в базовое лингвокультурологическое поле, занимают в нем перифе рийное место (например, судьба - фортуна; свобода - революция) и не нахо дят отражения в паремиологическом фонде языка, являющегося отражением жизненного уклада, нравственно-этического кодекса, исторически накоплен ного опыта данного народа независимо от давности заимствования.Однако заимствования имеют свойство отражаться в языке - реципиенте в качестве идиом, что свидетельствует об их укоренённости как в языке, так и Б сознании народа, в силу того, что они становятся выразителями неких сте реотипов и культурных установок, ставших частью жизни народа. Можно го ворить о том, что заимствование не разрушает архетипов культуры и только в результате систематического однонаправленного воздействия способно от разиться на характере народа. Это подтверждается тем фактом, что заимство вание, независимо от давности, не находит отражения в пословицах и пого ворках данного народа, являющихся своеобразным зеркалом коренного ук лада жизни нации.В языке зосореняются заимствованные слова, выражающие понятия, соот ветствующие национальному характеру народа, основой которого является

русское Православие как особая синкретическая форма языческих верований и христианства. В качестве важнейших доминант русского национального характера выделяют: религиозность, соборность, всемирную отзывчивость, стремление к высшим формам опыта, поляризованность души, что подтвер ждается проведенным анализом данных частотных словарей как наиболее частотных слов, употребляемых в русском языке.Культура - явление динамическое, но связанное с системой стереотипов (национальным характером) народа. Отсюда, заимствование не является ме ханическим копированием чужого вокабуляра. В языке - реципиенте заимст вованное слово претерпевает преобразование смысла, смеш;ение иерархии значений, изменение оттенков значения слова.Наиболее значимые ценностные ориентации нации формируют обширные семантические поля по «закону синонимической аттракции », привлекая, в том числе, иностранные заимствования для дифференциации смыслов, от тенков значения. Для русской национальной культуры значимыми констан тами, вокруг которых образуются лингвокультурологические поля, вклю чающие в себя также и заимствованные лексические единицы, являются лин гвокультуремы «душа, вера, свобода, власть, судьба».Принципиальное различие в «корнях » западноевропейской и русской культур - а одним из основных является религиозное различие - ограничило влияние западных заимствований на русский язык и культуру в целом. В лю бом языке, в том числе в русском, существуют языковые константы, базовые понятия, определяющие самобытность и уникальность национальной культу ры (например. Православие, духовность). Особенности православного мыш ления отражены не только в том, что все основные понятия (вера, правосла вие. Бог) имеют славянскую этимологию, но и в специфичности отношения к социально-культурным аспектам, таким как власть, закон, общество.А. Я. Гуревич считает язык и религию основными, цементирующими мен тальность, силами. Поэтому залог сохранения национальной ментальности -

незыблемость религиозных традиций и тех базовых лингвокультурем, кото рые выражают их.Дуальность, антиномичность русской культуры проявляется в совокупно сти двух культур, из которых она, по сзпги, состоит: одна - народная, природ но-языческая остается практически неизменной в своих нравственно этических ценностях, другая - внешняя - отражает научно-технический про гресс, изменение социально-политической обстановки путем пополнения словарного запаса языка иностранными заимствованиями.Результаты работы показали, что национальный характер народа, или, дру гими словами, его культурные ментальные установки, является хранителем как культуры в целом, так и в определенной степени языка народа. В том смысле, что не позволяет заимствованиям разрушать лингвокультурологиче ские константы нации, отводя им периферийные позиции в сознании и языке.

Список литературы диссертационного исследования кандидат культурологии Громова, Ольга Геннадьевна, 2004 год

1. Алексеев А. А. К вопросу о социальной дифференциации русского языка XVIII века. С. 22-44 //Язык и общество. Отражение социальных процессов в лексике. Межвуз. науч. сборник: Изд-во Сарат. ун-та, 1986.

2. Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа (XVIII -первая половина XIX в.). М.: Наука, 1985. - 270 с.

3. Анисимов Е. В. Время петровских реформ. JI.: Лениздат, 1989. - 496 е., ил.

4. Аристова В. М. Англо-русские языковые контакты (англицизмы в русском языке): Монография. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1978 - 150 с.

5. Арутюнов С. А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М.: Наука, 1989.-247 с.

6. Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. 2-е изд., испр. - М.: Языки русской культуры, 1999. -1 - XV, 896 с.

7. Арутюнян Ю. В. и др. Этносоциология: Учебное пособие для вузов/ Ю. В. Арутюнян, Л. М. Дробижева , А. А. Сусоколов. М.: Аспект Пресс, 1998. -271 с. - (Программа «Высшее образование »)

8. Аскольдов А. С. Концепт и слово.//Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. Антология. Под ред. проф. В. П. Нерознака. -М.: Academia, 1997. С. 267 - 279.

9. Белинский В. Г. Взгляд на русскую литературу. М.: Современник, 1988. - 653 с.- 1521 З.Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века начала XX века. - М.: ЗАО "Сварог и К", 1997. - 541 с.

10. Бердяев Н. Судьба России. - М.: Советский писатель, 1990. - 346 с.

11. Берков П. М. Проблемы исторического развития литератур. Л.: Худож. литра, 1981 -495 с.

12. Библер В. С. От наукоучения к логике культуры: Два фолософских введения в двадцать первый век. - М.: Политиздат, 1990. - 413 с.

13. Биржакова Е. Э., Войнова Л. А., Кутина Л. Л. Очерки по исторической лексикологии русского языка XVIII века. (Языковые контакты и заимствования). Л.: Наука, Ленинград, отд., 1972. - 431 с.

14. Бицилли П. М. Нация и язык. //Изв. АН СССР . Сер. лит. и яз. 1992. - т. 51. - № 5. - С. 72-84.

15. Бок Ф. К. Структура общества и структура языка.//3арубежная лингвистика. I: Пер с англ. /Общ. ред. В. А. Звегинцев , Н. С. Чемоданова. М.: Изд. группа «Прогресс », 1999. - С. 115 - 129.

16. Бондаренко С. В. Место иноязычной лексики в российском культурном пространстве.// Культурология в теоретическом и прикладном измерениях: Материалы науч.-практич. семинара/ Отв ред. Г. Н. Миненко. Кемерово; М., 2001. - С. 72-76.

17. Бромштейн Г. И. Антиклерикальная поэзия Ломоносова.// XVIII век. Сборник. Вып. 3. М.-Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1958. - С. 65 - 91.

18. Брутян Г. А. Гипотеза Сепира Уорфа. - Ереван: Луйс, 1968 - 66 с.

19. Буганов В. И. Мир истории: Россия в XVII столетии. М.: Молодая гвардия, 1989-318 е., ил.

20. Будагов Р. А. Философия культуры. -М.: Мысль, 1980 304 с.

21. Булгаков С. Н. Труды по социологии и теологии: В 2 т. Т. 2. М.: Наука, 1997. - 825 с. (Серия «Социологическое наследие).

22. Буслаев Ф. О. О литературе: Исследования; Статьи/ Сост., вступ. ст., примеч. Э. Афанасьева. М.: Худож. лит., 1990. - 512 с.

23. Вайнрайх У. Одноязычие и многоязычие.//Зарубежная лингвистика. III: Пер с англ., нем., фр. /Общ. ред. В. Ю. Розенцвейга , В. А. Звегинцева,В. Ю. Городецкого . М.: Изд. группа «Прогресс », 1999. - С. 7 - 43.

24. Вайнрайх У. Языковые контакты. Киев: Вища школа, 1979. - 263 с.

25. Васильев С. А. Философский анализ гипотезы лингвистической относительности. -Киев: Наукова думка, 1974 134 с.

26. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов/ Пер. с англ. И. Д. Шмелева. М.: Языки славянской культуры, 2001. - 288 с. -(Язык. Семиотика. Культура. Малая серия).

27. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание: Пер. с англ. Отв. ред. М. А. Кронгауз , вступ. ст. Е. В. Падучевой. -М.: Русские словари, 1997. 416 с.

28. Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура: Лингвострановедче-ская теория слова. М.: Русский язык, 1980. -320 е., ил.

29. Веселитский В. В. Отвлеченная лексика в русском литературном языке XVIII начала XIX века. - М.: Наука, 1972. - 319 с.

30. Виноградов В. В. Лексикология и лексикография: Изб. труды. М.: Наука, 1977.-310 с.

31. Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII XIX веков. - М.: Высшая школа, 1982 - 528 с.

32. Воробьев В. В. Лингвокультурология (теория и методы): Монография. -М.: Изд-во, РУДН , 1997 331 с.

33. Вундт В. Проблемы психологии народов. СПб: Питер, 2001. - 160 с.

34. Вышеславцев Б. П. Этика преображенного Эроса/ Вступ. ст., сост. и ком-мент. В. В. Салова. М.: Республика, 1994. - 368 . (Библиотека этической мысли)

35. Гавранек Б. К проблематике смешения языков.//Зарубежная лингвистика. III: Пер с англ., нем., фр. /Общ. ред. В. Ю. Розенцвейга , В. А. Звегинце-ва,В. Ю. Городецкого . -М.: Изд. группа «Прогресс », 1999. С. 56 - 74.

36. Гак В. Г. Сопоставительная лексикология. (На материале французского и русского языков). -М.: Международные отношения, 1977. 264 с.

37. Галушко Т. Г. Диалог культур как методологическая основа межкультурной коммуникации// Мир языка и межкультурная коммуникация, Барнаул, 2001.-С. 56-59.

38. Гегель Г. В. Ф. Система наук. 4.1. Феноменология духа/ Пер. Г. Шпета. -СПб: Наука, 1999.-441 с.

39. Гегель Г. В. Ф. Сочинения. Т. 3. Энциклопедия философских наук. Ч. 3 Философия духа/ Пер. Б. А. Фохта. М.: Академия наук СССР. Ин-т философии, 1956. - 371 с.

40. Георгиева Т. С. История русской культуры: история и современность. Учеб. пособие. М.: Юрайт, 1998 - 576 с.

41. Гердер И. Г. Избранные сочинения. М.-Л.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1959.-389 с.

42. Гершунский Б. С. Россия и США на пороге третьего тысячелетия: Опыт экспертного исследования российского и американского менталитетов. -М.: Флинта, 1999. 604 с.

43. Горшков А. И. История русского литературного языка. М.: Высшая школа, 1969 - 366 с.

44. Грушевицкая Т. Г., Попков В. Д., Садохин А. П. Основы межкультурной коммуникации: Учебник для вузов/ Под ред. А. П. Садохина. М.: ЮНИТИ - ДАНА, 2002. - 352 с.

45. Гумбольдт В. фон Избранные труды по языкознанию М.: Прогресс, 1984 -395 с.

46. Гумбольдт В. фон Язык и философия культуры. М.: Прогресс, 1985 -449 с.

47. Гуревич А. Я. От истории ментальности к историческому синтезу.// Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов ». -М.: 1993. С. 16 - 29.

48. Гусляров Е. «Русский характер » в представлении иностранцев. //Татарский мир. 2002. - № 5. - С. 11.

49. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991 - 574 с.

50. Демин А. С. Русская литература второй половины XVII начала XVIII в.: Новые художественные представления о мире, природе, человеке. - М.: Наука, 1977.-285 с.

51. Дюркгейм Э. Представление индивидуальное и представление коллективное.// Социология. Ее предмет, методы, предназначение/ Пер. с фр., составление, послесловие и примечания А. Б. Гофмана. М.: Канон, 1995. -С. 208-244.

52. Жабина Е. В. Интеграция заимствований в системе языка рецептора (к постановке проблемы), С. 216 - 230// Мир языка и межкультурная коммуникация, Барнаул, 2001.

53. Живов В. М. Язык и культура России XVIII века. М.: Школа «Языки русской культуры », 1996. - 591 с.58.3вегинцев В. А. История языкознания XIX XX вв. в очерках и извлечениях. 4.1, 2- М.: Прогресс, 1964 - 465 с.

54. Ильин И. А. О православии и католичестве.// Собрание сочинений: в 10 т. Т. 2. Кн. 1/ Сост. и коммент. Ю. Т. Лисицы. М.: Русская книга, 1993. - С. 383-395.

55. Ильин И. А. О России. М.: Студия «ТРИТЭ » «Российский Архив », 1991 -32 с.

56. Истоки русской беллетристики. (Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе) /Отв. ред. Я. С. Лурье. Л.: Наука, Ленинград, отд., 1970. - 594 с.

57. История лексики русского литературного языка конца XVII начала XIX века. /Отв. ред. Ф. П. Филин. - М.: Наука, 1981. - 372 с.

58. История русской переводной художественной литературы: Древняя Русь. XVIII век. / Под ред. Ю. Левина. Т. 1. Проза. СПб., 1995. - 314 с.

59. Карамзин H. M. О любви к отечеству и народной гордости.// Избранные сочинения: В 2 т. Т. 2. M-JL: Изд-во «Худож. лит-ра», 1964. С. 280 - 287.

60. Ключевский В. О. О русской истории: Сборник./ Сост., авт. предисл. и примеч. В. В. Артемов; Под ред. В. И. Бутанова- М.: Просвещение, 1993 -576 с.

61. Колесов В. В. Древнерусский литературный язык. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1989.-296 с.

62. Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1986. -312 с.

63. Колшанский Г. В. Объективная картина мира в познании и языке. М.: Наука, 1990 - 108 с.

64. Кондаков И. В. О менталитете русской культуры //Цивилизации и культуры. Вып. 1. Россия и Восток: цивилизационные отношения. М.: Ин-т востоковедения, 1994. - 410 с.

65. Копелев Л. 3. Чужие.//Одиссей. Человек в истории. 1993. Образ «другого » в культуре. М.: Наука, 1994. - 336 с. - С. 8 - 18.

66. Костомаров В. Г. Языковой вкус эпохи. Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. Издание третье, испр. и доп. СПб.: «Златоуст », 1999.- 320 с. (Язык и время. Вып. 1).

67. Кошман А. Л. Подходы к изучению национальной идеи в современной западной социологии.// Вестник Моск. Ун-та. Социология и политология. -2002, №3.-С. 147-157.

68. Крысин Л. П. Иноязычные слова в современном русском языке. М.: Наука, 1968-208 с.

69. Крысин Л. П. Русский литературный язык на рубеже веков.// Русская речь.- 2000. -№1- С. 28-40.

70. Лебон Г. Психология толп.// Психология толп- М.: Инт-т психологии РАН , Изд-во «КСП+», 1999. С. 15 - 254.

71. Лихачев Д. С. Заметки о русском. Изд. второе, доп. М.: Советская Россия, 1984. - 64 с.

72. Лихачев Д. С. Концептосфера русского языка.//Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. Антология. Под ред. проф. В. П. Нерознака. М.: Academia, 1997. - С. 280 - 287.

73. Ломоносов М. В. Труды по филологии. Т. 7.// Полное собрание сочинений. М.-Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1952.

74. Лосский Н. О. Условия абсолютного добра: Основы этики; Характер русского народа. М.: Политиздат, 1991. - 368 с. - (Б-ка этич. мысли).

75. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII начало XIX в.) - СПб: Искусство - СПБ , 1996. - 399 с. -5 л. ил.

76. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. К семиотической типологии русской культуры XVIII века. Т. 4. // Из истории русской культуры: В 5 т. М.: Школа «Языки русской культуры », 1996. - 624 с.

77. Лотте Д. С. Вопросы заимствования и упорядочения иноязычных терминов и терминоэлементов. -М.: Наука, 1982. 148 с.

78. Маковский М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 1996. - 416 е.: илл.

79. Мартынова А. Н. Мудрость и красота./ЛТредисл. к сб. «Пословицы. Поговорки. Загадки». -М.: Современник, 1986.-С. 6-17.

80. МасловаВ. А. Лингвокультурология: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. М.: Издательский центр «Академия », 2001 - 208 с.

81. Мечковская Н. Б. Социальная лингвистика. М.: Наука, 1996 - 206 с.

82. Милов Л. В. Природно-климатический фактор и менталитет русского кре-стьянства.//Менталитет и аграрное развитие России (XIX XX вв.) Материалы международной конференции. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН). - 1996. - С. 40 - 56.

83. Молчанов Н. Н. Дипломатия Петра Великого. 3-е изд. - М.: Международные отношения, 1990 - 448 с.

84. Мыльников А. С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы: Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI начала XVIII в. - СПб.: Петербургское Востоковедение, 2000: 2-е изд. - 320 с.

85. Никифоров Л. А. Россия в системе европейских держав в первой четвертиXVII века. // Россия в период реформ Петра I: Сб. ст./ Н. И. Павленко (отв. ред.), Л. А. Никифоров, М. Я. Волков . -М.: Наука, 1973 383 с.

86. Николаев С. И. Из литературной эстетики Петровской эпохи.// XVIII век. Сб. 18./ Отв. ред. Н. Д. Кочеткова. СПб.: Наука, 1993. - С. 218 - 230.

87. Новикова М. Маргиналы.// Новый мир. 1994. - №1. - С. 226 - 239.

88. Новый завет Господа нашего Иисуса Христа. Кемерово: Кемеровское, книжное издательство, 1990. - 382 с.

89. Павилёнис Р. И. Проблема смысла. М.: Мысль, 1983 - 286 с.

90. Панченко А. М. Русская история и культура: Работы разных лет. СПб: Юна, 1999 - 520 с.97 .Панченко А. М. Русская культура в канун петровских реформ/ Отв. ред. Д. С. Лихачев. Л.: Наука, Ленинград, отд., 1984. -204 с.

91. Панченко А. М. Церковная реформа и культура петровской эпохи. // XVIII век: Сб. статей №17 СПб: Наука, С-Петербургское отд., 1991. - 304 с.

92. Пауль Г. Принципы истории языка. Пер. с нем. под ред. А. А. Холодовича. Вступ. ст. С. Д. Кацнельсона. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1960. - 500 с.

93. Портнов А. Н. Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX XX вв. - Иваново, 1994. - 367 с.-159101. Потебня А. А. Слово и миф. М.: Изд-во «Правда », 1989. - 622 с.

94. Прядко С. Д. Язык и культура: культурный компонент значения в лин-твокультурной лексике австралийского варианта английского языка: Ав-тореф. дис. канд фил. наук. М.: Московский государственный ун-т им. М. В. Ломоносова , 1999. - 25 с.

95. Ромодоновская Е. К. Об изменениях жанровой системы при переходе от древнерусских традиций к литературе нового времени. // XVIII век. Сб. 21./ Отв. ред. Н. Д. Кочеткова. СПб.: Наука, 1999. - С. 14 - 22.

96. Савицкий П. Н. Евразийство.// Мир России Евразия: Антология/ Сост.: Л. И. Новикова , И. Н. Сиземская. -М.: Высшая школа,1995. - 339 с. - (Из истории отечественной духовности).

97. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.: Издательская группа «Прогресс » «Универс », 1993 - 655 с.

98. Сергеев С. К. Трансмиссия социокультурного опыта (к постановке проблемы)// Культура и общество: возникновение новой парадигмы. Тезисы докладов и сообщений Всерос. науч. конф., ч.1 Кемерово, 1995. - С. 217-221.

99. Серебрякова Ю. А. Диалог культур в современном мире.// Культура и общество: возникновение новой парадигмы. Тезисы докладов и сообщений Всерос. науч. конф. Ч. 1. Кемерово, 1995. - С. 16 - 17

100. Сильницкий Г. Г. Россия в поисках смысла. 4.1. Россия между прошлым и будущим. Смоленск, 2001. - 294 с.

101. Ситникова Д. Л. Культура как динамическая система.// Дефиниции культуры: Сб. трудов участников Всероссийского семинара молодых ученых. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1998 - Вып. 3. - 210 с.

102. Стенник Ю. В. Полемика о национальном характере в журналах 1760 -1780-х годов.// XVIII век. Сб. 22./ Отв. ред. Н. Д. Кочеткова. СПб.: Наука, 2002.-С. 85-96.

103. Степанов А. В. История русского литературного языка. М.: Изд-во Моск. ун-та, изд. 4-е, испр. и доп., 1968. - 70 с.

104. Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры: Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Академический Проект, 2001. - 990 с.

105. Тер-Минасова С. Г. Язык и межкультурная коммуникация: (Учеб. пособие) М.: Слово/ Slovo, 2000. - 624 с.

106. Туев В.В. Феномен английского клуба. М.: Московский государственный университет культуры, 1997 - 240с.

107. Успенский Б. А. Избранные труды, том I. Семиотика истории. Семиотика культуры, 2-е изд., испр. и доп. М.: Школа "Языки русской культуры", 1996 - 608 с.

108. Устюгов Н. В., Чаев Н. С. Русская церковь в XVII веке. //Русское государство в XVII веке. Новые явления в социально-экономической, политической и культурной жизни. Сб. ст. М.: Изд-во академии наук СССР, 1961.-С. 295-329.

109. Флоровский Г. В. О народах неисторических. (Страна отцов и детей) // Мир России Евразия. Антология./ Сост. JI. И. Новикова , И. Н. Сизем-ская. - М.: Высшая школа, 1995 - 339 с. - (Из истории отечественной духовности).

110. Франк С. JI. Русское мировоззрение.// Франк С. JI. духовные основы общества. М.: Республика, 1992. - С. 471 - 500.

111. Хорошкевич A. JI. Из истории русско-немецких торговых и культурных связей начала XVII в. (к изданию словаря Тонни Фенне) // Международные связи России в XVII XVIII вв. Экономика, политика, культура. Сб. ст. - М.: Наука, 1966. - С. 35 - 57.

112. Хотинец В. Ю. Этническое самосознание. СПб: Алетейя, 2000. - 240 с.

113. Черная JI. А. Русская культура переходного периода от Средневековья к Новому времени. М.: Языки русской культуры, 1999 - 288 е., ил.

114. Чинакова JI. И. К вопросу о менталитете русского народа. //Социс. -2000.-№7,-С. 138- 140.

115. Чучин-Русов А. Е. Конвергенция культур. М.: ИЧП «Изд-во Магистр», 1997 - 40 с.

116. Шапошников В. Н. Иностранные слова в современной российской жизни. //Русская жизнь. -1997. №3. - С. 38 - 42.

117. Шахматов А. А. Сборник статей и материалов/ Под ред. академика С. П. Обнорского. M.-JL: Изд-во Академии наук СССР, 1947. - 474 с.

118. Швейцер А. Д. Некоторые аспекты проблемы «язык и культура » в освещении зарубежных лингвистов и социологов. // Национальный язык и национальная культура/Ю. Д. Дешериев. -М.: Наука, 1978.

119. Шпет Г. Г. Введение в этническую психологию.// Шпет Г. Г. Сочинения. -М.: Изд-во «Правда », 1989. С. 143-161.

120. Шулындин Б. П. Российский менталитет в сценариях перемен. //Социс. 1999.-№12.-С. 50-53.

121. Якубинский JI. П. Несколько замечаний о словарном заимствовании.// Избранные работы: Язык и его функционирование. М.: Наука, 1986. -С. 59-71.

122. Bauer, Raymond; Inkels, Alex; Kluckhohn, Clyde/ How the Soviet System works. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1956. P. 178.

123. Benedict R. Culture & Personality// Preceding of an Interdisciplinary & Conference Held Under Auspice of the Wiking Fund. New York, 1943. - P. 139.

124. Ihanus J. Thejretical and Methdological Problems in Studing National Character. //Dialogue & Universalism, Vol. 9, Issue 11/12,1999. P. 67 - 73.

125. Inkels A., Levenson D. J. National Character: The Study of Modal personality & Sociocultural Systems// Lindzey C., Aronson E. (eds) The Handbook of Social Psychology. Massachussets (Calif.); London; Ontario, 1969. - v. iv. -P. 428.

126. Klukhohn, Clyde. Culture & Behavior. New York: Free Press of Glecoe, 1961.-P. 94

127. Redfield R. The Little Community: Viewpoints for the Study of a Human Whole. Uppsala & Stockholm, 1955. - P. 106.

128. Veenhoven Ruut. Are the Russians as Unhappy as They Say They Are? //Journal of Happiness Studies 2, 2001. P. Ill - 136.СПИСОК ХУДОЖЕСТВЕННЫХ источников

129. ВН = Der Brockhause in einem Band. 6., vollständig überarbeitete undaktualisierte Aufgabe./ Red. Bearb.: Helmut Kahnt., Leipzig; Mahnheim: Brockhaus, 1994. - 1118 s.

130. БПРС = Гессен Д., Стыпула Р. Большой польско русский словарь: В 2т.: Ок. 80 ООО слов. 3-е изд., испр. и доп. -М.: Рус. яз., 1988 -794 с.

131. КС = Культурология. XX век. Словарь. - СПб: Университетская книга,1997.-640 с.

132. КЭ = Культурология. XX в. Энциклопедия: В 2 т. СПб.: Университетская книга; ООО «Алетейя », 1998.

133. ЛЭС = Литературный энциклопедический словарь/ Под общ. ред. В. М.Кожевникова, П. А. Николаева . -М.: Советская энциклопедия, 1987 752 с.

134. НРС = Рымашевская Э. Л. Немецко русский словарь. - М.: ФирмаНИК», 1993. 832 с.

135. НФРС = Гак В. Г., Ганшина К. А. Новый французско русский словарь:Ок. 70 ООО слов, 200 000 единиц пер. -М.: Рус. яз., 1993 1149 с.

136. ППЗ = Пословицы. Поговорки. Загадки./ Сост., авт предисл. икоммент. А. Н. Мартынова , В. В. Митрофанова. М.: Современник, 1986. - 512 с. - (Классическая библиотека «Современника »).

137. СЖВЯ = Даль Владимир. Толковый словарь живого великорусскогоязыка: В 4 т. М.: Терра, 1994. - 800 с.

138. СИС = Современный словарь иностранных слов: Ок. 20 000 слов.СПб.: Дуэт, 1994-752 с.

139. СРЯ = Ожегов С. И. Словарь русского языка: Ок. 57 ООО слов /Под ред.чл.-корр. АН СССР Н. Ю. Шведовой. 18-е изд., стереотип. - М.: Рус. яз., 1986. - 797 с.

140. ССАЯ= Словарь современного английского языка: В 2-х т. М: Рус. яз.,1992.

141. СЯП= Словарь языка Пушкина: в 4 т./ Отв. ред. акад. АН СССР В. В. Виноградов. 2-е изд., доп./ Российская академия наук, Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. - М.: Азбуковник, 2000.

142. ФСРЯ = Фразеологический словарь русского языка: Свыше 4 ОООсловарных статей /Л. А. Войнова , В. П. Жуков, А. И. Молотков , А. И. Федоров: Под ред. А. И. Молоткова. 4-е изд., стереотип. -М.: Рус. яз., 1986.-543 с.

143. ФЭС = Философский энциклопедический словарь. М.: ИНФРА-М,1999. 576 с.

144. ХР = Христианство: Энциклопедический словарь: В 3 т./ Ред. кол. С.С. Аверинцев и др. М.: Большая Росийская Энциклопедия,1993.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания.
В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ РУССКОЙ И ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИХ ЛИТЕРАТУР КОНЦА XVШ-НАЧАЛА XIX ВЕКОВ

И.Н. Никитина

В статье освещаются основные аспекты литературного взаимодействия русской и западноевропейских литератур на рубеже 18-19 веков. Рассматриваются историко-литературные процессы, повлиявшие на развитие эстетики предромантизма в русской литературе.

Ключевые слова: Проза, драматургия, сентиментализм, предромантизм, роман, герой, образ

Русская литература XVIII века развивалась и обогащалась в широком международном общении. Переходный от классицизма к романтизму период характеризовался большим интересом к западноевропейским литературам, из которых русские писатели брали то, что было необходимо и полезно для развития свободного художественного творчества. Качество новизны и глубина своеобразия национальной литературы во многом зависели от взаимодействия русской литературы с литературами европейскими.

Большую роль в приобщении Русской литературы к мировым идеям, сюжетам и образам сыграла драматургия В. Шекспира, поэзия Э. Юнга, Д. Томсона, Т. Грея, творчество Л. Стерна, Ж.-Ж. Руссо, И.В. Гете, И.Г. Гердера, Ф. Шиллера.

Из английских прозаиков наибольшей популярностью пользовался Л. Стерн, автор романов «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» (1759-1762), «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» (1768). Стерном интересовались как создателем жанра сентиментального путешествия, как писателем, способным широко охватить внутренний мир человека, умеющим при этом показать своеобразие его внутренних переживаний, когда возвышенное и обыденное, героическое и низменное, доброе и злое причудливо сочетаются в человеке и дают выход его страстям. Художественные открытия Стерна были усвоены европейскими литературами, в том числе и русской литературой.

Наибольшую популярность в России Стерн получил в начале XIX в., когда были изданы «Красоты Стерна или собрание лучших эго патетических повестей и отличнейших замечаний, на жизнь для чувствительных сердец» (М., 1801) и когда появились многочисленные подражания Карамзину и «Путешествию» Стерна (Шаликов, Измайлов и др.) и как отпор крайностям сентиментализма - комедия А.А. Шаховского «Новый Стерн» (1805). Карамзин также был одним из поклонников английского писателя. Это проявилось в его первом романе «Письма русского путешественника» (1791-1792) и в автобиографической повести «Рыцарь нашего времени».

Особенно сильное воздействие на Карамзина оказала немецкая литература. Поэзия Шиллера, Гете и представителей «Бури и натиска» в оригиналах и переводах была хорошо известна в России во второй половине XVIII века. Немецкие литераторы Ф.М. Клингер и Я. Ленц жили и творили в России. От немецкого предромантизма к русскому протянулись живые нити. Предпочитая немецкую литературу французской, Карамзин начал знакомство с нею еще в Москве, в конце 70-х гг. благодаря «Дружескому ученому обществу» Н.И. Новикова. Многое Карамзин узнал о культурной и литературной жизни Европы благодаря своему путешествию в 17891790 г. по Германии, Швейцарии, Франции и Англии. Из немецких писателей того времени большое влияние оказали на него Х.М. Виланд («История Агатона») и Г.Э. Лессинг («Эмилия Галотти»).

Предромантические тенденции в мировоззрении и творчестве у Карамзина проявляются в конце 80-х гг. Как предромантик он потерял в то время веру в сентименталистские концепции мировой гармонии и «золотого века» человечества. Природа в миросозерцании писателя из сочувствующей человечеству превращается в роковую, то созидающую, то разрушающую силу; человек - лишь игрушка страшных стихийных сил. Законы общества перестали находиться в гармоничном сочетании с законами природы, они теперь противостоят им. Все это и пытался показать Карамзин в своей овеянной романтикой оссиановского Севера повести «Остров Борнгольм» (1794). Один из существенных признаков предромантизма - утонченное чувство природы и как следствие его -«пейзажная живопись» в художественных произведениях. Под влиянием Руссо, Стерна, Юнга, Томсона и Грея «пейзажная живопись» проявляется и в произведениях Карамзина («Письма русского путешественника», «Весеннее чувство», «К соловью», «Лилия», «Протей, или Несогласие стихотворца», «Деревня»). В отличие от героя произведений сентиментализма герой литературы предромантизма не принимает жизненный порядок вещей таким, как он есть. Этот герой-бунтарь по природе, героическое и обыденное, доброе и злое причудливо сочетается в нем, как в героях драм Шиллера. Новый герой для русской литературы был открыт в предромантических поэзии и прозе Карамзина 1789-1793. В романе «Письма русского путешественника», в повестях «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», «Остров Борнгольм», «Сиерра-Морена», «Юлия» Карамзин значительно расширил возможности русской литературы, обратившись к раскрытию богатой духовной жизни внутреннего мира человека, его «Я». К середине 90-х гг. Карамзин меняет свои идейные и художественные позиции: он отходит от предромантизма и обращается к сентиментализму.

Воздействие западноевропейской литературы испытывает и А.Н. Радищев. Во время следствия над ним

Вестник Брянского госуниверситета. 2016(1)

писатель признавался, что на создание «Путешествия из Петербурга в Москву» повлиял, кроме Гердера и Рей-наля, еще и Стерн в немецком переводе [Бабкин, 1957, 167]. Образы Йорика и Путешественника роднят гуманное настроение и горячее сочувствие к обездоленным; эпизод встречи Путешественника со слепым певцом на станции Клин напоминает эпизод встречи Путешественника Йорика с монахом Лоренцо. Радищев спорит со Стерном, отвергает деистическую систему морали английских писателей-сентименталистов, что ясно проявилось в главе из «Путешествия», называемой «Едрово».

Различий между «Путешествиями» Стерна и Радищева гораздо больше, чем сходства. По жанру они совершенно разные. «Путешествие» Радищева ближе к сатире, политическому памфлету. Смех Стерна, который, по выражению Т. Карлейля, «печальнее слез», не нашел отклика у А.Н. Радищева.

Абсолютно очевидно влияние идей Гердера на литературный процесс России. Радищев первым упомянул Гердера в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» в главе «Торжок», к Гердеру восходили и оценки русских народных песен и истоков русского характера в главах «София» и «Зайцово», также мнения о роли языка в обществе в главе «Крестьцы». Органическое усвоение идей Гердера Радищевым подтверждается всем творчеством автора «Путешествия», в котором философия истории неотделима от теории народной революции. К Гер-деру обращались и Державин, и Карамзин, который встречался с Гердером, переводил отдельные его сочинения в 1802-1807 гг., но далеко не во всем соглашался с немецким мыслителем.

Не осталась без внимания в России и творческая деятельность классиков немецкой литературы Гете и Шиллера. До 1820 г. Гете был известен в России по преимуществу как автор «Страданий молодого Вертера», типично предромантического произведения, переведенного в первый раз на русский язык в 1787 г. В конце XVIII - начале XIX в. Вертера часто вспоминали, это произведение часто цитировали, ему подражали (например, Радищев в главе «Клин» своего «Путешествия», Карамзин в «Бедной Лизе»). Популярностью пользовались и лирическая поэзия Гете.

О Ф. Шиллере и его творчестве в России узнали во второй половине 1780 гг. Драмы Шиллера «Разбойники», «Заговор Фиеско», «Коварство и любовь», «Мария Стюарт», «Дон Карлос», «Вильгельм Телль» сыграли заметную роль в становлении нового «романтического» театра в России. Наряду с другими явлениями предро-мантизма воспринималось и все новое, что несла с собой драматургия Шиллера. Шиллером зачитывались в России.

Рассмотрение взаимодействия русской литературы с литературами европейскими можно продолжать и далее. Их влияние на русскую литературу бесспорно.

The article covers the main aspects of literary interaction of Russian and West European literatures at the turn of the 18th-19th centuries. The historico-literary processes which influenced the development of the esthetics ofPreromanticism in Russian literature are considered.

Keywords: Prose, dramatic art, Sentimentalism, Preromanticism, novel, hero, image

Список литературы

1. Берков П.Н. Основные вопросы изучения русского просветительства // Проблема русского просвещения в литературе XVIII века. М., Л., 1961. С. 26.

2. История русской литературы: В 10 т. Т. 4, М.-Л., 1947

3. Бабкин Д.С. Процесс А.Н. Радищева. М.-Л., 1957

4. Луков В.А. Предромантизм. М., 2006

6.Пашкуров А.Н., Разживин А.И. История русской литературы XVIII века: Учеб. для студентов высших учебных заведений: в 2 ч. - Елабуга: ЕГПУ. -2010. - ч.1.

7. Макогоненко Г.П. Радищев и его время. М., 1956

Никитина И.Н. - кандидат филологических наук, доцент кафедры русской, зарубежной литературы и массовых коммуникаций Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского, [email protected]

СТРУКТУРА МОТИВА ИНИЦИАЦИИ В ПРОЗЕ О ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ МИРОВЫХ ВОЙНАХ

О.Е. Похаленков

Статья посвящена сравнительному анализу структуры мотива инициации в произведениях о Первой и Второй мировых войнах. Выделяется и рассматривается ядерно-периферийная мотивная модель в произведениях Эриха Марии Ремарка, Ричарда Олдингтона, Эрнеста Хемингуэя и Виктора Некрасова. Перемещение мотива из ядра на периферию и наоборот позволяет говорить о сюжетообразующей функции мотива в произведениях писателей. Определенные типологические схождения проявляются и на пространственно-временном уровне. Наличие общих особенностей разных уровней текста (композиционного, мотивно-тематического и пространственно-временного) у писателей немецкой, американской, английской и русской литератур позволяет сделать вывод о типологической общности мотивных структур рассматриваемых структур. Ключевые слова: мотив инициации, сравнительное литературоведение, военная проза, композиция, сюжет, художественное пространство.

Мотив инициации и его роль в структуре художественного текста рассмотрены В.Я. Проппом в его книге «Морфология сказки». Пропп утверждал, что структура фабулы волшебной сказки отражает процесс инициации (в качестве примера он обращался к тотемическим инициациям). Однако не только в основе фабулы сказки лежит этот мотив. При рассмотрении мотивной структуры военной прозы нами был выявлен набор мотивов, аналогичный анализируемому Проппом в его «Морфологии».

В представленной статье рассматривается мотив инициации в структуре военной прозы1.

В традиционном смысле инициация - это обряд, относящийся к какой-либо определенной стадии культуры. В психологическом смысле инициация2, по выражению М. Элиаде, - «внеисторическое архетипическое поведение психики». Во многих случаях инициации сопровождаются сложными психологическими и физическими испытаниями. По окончании инициации проводятся очистительные обряды. Как правило, вновь посвя-щённый получает определённые знаки отличия, подчёркивающие социальную грань между инициированными и неинициированными.

В основе нашей модели лежит традиционный (трехчастный) сценарий инициации, согласно которому инициируемый удаляется от людей, подвергается смерти-трансформации, возрождается уже другим человеком. Материалом стала проза о Первой мировой войне: три романа о Первой мировой войне («На Западном фронте без перемен» Э.М. Ремарка, «Смерть героя» Р. Олдингтона и «Прощай, оружие!» Э. Хемингуэя), а также повесть В. Некрасова «В родном городе» о Второй мировой войне.

Итак, первый этап, удаление от людей, соответствует этапу взросления, или подготовительному этапу. Второй - фронтовым будням и третий - возрождению. Каждый из этапов имеет собственные характеристики на разных уровнях текста: композиционном, мотивно-тематическом и пространственно-временном. Рассмотрим первый из этапов более подробно.

I. Композиционный уровень.

Следует отметить, что этот этап представлен в тексте по-разному. Наиболее полную картину взросления и воспитания мы можем найти у Ремарка и Олдингтона. Оба автора подробно описывают взросление центрального персонажа, его духовный мир, семейные отношения, друзей и др. Объяснением этому может служить задача, которую сами писатели поставили перед собой при написании произведений. Ведь и Ремарк,и Олдингтон не просто создавали текст о Первой мировой войне - они пытались обнаружить и объяснить причины трагедии. У Хемингуэя (как и у Некрасова), в отличие от Ремарка и Олдингтона, даётся крайне скупая информация о молодых годах героя (детстве и юношестве). Это может быть интерпретировано следующим образом. Если Ремарку и Олдингтону необходимо показать становление мировоззрения героя - от поддержки государственной политики и войны до полного отрицания, то у Хемингуэя и Некрасова задача была совершенно другой. Америка и не выступала в качестве агрессора, как Германская империя, и не была активным участником боевых действий с первых дней, как Англия. Поэтому Фредерик Генри Хемингуэя - это герой одиночка, он не является одним из многих, как Пауль Боймер Ремарка или Джордж Уинтерборн Олдингтона. Его участие в военных действиях -это его личный выбор, который продиктован внутренними убеждениями. Именно поэтому читателю не так важно знать о его прошлом: об увлечениях детства и юности, о семье и друзьях. Главное - осознать травму, которую нанесла сама война, понять мотивы его отказа сражаться на фронте и сознательное бегство с передовой. Керженцев же исполняет свой долг, выступает защитником родины, поэтому Некрасов акцентирует внимание на настоящем герое, давая лишь редкие аллюзии на его прошлое.

1 Стоит отметить, что военная поэзия о Второй мировой войне уже подвергалась анализу с точки зрения обряда инициации [см.: 2]. Творчество Ремарка и Олдингтона также подвергалось анализу [см.: 8, 9].

2 Определенный интерес представляет статья Р. Ефимкиной «Три инициации в "женских" волшебных сказках» , в которой представлена интерпретация обряда в психологическом аспекте.

Один из древних образцов полноценного и широкого взаимодействия литератур - обмен традициями между греческой и римской литературами античности. Заимствованные когда-то художественные ценности были позднее переданы другим народам Европы. Наследие античности составило художественную базу литературы Возрождения. В свою очередь идеи, темы и образы итальянского Возрождения повлияли не только на литературы франции и Англии, но спустя столетие нашли отзвук в европейском классицизме.

В XIX веке начинается формирование сложного целого понятия «мировая литература» (этот термин предложил И. Гете). С упрочением всемирных идеологических, культурных, хозяйственных связей сложилась новая база постоянного и тесного взаимодействия литератур.

В ХХ веке взаимодействие литератур становится подлинно всемирным. В мировой литературный процесс деятельно включаются крупные литературы Востока и Латинской Америки.

Взаимодействием литератур определяется не вкусовым выбором отдельных образцов для усвоения и подражания и не личными пристрастиями отдельных писателей к достижениям зарубежных литератур. Это взаимодействие культур в целом происходит на исторической почвы больших общенациональных запросов. Так, бурное распространение идей французской революции конца XVIII века в литературах Великобритании, Франции, Германии, Польши, Венгрии и России начала XIX века объясняется не «французским воспитанием» многих европейских писателей, а обстановкой серьезного общественного кризиса, который тогда захватил и друге страны Европы. И от того, насколько глубок был этот кризис в каждой отдельной стране, зависела и глубина восприятия идей французского просветительства и свободомыслия.

Своеобразна роль, которую играет в этом процессе взаимного обогащения русская литература. После того как в пушкинскую эпоху множество разнородных воздействий со стороны западноевропейских литератур были с необычайной быстротой впитаны, со второй половины XIX века русская литература стала сама оказывать влияние на ход литературного развития во всем мире. С одной стороны, могучее влияние Л. Толстого, Ф. Достоевского и А. Чехова испытали литературы развитых стран. С другой - русская литература содействовала прогрессу литератур, задержавшихся в своем развитии (напр., в Болгарии), литератур национальных окраин России. Воздействие и здесь не всегда было прямым. Так, например, татарская литература раньше многих других тюркских литератур восприняла русский опыт; и она явилась проводником художественного прогресса в литературе Средней Азии. Писатели ряда республик СССР (В. Быков, Ч. Айтматов и др.) через переводы на русский язык одновременно и обмениваются опытом друг с другом, и способствуют развитию русской литературы.

В новых исторических условиях мощное влияние оказала на художественное развитие всего мире советская литература. Ярким примером и образцом для художников многих стран служили герои лучших произведений социалистического реализма.

В настоящее время взаимодействие литератур обеспечивается широкой сетью международных творческих союзом, объединений и постоянных конференций писателей, литературных критиков и переводчиков. Ряд национальных литератур в результате взаимодействий с другими литературами развивается ускоренно и в короткий срок проходит те этапы роста, которые в более развитых литературах потребовали несколько столетий. Взаимодействие литератур обусловливает также быстрое становление литератур у тех народов, которые раньше вообще не имели письменности (советские литературы бывших национальных окраин). Взаимодействие литератур ускоряет прогресс в самых разнообразных сферах духовной жизни человечества, оно тесно связано с логикой всемирных процессов.

Научным изучением взаимодействия литератур занимается сравнительное литературоведение.

ГЛАВА 3

А. С. ПУШКИН: РУССКАЯ «ВСЕМИРНОСТЬ»

(к вопросу о восприятии европейской литературы)

Выше были рассмотрены несколько примеров диалога Пуш­кина с «чужим» словом, которое становится «своим», будь то ос­воение творчества Шекспира или Мольера, что произошло с лите­ратурами всего мира, или Корнуола, забытого даже на родине. Од­нако это лишь частные проявления более общего феномена, воз­никшего в русской литературе именно с приходом в нее Пушкина, который можно обозначить как русская «всемирность». У ее исто­ков стоит русский классицизм XVIII века, который, вслед за евро­пейским классицизмом, был ориентирован на подражание антич­ным авторам, но был еще более зависим от образцов, так как пере­нимал и опыт самих европейских классицистов. Конечно, какое-то подобие двойного подражания обнаруживается и в западной лите­ратуре, но там подражание новым образцам, ориентированным на античные образцы, выступало прежде всего как эпигонство и мало касалось великих писателей. В России же двойное бремя подража­ния несли на себе самые крупные писатели, отражая тем самым ученический период новой русской литературы. Пушкин, уже в «Руслане и Людмиле» превзойдя своего непосредственного учителя В. А. Жуковского («Победителю ученику от побежденного учи­теля» - приветствовал молодого Пушкина великий поэт, познако­мивший через свои переводы русского читателя с Гомером и Пин­даром, Лафонтеном и Поупом, Томсоном и Греем, Гёте и Шилле­ром, Бюргером и Уландом, Саути и Байроном, еще с пятьюдесятью писателями разных стран и эпох, причем эти переводы составили основную часть его творчества), преодолел подражание, учениче­ство, вступил с гениями мировой литературы в диалог на равных. И этот диалог охватил такой широкий спектр явлений мировой сло­весности, что тогда-то возник, закрепился в русской литературе фе­номен русской «всемирности», отзывчивости поэтической (в широ­ком смысле) души на слово - письменное или устное, прозвучав­шее для всех или только для избранных, в храме, светском салоне или в поле, избе, на площади или в тайниках сердца - в разных странах, на многих языках, в различные эпохи. Столь необъятное поле диалога создает специфический для русских писателей (и чи­тателей) начиная с пушкинского времени литературный тезаурус (область общего культурного тезауруса, связанную с литературой). Не менее значим и тот способ, каким поступающая в тезаурус извне литературная информация перерабатывается, чтобы стать его ча­стью. Пушкин здесь также определил основное направление.

Оно ясно проступает в диалоге Пушкина с Шекспиром. Глу­боко изучив эту проблему, Н. В. Захаров в своей монографии «Шекспир в творческой эволюции Пушкина» прибег к термину се­редины XIX века «шекспиризм». Но сегодня в науке куда чаще используется термин «шекспиризация» для обозначения, казалось бы, того же самого явления. Однако исследователь, как представля­ется, совершенно прав в выборе слова. Шекспиризация означает не только преклонение перед гением английского драматурга, но и по­степенное расширение влияния его художественной системы на мировую культуру. Это один из принципов-процессов. Принципы-процессы - такие категории, которые передают представление о становлении, формировании, развитии принципов литературы, уси­лении некой тенденции. Их названия выстраиваются по сходному лингвистическому основанию, подчеркивающему момент станов­ления или нарастания некого отличительного качества художест­венного текста на фоне литературной парадигмы (господствующей системы соотношений и акцентов в литературных дискурсах): «психологизация», «историзация», «героизация», «документализа­ция» и т. д. Шекспиризация отчетливо проявилась в западноевро­пейской культуре уже в XVIII веке, прежде всего в предромантиче­ской (а в XIX веке - романтической) литературе. Свойственна она была и русской литературе, в том числе Пушкину. Однако мас­штабы утверждения этого принципа-процесса в России ни в какое сравнение не идут с грандиозной шекспиризацией западной куль­туры. Шекспиризация предполагает введение во всеобщее культур­ное достояние образов, сюжетов, художественных форм шекспи­ровского наследия. У Пушкина она присутствует и в «Борисе Году­нове», и в «Анджело», и в многочисленных реминисценциях.

Но это не главное, что воспринял Пушкин от Шекспира. Он как бы поднялся над зримыми частностями, чтобы достичь незримой, но ощущаемой области «философии» творчества великого англий­ского драматурга, перешел от «тактики» к «стратегии» шекспиров­ского художественного мышления и направил в эту сторону весь диалог русской литературы с Шекспиром. Это и логично опреде­лить понятием «шекспиризм». С данной точки зрения, творчество Л. Н. Толстого, автора погромной статьи «О Шекспире» , оказыва­ется одним из высших воплощениий шекспиризма, и здесь нет про­тиворечия: толстовской критике подвергаются образы, сюжеты, ху­дожественные формы шекспировских произведений (сфера шек­спиризации), но не масштабность мировидения, не стратегия шек­спировского художественного мышления (сфера шекспиризма).

Характеристике литературного тезауруса Пушкина (хотя та­кой термин, конечно же, не применялся), посвящены сотни работ. Рассмотреть эту проблему в полном объеме практически невоз­можно, и даже самые общие ее контуры, представленные в недавно вышедшем опыте специального словаря под редакцией крупного пушкиниста В. Д. Рака , потребовали весьма солидного тома.

Мы ограничимся выборкой из нескольких имен писателей, философов, ораторов, представителей салонной культуры - твор­цов слова, представителей европейской литературы и культуры разных периодов, созерцателей и деятелей, приемлемых и не при­емлемых для Пушкина, писателей разных направлений, гениаль­ных, крупных, незначительных, подчас забытых, с которыми он вступал в диалог в самых разных формах, что позволит наглядно представить характер этого диалога, породившего такое характер­ное для отечественной литературы свойство, как русская «всемир­ность».

От средних веков до начала XVIII века

Вийон (Villon ) Франсуа (1431 или 1432 - после 1463) - французский поэт , крупнейший представитель Предвозрождения, в котором талант сочетался с разгульным образом жизни. В одном из первых стихотворений Пушкина «Монах» (1813) есть обращение к И. С. Баркову: «А ты поэт, проклятый Аполлоном, // Испачкав­ший простенки кабаков, // Под Геликон упавший в грязь с Вильо­ном, // Не можешь ли ты мне помочь, Барков?». Это вольный пере­вод слов Буало о поэте-либертене Сент-Амане, характеристика вряд ли слишком отрицательная у Пушкина, близкого либертинажу.

Маржерет (Margeret ) Жак (Яков) (1560 - после 1612) - французский военный, служил в войсках Генриха IV , затем в Гер­мании, Польше. В России был капитаном немецкой роты при Бо­рисе Годунове, впоследствии перешел на службу к Лжедмитрию I . В 1606 г. вернулся во Францию, в 1607 г. вы­пустил книгу «Совре­менное состояние Российского государства и великого княжества Московии, с тем что произошло наиболее достопамятного и тра­ги­ческого с 1590 года до сентября 1606». Эта книга, давшая материал для некоторых эпизодов «Бориса Годунова», была в библиотеке Пушкина, она цитировалась и Карамзиным в «Истории государства Российского». Марже­рет выведен в качестве персонажа в «Борисе Годунове» (именно его там на­зывают «лягушкой заморской»). Гру­бые французские выражения, вложен­ные автором в уста этого пер­сонажа, вызвали возражение цензуры.

Мольер (Molière , наст. фамилия Поклен, Poquelin ) Жан-Ба­тист (1622–1673) - крупнейший французский драматург, актер, режиссер . В комедиях «Школа мужей» (1661), «Школа жен» (1662) начал разрабатывать жанр классицистической высокой ко­медии. Вершинами его драматургии стали комедии «Тартюф» (1664 - 1669), «Дон Жуан» (1665), «Мизантроп» (1666), «Скупой» (1668), «Мещанин во дворянстве» (1670). Многие имена персона­жей, созданных Мольером, стали нарицательными (Тартюф для обозначе­ния лицемера, Дон Жуан - легкомысленного любовника, Гарпагон - скупого, Журден - простолюдина, мнящего себя ари­стократом). В образе Альцеста («Мизантроп») предвосхитил «есте­ственного человека» просветителей.

В России Мольера играли еще при его жизни в придворном театре Алексея Михайловича. «Лекаря поневоле» перевела царевна Софья, старшая сестра Петра I . Создавшие первый постоянный рус­ский театр Ф. Г. Волков и А. П. Сумароков опирались на комедии Мольера в формировании вкусов те­атральной публики.

Пушкин познакомился с творчеством Мольера еще до Лицея. П. В. Анненков со ссылкой на свидетельство сестры Пушкина Ольги Серге­евны писал: «Сергей Львович поддерживал в детях расположение к чтению и вместе с ними читывал избранные сочи­нения. Говорят, он особенно мас­терски передавал Мольера, кото­рого знал почти наизусть… Первые попытки авторства, вообще рано проявляющиеся у детей, пристрастившихся к чте­нию, обнару­жились у Пушкина, разумеется, на французском языке и отзы­ва­лись влиянием знаменитого комического писателя Франции». В «Го­родке» (1814) Пушкин, перечисляя любимых писателей, назы­вает Мольера «исполином». Наиболее значительные факты обра­щения Пушкина к произ­ведениям Мольера - его работа над «ма­ленькими трагедиями» «Скупой ры­царь» и «Каменный гость» (1830). В них есть почти прямые заимствования отдельных фраз, образов, сцен. Ср. реплику Клеанта в «Скупом» Мольера: «Вот до чего наши отцы доводят нас своей проклятой скупостью» и фразу Альбера в «Скупом рыцаре»: «Вот до чего меня доводит // Отца родного скупость». Большой фрагмент «Каменного гостя», где Дон Гуан приглашает статую командора, очень близок аналогичной сцене в «Дон Жуане» Моль­ера. Однако интерпретация мольеров­ских сюжетов у Пушкина принципи­ально иная: комедия превраща­ется в трагедию. Позже в « Table - Talk » Пуш­кин раскрыл суть этого противостояния, сравнивая близкий ему шекспи­ровский и чуждый ему мольеровский подходы к изображению человека в литературе: «Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы та­кой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их раз­нообразные и многосторонние характеры. У Моль­ера скупой скуп - и только; у Шекспира Шайлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остро­умен. У Мольера лицемер волочится за женою своего благодетеля, лице­меря; принимает имение под со­хранение, лицемеря; спрашивает стакан воды, лицемеря. У Шек­спира лицемер произносит судебный приговор с тщеславной стро­гостью, но справедливо; он оправдывает свою жестокость глубоко­мысленным суждением государственного человека; он обольщает невинность сильными, увлекательными софизмами, не смешною смесью на­божности и волокитства».

Руссо (Rousseau ) Жан Батист (1670 или 1671 - 1741) - французский поэт, выходец из низов. В 1712 г. был навсегда изгнан из Франции за клевету на своих литературных конкурентов. Про­славился сборниками «Оды» и «Псалмы», созданием жанра кантаты («Кантата о Цирцее» и др.), эпиграммами. Именно эпиграммы Руссо привлекли наибольшее внимание Пушкина, неоднократно упоминавшего его имя в своих произведениях (начиная со стихо­творения «К другу стихотворцу», 1814: «Поэтов хвалят все, питают - лишь журналы; // Катится мимо их Фортуны колесо; // Родился наг и наг ступает в гроб Руссо…»). Одну из них Пушкин вольно пе­ревел, озаглавив «Эпиграмма (подражание французскому)» (1814) («Супругою твоей я так пленился…»). В целом же для поэтов-ро­мантиков Руссо стал воплощением эпигонского классицизма.

Эпоха Просвещения и рококо

Локк (Locke ) Джон (1632–1704) - английский философ. В «опыте о человеческом разуме» (1690) утверждал, что в основе всех человеческих знаний лежит опыт. Локк развивал теорию естествен­ного права и общественного договора, оказав огромное влияние на социально-политическую мысль просветителей. Пушкин в чернови­ках VII главы «Евгения Онегина» называет Локка в в ряду просвети­телей и античных писателей, чьи труды читал Онегин, судя по кни­гам, найденным Татьяной в его доме.

Юм (Hume ) Давид (1711–1776) - английский философ, сформулировавший в «Трактате о человеческой природе» (1748) основные принципы агностицизма, отрицал объективный характер причинности. Юм упоминается в черновиках «Евгения Онегина» в списке авторов, которых читал Онегин (вероятно, его «Историю Англии от завоевания Юлия Цезаря до революции 1688 г.»).

Сен-Пьер (Saint - Pierre ) Шарль Ирене Кастель, аббат де (1658–1743) - французский мыслитель, член Французской Академии (ис­ключен за непоч­тительный отзыв о Людовике XIV ), автор «Проекта вечного мира» (1713), кратко пересказанного и прокомментирован­ного Ж.-Ж. Руссо (1760). Пуш­кин познакомился с «Проектом» (в изложении Руссо) в период южной ссылки и вел дискуссии по во­просу о вечном мире в доме Орлова в Киши­неве, о характере кото­рых свидетельствует заметка Пушкина « Il est impossi ­ ble …» (XII , 189–190, усл. назв. «О вечном мире», 1821).

Грекур (Grécourt ) Жан Батист Жозеф Вилар де (1683–1743) - фран­цузский поэт, аббат, представитель вольнодумной поэзии в духе рококо, изобилующей фривольностями и легкой по стилю. За поэму «Филотанус» (1720) был осужден церковью и лишен права проповедовать. Стихи Грекура были изданы лишь посмертно (1747). Пушкин рано познакомился с поэзией Грекура. В «Городке» (1815) он отмечал: «Воспитанны Амуром, // Вержье, Парни с Гре­куром // укрылись в уголок. // (Не раз они выходят // И сон от глаз отводят // под зимний вечерок» (I , 98).

Грессе (Gresset ) Жан Батист Луи (Гресет, 1709–1777) - французский поэт, член Французской Академии (1748). Представи­тель «легкой поэзии» в духе рококо. Автор стихотворных новелл, высмеивающих монахов. За но­веллу «Вер-Вер» (1734) о веселых приключениях попугая, воспитанного в женском монастыре, выл исключен из ордена иезуитов. Пушкин называл Грессе «певцом прелестным» (I , 154), неоднократно упоминал и цитировал его про­изведения - «Вер-Вер»; стихотворное послание «Обитель» (1735); комедия «Злой человек» (1747) - «комедия, которую я почитал не­переводи­мою» (XIII , 41).

Кребийон-старший (Crébillon ) Проспер Жолио (1674–1762) - фран­цузский драматург, отец Кребийона-младшего, член Француз­ской Академии (1731). Его трагедии, в которых возвышенное сме­няется ужасным, предвос­хищая переход от классицизма к предро­мантизму (Атрей и Фиест», 1707; «Радамист и Зенобия», 1711), шли в Петербурге при жизни Пушкина. Счи­тается, что в письмах Пуш­кина Катенину (1822) и Кюхельбекеру (1825) есть иронические на­меки на финал трагедии «Атрей и Фиест».

Кребийон-младший (Crébillon ) Клод-Проспер Жолио де (1707–1777) - французский романист, писавший произведения, в которых в духе рококо обрисовано падение нравов аристократии («Заблуждения сердца и ума», 1736; «Софа», 1742; и др.). Упомина­ется Пушкиным (как «Крибильон», VIII , 150, 743).

Буффлер-Руврель (Boufflers - Rouvrel ) Мария-Шарлотта, гра­финя де (ум. 1787) - придворная дама двора польского короля Станислава в Люневиле, одна из ярких представительниц салонного стиля рококо, бли­ставшая остроумием, придерживавшаяся эпику­рейских взглядов и не слиш­ком строгой морали. О ней Пушкин упоминает в статье «О предисловии г. Лемонте к переводу басен И. А. Крылова» (1825), говоря о французских клас­сицистах: «Что навело холодный лоск вежливости и остроумия на все про­изведе­ния 18-го столетия? Общество M - es du Deffand , Boufflers , d ’ Espinay , очень милых и образованных женщин. Но Мильтон и Данте писали не для благосклонной улыбки прекрасного пола ».

Вольтер (Voltaire ) (наст. имя Мари Франсуа Аруэ - Arouet ) (1694–1778) - французский писатель и философ, один из вождей про­светителей . Начав с лирики легкого, эпикурейского содержа­ния, про­славился как поэт (эпическая поэма «Генриада», оконч. 1728; ирои-комическая поэма «Орлеанская девственница», 1735), драматург (на­писал 54 драматических произведения, в том числе трагедии «Эдип», 1718; «Брут», 1730), прозаик (философские по­вести «Кандид, или Оп­тимизм», 1759; «Простодушный», 1767), ав­тор философских, истори­ческих, публицистических сочинений, сделавших его властителем дум нескольких поколений европейцев. Собрание сочинений Воль­тера, вышедшее в 1784–1789 гг., заняло 70 томов.

Пушкин полюбил произведения Вольтера еще в детстве, до поступления в Лицей, о чем вспоминал впоследствии в стихах (III , 472). Изучение отрывков из Вольтера входило в лицейскую про­грамму по французской риторике. Вольтер - первый поэтический наставник Пушкина. Обращение к «фернейскому старичку» откры­вает самую раннюю (неоконченную) поэму Пушкина «Монах» (1813): «Вольтер! Султан французского Парнаса...// Но дай лишь мне свою златую лиру, // Я буду с ней всему известен миру». Те же мо­тивы звучат в неоконченной поэме «Бова» (1814). В описаниях Воль­тера Пушкин, очевидно, опирается на популярный в XVIII веке поэтиче­ский жанр «портрет Вольтера» (более поздний такой пример - в послании «К вельможе», где Вольтер рисуется как «циник поседелый, // Умов и моды вождь, пронырливый и сме­лый»). Первоначально Вольтер для Пушкина - прежде всего «пе­вец любви», автор «Орлеан­ской девственницы», которой подражает юный поэт. В стихотворении «Городок» (1815) и стихотворном от­рывке «Сон» (1816) появляется упоминание о «Кандиде». В «Го­родке» Вольтер ха­рактеризуется контрастно: «...Фернейский злой крикун, // Поэт в по­этах первый, // Ты здесь, седой шалун!» В ли­цейские годы Пушкин перевел три стихотворения Вольтера, в том числе известные стансы «К г-же дю Шатле». В «Руслане и Люд­миле», «Гаврилиаде» и других произведениях начала 1820-х годов явственно чувствуется влияние воль­теровского стиля, энергичного, интеллектуально насыщенного, осно­ванного на игре ума, сочетаю­щего иронию и весьма условную экзо­тику. Пушкин видит себя продолжателем традиций Вольтера. Так же его воспринимают и со­временники. В 1818 г. Катенин впервые называет Пушкина « le jeune Monsieur Arouet » («молодой господин Аруэ», т. е. Вольтер), затем такое сравнение становится обычным (напр., у М. Ф. Орлова, П. Л. Яковлева, В. И. Туманского, Н. М. Языкова).

В более поздние годы ситуация несколько меняется. Большин­ство упоминаний о Вольтере Пушкин оставляет лишь в черновиках или письмах. Так, они исчезают из «Евгения Онегина». Попытки перевести «Орлеанскую девственницу» и «Что нравится дамам» ос­тавлены. Пушкин дистанцируется от своего кумира юно­сти, отме­чает его заблуждения относительно просвещенности прав­ления Екатерины II : «Простительно было фернейскому философу превозно­сить добродетели Тартюфа в юпке и в короне, он не знал, он не мог знать истины» (XI , 17). Интерес к блестящему стилю Вольтера все более замещается интересом к его историческим и философским тру­дам. Так, работая над «Полтавой» (1828), Пушкин широко использует материалы «Истории Карла XII » и «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера. Исследователи отметили, что сам способ освещения исторических событий путем сопоставления вождей - Петра как созидателя и Карла как разру­шителя - сформировался под влиянием Вольтера.

Работая над очерком о французской революции (1831), Пуш­кин для того, чтобы обрисовать далекую предысторию револю­ци­онных событий, тщательно проштудировал 16 из 138 глав круп­ного сочинения Вольтера «Опыт о нравах». Ряд исторических трудов Вольтера Пушкин использовал в работе над «Историей Пугачева» и незавершенной «Историей Петра». Заручившись личным разреше­нием императора Николая I , Пушкин первым из деятелей русской культуры получил доступ к библиотеке Вольтера, купленной Екате­риной II и находившейся в Эрмитаже. Здесь он нашел множество не­изданных материалов об эпохе Петра.

В неоконченной статье 1834 г. «О ничтожестве литературы русской» Пушкин дает высокую оценку Вольтеру как философу и од­новременно резко критикует его драматургию и поэзию: «Он 60 лет наполнял театр трагедиями, в которых, не заботясь ни о прав­доподо­бии характеров, ни о законности средств, заставил он свои лица кстати и некстати выражать правила своей философии. Он на­воднил Париж прелестными безделками, в которых философия го­ворила об­щепонятным и шутливым языком, одною рифмою и мет­ром отличав­шимся от прозы, и эта легкость казалась верхом по­эзии» (XI , 271). В.Г.Белинский, анализируя поэзию Пушкина, вы­явил единство ее на­строения, которое он определил как светлую грусть. Этот вывод про­ливает свет на охлаждение Пушкина к Воль­теру-поэту: как только Пушкин преодолел влияние вольтеровского поэтического стиля и на­шел собственную, иную интонацию, он стал скептически смотреть на поэтическое наследие Вольтера, даже на любимую им «Орлеанскую девственницу», которую он теперь осудил за «цинизм».

Знаменательно, что одним из последних выступлений Пуш­кина в печати стало издание его статьи «Вольтер» (ж-л «Современ­ник», т. 3, 1836), написанной в связи с опубликованием переписки Вольтера с президентом де Броссом. Замечательно изложив содер­жание и оха­рактеризовав стиль переписки, Пушкин после цитиро­вания неболь­шого стихотворения Вольтера, оказавшегося в опуб­ликованных бума­гах, отмечает: «Признаемся в rococo нашего запо­здалого вкуса: в этих семи стихах мы находим более слога , более жизни, более мысли, не­жели в дюжине длинных французских сти­хотворений, писанных в нынешнем вкусе, где мысль заменяется ис­коверканным выражением, ясный язык Вольтера - напыщенным языком Ронсара, живость его - несносным однообразием, а остро­умие - площадным цинизмом или вялой меланхолией». Касаясь жизненных невзгод Вольтера, Пушкин высказывает, может быть, самый серьезный упрек философу: «Воль­тер, во все течение долгой своей жизни, никогда не умел сохранить своего собственного дос­тоинства». И именно этот пример позволяет ему прийти к финаль­ному выводу статьи, содержащему замечательно глубокое обобще­ние: «Что из этого заключить? Что гений имеет свои слабости, ко­торые утешают посредственность, но печалят благород­ные сердца, напоминая им о несовершенстве человечества; что на­стоящее место писателя есть его ученый кабинет и что, наконец, неза­висимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы».

Д’Аламбер (D ’ Alembert ) Жан Ле Рон (1717–1783) - француз­ский философ, писатель и математик, один из редакторов «Энцик­лопедии» (со­вместно с Дидро, с 1751 г.), объединившей силы про­светителей. Член Фран­цузской Академии (1754, с 1772 - ее не­пременный секретарь). Пушкин не­однократно упоминает Д’Аламбера, цитирует, несколько изменяя, его афо­ризм: «Вдохно­вение нужно в поэзии, как и в геометрии» (XI , 41).

Руссо (Rousseau ) Жан-Жак (1712–1778) - французский писа­тель и философ, оказавший огромное влияние на европейскую и русскую культуру . Родился в Женеве, в семье часовщика, испытал все тяготы судьбы просто­людина, пытающегося реализовать свой талант в феодальном обществе. Поддержку своим идеям Руссо на­ходит в Париже, в среде просветителей. По заказу Дидро он пишет статьи для музыкального раздела «Энциклопе­дии». В трактате «Рассуждение о науках и искусствах» (1750) Руссо впервые изло­жил мысль о вреде цивилизации для нравственной жизни человече­ства. Естественное состояние дикарей, слитых с природой, он пред­почитает по­ложению цивилизованных народов, которые благодаря наукам и искусствам становятся всего лишь «счастливыми рабами». Отстаиванию справедливого общественного устройства, развитию идеи «естественного человека» посвя­щены трактаты Руссо «Рассу­ждение о происхождении и основаниях нера­венства между людьми» (1754), «Об общественном договоре» (1762), в ко­торых окончательно оформляется комплекс идей руссоизма. Руссо - круп­нейший представитель французского сентиментализма, автор ро­мана «Юлия, или Новая Элоиза» (1761) - самого популярного произведения во Франции XVIII века. Новаторские педагогические идеи Руссо, составившие целый этап в мировой педагогике, изло­жены им в романе-трактате «Эмиль, или О воспитании» (1762). Руссо стоит у истоков одной из наиболее влия­тельных ветвей евро­пейского предромантизма. Своей монодрамой «Пигма­лион» (1762, 1770) он закладывает основы жанра мелодрамы. Преследуемый властями, осуждаемый церковью, Руссо воплотил историю своей жизни в «Исповеди» (1765–1770, опубл. посмертно, 1782, 1789). Вожди Великой Французской революции считали Руссо своим про­возвестником. Романтики создали настоящий культ Руссо. В России Руссо был достаточно известен еще в XVIII веке, его произведения оказали влияние на Радищева, Карам­зина, Чаадаева и других деяте­лей русской культуры рубежа XVIII – XIX ве­ков.

Для Пушкина Руссо - «апостол наших прав». Он разделял руссоист­скую идею счастливой жизни на лоне природы, вдали от цивилизации, пред­ставление о глубоких чувствах простого чело­века, культ дружбы, страстную защиту свободы и равенства.

Пушкин рано познакомился с творчеством Руссо. Уже в сти­хотворе­нии «К сестре» (1814) он задает вопрос адресату: «Чем сердце занимаешь // Вечернею порой? // Жан Жака ли читаешь…», чем, кстати, подчеркивается факт вхождения произведений Руссо в круг чтения молодежи тех лет. Оче­видно, уже в лицее Пушкин по­знакомился с романом «Юлия, или Новая Элоиза» и, возможно, с некоторыми другими сочинениями, пока поверхно­стно. В начале 1820-х годов он снова обратился к Руссо («Рассуждение о нау­ках и искусствах», «Рассуждение о происхождении и основаниях неравен­ства», «Эмиль, или О воспитании», «Исповедь»), в частно­сти, перечитал в его изложении проект вечного мира аббата Сен-Пьера (1821) и начал рабо­тать над рукописью об идее вечного мира. Приведя слова Руссо о том, что путь к этому миру откроют «сред­ства жестокие и ужасные для человече­ства», Пушкин отмечал: «Очевидно, что эти ужасные средства, о которых он говорил, - ре­волюции. Вот они и настали» (XII , 189, 480). Пушкин перечи­тывает Руссо в конце южной ссылки, работая над поэмой «Цыганы» и пер­вой главой «Евгения Онегина».

К 1823 г. в Пушкине созревает критическое отношение к ряду поло­жений руссоизма, что отразилось в поэме «Цыганы», где вы­ражено разоча­рование в руссоистской мысли о счастье на лоне природы, вдали от цивили­зации. Очень заметны расхождения с фи­лософом в вопросах образования. Если Руссо идеализирует этот процесс, то Пушкина интересует его реальная сторона, прежде всего применительно к особенностям воспитания в усло­виях рос­сийской действительности. В статье «О народном воспитании» (1826) Пушкин не называет Руссо, но выступает против руссоист­ской идеи домашнего воспитания: «Нечего колебаться: во что бы то ни стало должно подавить воспитание частное» (XI , 44), ибо: «В России домашнее воспита­ние есть самое недостаточное, самое без­нравственное…» (XI , 44). Эти вы­сказывания проливают свет на ироническое освещение воспитания по Руссо в «Евгении Онегине»: « Monsieur l’Abbé , француз убогий, // Чтоб не измучи­лось дитя, // Учил его всему шутя, // Не докучал моралью строгой, // Слегка за шалости бранил // И в Летний сад гулять водил». Выявление иро­нии над руссоистским воспитанием объясняет здесь такие детали, как националь­ность воспитателя (в черновом варианте - еще яс­нее: «Мосье Швейцарец очень умный» - VI , 215), его имя (ср. аб­бат Сен-Пьер), метод обучения, формы наказаний (ср. «метод есте­ственных последствий» Руссо), прогулки в Летний сад (воспитание на лоне природы по Руссо). Ирония, хотя и не злая, присутствует и в изложении эпизода из «Исповеди» Руссо (Пушкин проци­тировал это место по-французски в своих примечаниях к роману): «Руссо (замечу мимоходом) // Не мог понять, как важный Грим // Смел чистить ногти перед ним, // Красноречивым сумасбродом. // Защит­ник вольности и прав // В сем случае совсем неправ». «Красноречи­вый сумасброд» - выра­жение, принадлежащее не Пушкину, а Вольтеру (в эпилоге «Гражданской войны в Женеве»). Борьба Руссо с модой вытекала из его идеи о первона­чальной добродетельности человека, которую разрушают достижения циви­лизации. Пушкин, выступая защитником моды, тем самым возражает и про­тив рус­соистской трактовки цивилизации, и - в еще большей степени - против руссоистского взгляда на человека. Строфа XLVI первой главы ро­мана («Кто жил и мыслил, тот не может // В душе не пре­зирать людей…») посвящена критике идеализма Руссо в понимании сущности человека.

Спор с Руссо присутствует и в трактовке Пушкиным сюжета о Клео­патре, к которому он впервые обратился в 1824 г. Как пока­зал Ю.М.Лотман, толчком к разработке этого сюжета послужило чтение 3-ей книги «Эмиля», где он упоминается со ссылкой на Ав­релия Виктора.

Однако в «Евгении Онегине» показано, какую важную роль играли идеи и образы Руссо в сознании русских людей начала XIX века. Онегин и Ленский спорят и размышляют о предметах, кото­рым Руссо посвятил свои трактаты («Племен минувших договоры, // Плоды наук, добро и зло…»).Татьяна, живущая чтением романов, влюбленная «в обманы и Ри­чардсона и Руссо», воображает себя Юлией, а среди героев, с которыми она ассоциирует Онегина, - «любовник Юлии Вольмар». Отдельные выражения писем Татьяны и Онегина непосредственно восходят к «Юлии, или Новой Элоизе» (кстати, в повести Пушкина «Метель» есть прямое указание на то, что герои вполне сознательно используют письма этого романа как образец объяснения в любви). Сюжетный ход «Евгения Онегина» - финальное объ­яснение героев («Но я другому отдана; // Я буду век ему верна»)– также вос­ходит к поворотному моменту романа Руссо. Пушкин, полемизируя с идеями Руссо, не утрачивает связь с созданными им образами.

Гельвеций (Helvetius ) Жан-Клод-Адриан (1715–1772) - французский философ-просветитель, один из соратников Дидро по изданию «Энциклопедии», автор трактатов «Об уме» (1758), «О че­ловеке» (1773), которые в России были популярны. В чернови­ках «Евгения Онегина» Гельвеций называется среди философов, кото­рых читал Онегин. В статье «Александр Радищев» (1836) Пушкин называет философию Гельвеция «пошлой и бесплодной» и пояс­няет: «Теперь было бы для нас непонятно, каким образом холодный и сухой Гельвеций мог сделаться любимцем молодых людей, пыл­ких и чувствительных, если бы мы, по несчастию, не знали, как со­блазнительны для развивающихся умов мысли и пра­вила новые, от­вергаемые законом и приданиями».

Гримм (Grimm ) Фридрих Мельхиор, барон (1723–1807) - немецкий публицист, дипломат. Поселившись в Париже в 1748 г., сблизился с просветителями и другими знаменитыми людьми. В 1753–1792 гг. выпускал в 15–16 экземпляров рукописную газету «Литературная, философская и критическая корреспонденция» о новостях культурной жизни Франции (некоторые выпуски напи­саны Дидро), подписчиками которой были коронованные особы Польши, Швеции, России. Дважды был в Петербурге, вел пере­писку с Екатериной II , выполнял ее дипломатические поручения (а потом и Павла I ). Сент-Бёв подчеркивал ценность этого изда­ния как исторического источника и отмечал тонкий, проницатель­ный ум его автора. Напротив, просветители почти ничего о нем не сказали, за исключением Руссо, который в «Исповеди» с презре­нием писал о том, что «застал его за чисткой ногтей особой ще­точкой». Именно в этой связи появились иронические строки Пушкина в «Евгении Онегине»: «Руссо (замечу мимоходом) // Не мог понять, как важ­ный Грим // Смел чистить ногти перед ним (...) Быть можно дель­ным человеком // И думать о красе ногтей...»

Бомарше (Beaumarchais ) Пьер-Огюстен Карон де (1732–1799) - французский писатель . Прославился как создатель комедий «Се­вильский цирюльник» (1775) и «Женитьба Фигаро» (1784), ут­верждавших достоин­ство простого человека. Пушкин в стихотво­рениях «К Наталье» (1813) и «Паж или пятнадцатый год» (1830) упоминает героев первой из них - Ро­зину, ее опекуна и юного Ке­рубино. Бомарше - автор комедии-балета в вос­точном стиле «Та­рар» (1787), на текст которой Сальери написал одноименную оперу. В маленькой трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери» (1830) о ней говорится устами Моцарта: «Да, Бомарше ведь был тебе приятель. // Ты для него «Тарара» сочинил, // Вещь славную. Там есть один мотив, // Я все твержу его, когда я счастлив». Бомарше прожил бурную жизнь, побывав часовщиком, узником Бастилии, учителем дочерей Людо­вика XV , не теряя присутствия духа в самых сложных ситуациях. Сальери в «Моцарте и Сальери» говорит об этом: «Бо­марше // Говаривал мне: слушай, брат Сальери, // Как мысли чер­ные к тебе придут, // Откупори шампанского бутылку // Иль пере­чти «Женитьбу Фигаро». Оценка Бомарше дана Пушки­ным в сти­хотворении «К вельможе» (1830), где «колкий Бомарше» назван в одном ряду с энциклопедистами и другими знаменитостями XVIII века: «Их мненья, толки, страсти // Забыты для других. Смотри: во­круг тебя // Всё но­вое кипит, былое истребя».

Шамфор (Chamfort ) Никола Себастьен Рок (1741–1794) - французский писатель, член Французской академии (1781) . Соб­ранные после его смерти заметки и афоризмы вошли в 4-й том его сочинений (1795) под названием «Максимы и мысли. Характеры и анекдоты». Пушкин хорошо знал эту книгу. В «Евгении Онегине» Шамфор назван в числе писателей, которых читает Онегин (гл. VIII , строфа XXXV ). Вероятно, и строка «Но дней минувших анек­доты...» связана с афоризмом Шамфора: «Только у свободных на­родов есть история, достойная внимания. История народов, пора­бощенных деспотизмом, - это лишь собрание анекдотов». Пушкин относил «твердого Шамфора» к «демократическим писателям», под­готовившим французскую революцию.

Ораторы и писатели эпохи Великой Французской революции

Лебрен (Lebrun ) Понс Дени Экушар, прозванный Лебрен-Пиндар (1729–1807) - французский поэт-классицист , последова­тель Малерба и Ж.-Б. Руссо, автор од («Ода Бюффону», «Ода Воль­теру», «Республиканские оды французскому народу», «Националь­ная ода» и др.), элегий, эпиграмм. Сто­ронник Великой Французской революции. В России его хорошо знали (на­чиная с Радищева), пе­реводили (Батюшков, Вяземский и др.). Пушкин вы­соко ценил Леб­рена - «возвышенного галла» (II , 45), цитировал его стихи (XII , 279; XIV , 147) .

Марат (Marat ) Жан Поль (1743–1793) - французский рево­люционер, один из вождей якобинцев, выдающийся оратор . С 1789 г. издавал газету «Друг народа». Был убит Шарлоттой Корде. Его родной брат де Будри был одним из учителей Пушкина в Ли­цее. Пушкин, как и декабристы, отрицательно относился к Ма­рату, видя в нем воплощение стихии революционного террора. В стихо­творении «Кинжал» (1821) он его называет «исчадьем мяте­жей», «палачом»: «Апостол гибели, усталому Аиду // Перстом он жертвы назначал, // Но вышний суд ему послал // Тебя и деву Эв­мениду». То же - в элегии «Андрей Шенье» (1825): «Ты пел Мара­товым жрецам // Кинжал и деву-эвмениду!»

Мирабо (Mirabeau ) Оноре-Габриель-Виктор Рикети, граф (1749–1791) - деятель Великой Французской революции. В 1789 г. был избран де­путатом от третьего сословия в Генеральные штаты, стал фактическим ли­дером революционеров. Прославился как ора­тор, обличавший абсолютизм. Выражая интересы крупной буржуа­зии, занимал все более и более консерва­тивные позиции, с 1790 г. был тайным агентом королевского двора. Пушкин рассматривал Мирабо как вождя первого этапа революции (есть его рису­нок, изо­бражающий Мирабо, рядом - Робеспьера и Наполеона). В его соз­на­нии Мирабо - «пламенный трибун», его имя и труды (в частно­сти, мемуары) упоминаются в стихах, прозе, переписке Пушкина. В статье «О ничтожестве литературы русской» (1834) Пушкин отме­чал: «Старое общество созрело для великого разрушения. Всё еще спокойно, но уже голос молодого Ми­рабо, подобно отдаленной буре, глухо гремит из глубины темниц, по кото­рым он скитается…» Но так как для окружения Пушкина Мирабо был еще и символом тайной измены, восторженный тон Пушкина относится только к молодому Мирабо.

Ривароль (Rivarol) Антуан (1753–1801) - французский пи­са­тель-пуб­лицист . С монархических позиций выступил против фран­цузской револю­ции и эмигрировал. Прославился своими афо­ризмами, которые ценили Пушкин и Вяземский. Так, в плане «Сцен из рыцарских времен» выводится Фауст как изобретатель книгопе­чатания, и Пушкин в скобках отмечает: «Découvert de l"imprime­rie, autre artillerie» («Изобретение книгопечатания - своего рода ар­тиллерии», а это измененный афоризм Ривароля об идеоло­ги­ческих причинах французской революции: «L"imprimerie est ar­tillerie de la pensée»(«Печатание - артиллерия мысли»).

Робеспьер (Robespierre ) Максимильен (1758–1794) -фран­цузский политический деятель, оратор, вождь якобин­цев в годы Великой Французской революции . Став в 1793 г. фактическим гла­вой революционного правительства, боролся с контрреволюцией и оппо­зиционными революционными силами методами террора. Был гильотиниро­ван термидорианцами. Если Пушкин однозначно отрицательно относился к Марату, воплощавшему для него «мя­теж», то отношение к «неподкупному» Робеспьеру иное. Не слу­чайно Пушкин писал: «Петр I одновременно Робес­пьер и Наполеон. (Воплощенная революция)». Есть предположение (правда, оспо­ренное Б.В.Томашевским), что Пушкин придал Робеспьеру, нари­сован­ному им на обороте листа с III и IV строфами пятой главы «Евгения Оне­гина», свои собственные черты.

Шенье (Chéni er ) Андре Мари (1762–1794) - французский поэт и публицист . Приветствовал Великую Французскую револю­цию (ода «Клятва в Зале для игры в мяч»), но осудил террор, вошел в либерально-монархиче­ский Клуб фельянов, в 1791–1792 гг. печа­тал антиякобинские статьи, в 1793 г. заключен в тюрьму Сен-Лазар и казнен за два дня до краха якобин­ской диктатуры. В его поэзии, близкой к предромантизму по общим тен­денциям, сочетается клас­сическая гармоничность формы с романтическим духом свободы личности. Изданные только в 1819 г. «Сочинения» Шенье, в кото­рые вошли оды, ямбы, идиллии, элегии, принесли поэту общеевро­пей­скую известность. Шенье занял особое место в русской литера­туре: более 70 поэтов обращались к его творчеству, в том числе Лермонтов, Фет, Брюсов, Цветаева, Мандельштам. Решающую роль в освоении Шенье в России сыг­рал Пушкин. Его брат Л. С. Пушкин отмечал: «Андре Шенье, француз по имени, а, конечно, не по на­правлению таланта, сделался его поэтическим кумиром. Он первый в России и, кажется, даже в Европе достойно оценил его». Пушкин сделал 5 переводов из Шенье («Внемли, о Гелиос, серебряным лу­ком звенящий», 1823; «Ты вянешь и молчишь; печаль тебя сне­дает…», 1824; «О боги мирные полей, дубров и гор…», 1824; «Близ мест, где царст­вует Венеция златая…», 1827; «Из А.Шенье («По­кров, упитанный язвитель­ною кровью»)», 1825, окончательная ре­дакция 1835). Пушкин написал не­сколько подражаний Шенье: «Не­реида» (1820, подражание 6 фрагменту идиллий), «Муза» (1821, подражание 3 фрагменту идиллий), «Каков я пре­жде был, таков и ныне я…» (окончательная редакция - 1828, самостоятель­ное сти­хотворение по мотивам 1 фрагмента элегий, элегии XL ), «Поедем, я готов; куда бы вы, друзья…» (1829, по мотивам 5 фрагмента эле­гий). Наи­более яркий образ самого Шенье предстает в стихотворе­нии Пушкина «Ан­дрей Шенье» (1825). Противопоставленный дру­гому кумиру Пушкина - Байрону с его славой («Меж тем, как изумленный мир // на урну Байрона взирает…»), Шенье предстает как неизвестный гений («Певцу любви, дуб­рав и мира // Несу над­гробные цветы. // Звучит незнаемая лира»). Пушкин ассоциирует себя с Шенье (как и в письмах этих лет), 44 строки стихотво­рения запрещаются цензурой, видящей в них намеки на русскую действи­тельность, Пушкин вынужден объясняться по поводу распростра­нившихся нелегальных списков этих строк, дело заканчивается ус­тановлением за по­этом в 1828 г. негласного надзора. Шенье - один из источников образа «та­инственного певца» («Разговор книгопро­давца с поэтом», 1824; «Поэт», 1827; «Арион», 1827). Лирика Ше­нье во многом определила видное место жанра элегии в русской романтической поэзии. Однако Пушкин подчерки­вал: «Никто более меня не уважает, не любит этого поэта, - но он истинный грек, из классиков классик. (…) …романтизма в нем нет еще ни капли» (XIII , 380 - 381), «Французские критики имеют свое понятие о ро­мантизме. (…)…Андрей Шенье, поэт, напитанный древностию, коего даже недостатки проистекают от желания дать на француз­ском языке формы греческого сти­хосложения, - попал у них в ро­мантические поэты» (XII , 179). Наибольшее влияние Шенье отме­чается в антологической лирике Пушкина (отмечено еще И. С. Тур­геневым). Поэтов сближают также по сходной в ряде моментов ду­ховной эволюции.

Конец XVIII века и XIX век

Лагарп (La Harpe ) Жан Франсуа де (1739–1803) - француз­ский тео­ретик литературы и драматург, член Французской Акаде­мии (1776) . Как драматург был последователем Вольтера (траге­дии «Граф Уорик», 1763; «Тимолеон», 1764; «Кориолан», 1784; «Филоклет», 1781; и др.). Выступил против революции и осудил подготовившие ее просветительские теории. Наиболее известный труд, досконально изученный Пушкиным, - «Лицей, или Курс древней и новой литературы» (16 томов, 1799–1805), в основу ко­торого положены лекции прочитанные Лагарпом в Сент-Оноре (1768 - 1798). В «Лицее» Лагарп отстаивал догматически понятые правила класси­цизма. Пушкин в юности считал Лагарпа непрере­каемым авторитетом (ср. в «Городке», 1815: «…грозный Аристарх // Является отважно // В шестна­дцати томах. // Хоть страшно стихо­ткачу // Лагарпа видеть вкус, // Но часто, признаюсь, // Над ним я время трачу»). Однако позже Пушкин упоминал его как пример догматика в литературе. В письме Н. Н. Раевскому-сыну (вторая половина июля 1825 г.), критикуя принцип правдоподобия, он от­мечал: «Напр., у Лагарпа Филоклет, выслушав тираду Пирра, про­износит на чис­тейшем французском языке: «Увы! я слышу сладкие звуки эллинской речи» и проч.» (то же - в набросках предисловия к «Борису Годунову», 1829; эта строка из «Филоклета» стала - с небольшими изменениями - первой строкой эпиграммы на пере­вод Гнедичем «Илиады» Гомера: «Слышу умолкнувший звук боже­ственной эллинской речи» - III , 256). Пушкин упоминает Лагарпа и в доказательство непоэтичности французов: «Всем известно, что французы народ самый антипоэтический. Лучшие писатели их, славнейшие представи­тели сего остроумного и положительного на­рода, Montaigne , Voltaire , Mon ­ tesquieu , Лагарп и сам Руссо, дока­зали, сколь чувство изящного было для них чуждо и непонятно» («Начало статьи о В. Гюго», 1832). Но Пушкин от­дает дань Лагарпу как одному из основоположников литературной критики, не полу­чившей должного развития в России: «Если публика может доволь­ствоваться тем, что называют у нас критикою, то это доказывает только, что мы еще не имеем нужды ни в Шлегелях, ни даже в Ла­гарпах» («Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина», 1833).

Жанлис (Genlis ) Стефани Фелисите дю Кре де Сент-Обен, графиня (1746–1830) - французская писательница, автор книг для детей, написан­ных для детей герцога Орлеанского (была из воспи­тательницей, в том числе будущего короля Луи-Филиппа) и педаго­гических сочинений, в которых развивала идеи Руссо (««Воспита­тельный театр», 1780; «Адель и Теодор», 1782; и др.). Обучала На­полеона «хорошему тону», в годы Реставрации пи­сала сентимен­тальные романы («Герцогиня де Ла Вальер», 1804; «Мадам де Мен­тенон», 1806; и др.), сразу же переводившиеся в России, где творче­ство Жанлис было очень популярно. Не менее известными во вре­мена Пушкина были ее «Критический и систематический словарь придворного этикета» (1818) и «Неизданные мемуары о XVIII веке и о французской революции с 1756 г. до наших дней» (1825). У Пушкина впервые ее имя встречается в стихотворении «К сестре» (1814): «Жан-Жака ли читаешь, // Жанлиса ль пред тобой?» В даль­нейшем Пушкин неоднократно упоминает Жанлис (I , 343; II , 193; VIII , 565; и др.).

Арно (Arnault ) Антуан Венсан (1766 - 1834) - французский драматург, поэт и баснописец, член Французской Академии (1829, с 1833 г. непременный секретарь) . В 1816 г. за приверженность рево­люции и Наполеону был изгнан из Фран­ции, вернулся на ро­дину в 1819 г. Автор тра­гедий («Марий в Минтурне», 1791; «Лук­реция», 1792; «Бланш и Монкассен, или Венецианцы», 1798; и др.), развивавших идеи Французской революции и наполеонизма. Про­славился элегией «Листок» (1815), переведенной на все европей­ские языки (в России - переводы В. А. Жуковского, В. Л. Пушкина, Д. В. Давыдова и др.). Пушкин писал в статье «Фран­цузская Академия»: «Участь этого маленького стихотворения заме­чательна. Костюшко перед своей смертью повторил его на бе­регу Женевского озера; Александр Испиланти перевел его на грече­ский язык…» Арно, узнав о переводе «Листка», сделанном Д. В. Давыдовым, написал четверостишие, начало кото­рого Пуш­кин использовал в послании Давыдову («Тебе, певцу, тебе, ге­рою!», 1836). Пушкин перевел стихотворение Арно «Уединение» (1819). В указанной статье, посвященной замещению Скрибом академиче­ского кресла после смерти Арно, Пушкин подводит итог своего от­ношения к поэту: «Арно сочинил несколько трагедий, которые в свое время имели большой успех, а ныне совсем забыты. (…) Две или три басни, остроумные и грациозные, дают покойнику более права на титло поэта, нежели все его драматические творения».

Беранже (Béranger ) Пьер Жан (1780–1857) - французский поэт, выдающийся представитель песенно-поэтического жанра, ко­торый он урав­нял с «высокими» жанрами поэзии . Пушкин (в проти­воположность Вяземскому, Батюшкову, Белинскому) невы­соко ценил Беранже. В 1818 г. Вяземский просил Пушкина пере­вести две песни Беранже, но тот не отклик­нулся на эту просьбу. Он, несомненно, знал вольнолюбивые, сатирические стихи Беранже, в частности, песню «Добрый бог» (упоминает в письме Вяземскому в июле 1825 г.). Давая иронический портрет графа Нулина, Пушкин смеется над светским людьми, приезжающими в Россию из-за гра­ницы «С запасом фраков и жилетов, // С bons - mots французского двора, // С последней песней Беранжера». Стихотворение Пушкина «Моя родословная» (1830) навеяно не только Байроном, но и пес­ней Беранже «Простолюдин», откуда Пушкин взял эпиграф к сти­хотворению. У Пушкина есть и резко от­рицательные отзывы о Бе­ранже. В начатой Пушкиным статье о Гюго (1832) говорится о французах: «Первым их лирическим поэтом почитается теперь не­сносный Беранже, слагатель натянутых и манерных песенок, не имеющих ничего страстного, вдохновенного, а в веселости и остро­умии далеко от­ставших от прелестных шалостей Коле» (VII , 264). В конце жизни Пушкин более других произведений Беранже ценил песню «Король Ивето», однако не за вольнолюбивые мотивы. В статье «Французская Академия» (1836) от­мечено: «…признаюсь, вряд ли кому могло войти в голову, чтоб эта песня была сатира на Наполеона. Она очень мила (и чуть ли не лучшая изо всех песен хваленого Béranger ), но уж, конечно, в ней нет и тени оппозиции». Тем не менее Пушкин поощрял молодого Д. Ленского продолжать переводить Беранже, что говорит о неоднозначности его оценки французского поэта-песенника.

Фурье (Fourier ) Франсуа Мари Шарль (1772–1837) - фран­цузский утопический социалист, в «Трактате о домоводческо-зем­ледельческой ассо­циации» (т. 1–2, 1822, в посмертном издании на­звание «Теория всемирного единства») изложил подробный план организации общества будущего. Пушкин был знаком с идеями Фурье.

Видок (Vidocq ) Франсуа Эжен (1775–1857) - французский авантюрист, сначала преступник, затем (с 1809 г.) полицейский, до­служив­шийся до поста начальника тайной парижской полиции. В 1828 г. вышли «Мемуары» Видока (очевидно, мистификация). Пушкин опубликовал на них рецензию, полную сарказма («Видок честолюбив! Он приходит в бешенство, читая неблагоприятный от­зыв журналистов о его слоге (…), обвиняет их в безнравственности и вольнодумстве…» - XI , 129). Пушкинисты справед­ливо счи­тают, что это портрет Булгарина, которого Пушкин незадолго до этого в эпиграмме назвал «Видок-Фиглярин».

Ламенне (Lamennais ) Фелисите Робер де (1782–1854) - французский писатель и философ, аббат, один из основоположни­ков христианского со­циализма. Начав с критики Великой Француз­ской революции и материа­лизма XVIII века, утверждения идеи хри­стианской монархии, в конце 1820-х годов перешел на позиции ли­берализма. В «Словах верующего» (1834) объявил о разрыве с офи­циальной церковью. Пушкин неоднократно упоминает Ла­менне, в том числе в связи с Чаадаевым («Чедаев и братией» - XIV , 205).

Скриб (Scribe ) Огюстен-Эжен (1791–1861) - французский драматург, член Французской Академии (1834), прославился как мастер «хорошо сде­ланной пьесы», написал свыше 350 пьес (воде­вили, мелодрамы, историче­ские пьесы, оперные либретто), среди них «Шарлатанство» (1825), «Разум­ный брак» (1826), «Лиссабон­ский лютник» (1831), «Товарищество, или Ле­стница славы» (1837), «Стакан воды, или Причины и следствия» (1840), «Адриенна Ле­куврёр» (1849), либретто опер Мейербера «Роберт-Дьявол» (1831), «Гугеноты» (1836) и др. У Пушкина в письме к М.П.Погодину от 11 июля 1832 г. есть выражение «мы, холодные северные зрители Скрибовых водевилей», из которого вытекает его не очень лестная оценка драматургии Скриба. Запрет цензурой представления в Санкт-Петербурге исторической комедии Скриба «Бертран и Ра­тон» отмечен Пушкиным в дневнике (запись в феврале 1835 г.). В статье «Французская Академия» (1836) Пушкин приво­дит почти полностью (за исключением финала, данного им в пересказе) речь Скриба при вступлении в Академию 28 января 1836 г. и ответную речь Вильмена с подробной характеристикой вклада Скриба во французскую культуру. Пушкин называет речь «блестящей», Скриба - «что Жанен в фельетоне осмеял и Скриба, и Вильмена: «В сем остроумным оратором», но лукаво упоминает о том, случае все три представителя французского остро­умия были на сцене».

Мериме (Mérimé) П роспер (1803–1870) - французский писатель , вступил в литературу как представитель романтического движения («Театр Клары Гасуль», 1825; «Гюзла», 1827; драма «Жакерия», 1828, роман «Хроника царствования Карла IX », 1829 ), прославился как писатель-психолог, один из создателей реалистической новеллы (сборник «Мозаика», 1833; новеллы «Двойная ошибка», 1833; «Коломба», 1840; «Арсена Гийо», 1844; «Кармен», 1845; и др.). Член Французской Академии (1844). Пушкин говорил друзьям: «Я желал бы беседовать с Мериме» (по «Запискам» А. О. Смирновой, возможно, недостоверным). Через С. А. Соболевского, друга Мериме, Пушкин познакомился со сборником «Гюзла». В «Песни западных славян» Пушкин включил 11 переводов из «Гюзлы», в том числе стихотворение «Конь» - наиболее известное из них. Это достаточно вольные переводы. В предисловии к публикации цикла (1835) Пушкин упоминает о мистификации Мериме, представшего в «Гюзле» неизвестным собирателем и издателем южнославянского фольклора: «Сей неизвестный собиратель был не кто иной, как Мериме, острый и оригинальный писатель, автор Театра Клары Газюль, Хроники времен Карла IX , Двойной ошибки и других произведений, чрезвы­чайно замечательных в глубоком и жалком упадке ны­нешней фран­цузской литературы». Мериме познакомил французских чита­телей с творчеством Пушкина, им были переведены «Пиковая дама», «Вы­стрел», «Цыганы», «Гусар», «Будрыс и его сыновья», «Анчар», «Пророк», «Опричник», фрагменты из «Евгения Онегина» и «Бо­риса Годунова». В ста­тье «Литература и рабство в России. Записки русского охотника Ив. Турге­нева» (1854) Мериме писал: «Только у Пушкина я нахожу эту истинную широту и простоту, удивитель­ную точность вкуса, позволяющую отыскать среди тысячи деталей именно ту, которая способна поразить читателя. В на­чале поэмы «Цыганы» пяти-шести строк ему достаточно, чтобы показать нам цыганский табор и освещенную костром группу с прирученным медве­дем. Каждое слово этого краткого описания высвечивает мысль и оставляет неизгладимое впечатление». Мериме посвятил поэту большую статью «Александр Пушкин» (1868), в которой он ставит Пушкина выше всех евро­пейских писателей.

Карр (Karr ) Альфонс Жан (1808–1890) - французский писа­тель, пуб­лицист, издававший в 1839–1849 гг. журнал «Осы» (« Les Gu ê pes »), пользо­вавшийся большой популярностью в России. В 1832 г. опубликовал роман «Под липами» (« Sous les tilleurs »). В том же году Пушкин в письме к Е. М. Хитрово восклицал (письмо по-французски): «Как вам не совестно так пре­небрежительно ото­зваться о Карре . В его романе чувствуется талант (son roman a du g é nie ), и он стоит вычурности (marivaudage ) вашего Бальзака».

Совершенно очевидно, что русская «всемирность», столь за­метная уже у Пушкина (где мы продемонстрировали ее всего на не­скольких примерах взаимосвязей поэта с европейской литерату­рой), разительно отличается от, казалось бы, близкого подхода, представленного в так называемой «профессорской литературе» - своеобразном феномене литературной жизни Запада. Поясним этот пока редко встречающийся термин. Так как писательский гонорар нестабилен, многие литераторы создают свои произведения на до­суге, работая, как правило, преподавателями в вузах и занимаясь научной деятельностью (обычно в области филологии, философии, психологии, истории). Такова судьба Мердок и Мерля, Голдинга и Толкиена, Эко и Акройда, многих других знаменитых писателей. Преподавательская профессия накладывает неизгладимый отпеча­ток на их творчество, в их произведениях обнаруживается широкая эрудиция, знание схем конструирования литературных произведе­ний. Они постоянно прибегают к открытому и скрытому цитирова­нию классиков, демонстрируют лингвистические познания, напол­няют произведения реминисценциями, рассчитанными на столь же образованных читателей. Огромный массив литературоведческих, культурологических знаний оттеснил в «профессорской литера­туре» непосредственное восприятие окружающей жизни. Даже фантазия приобрела литературоведческое звучание, что ярче всего проявилось у создателя фэнтези Толкиена, а затем и у его последо­вателей.

Пушкин, напротив, вовсе не профессиональный филолог, как впоследствии Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский, А. П. Чехов и А. М. Горький, В. В. Маяковский и М. А. Шолохов, И. А. Бунин и М. А. Булгаков, многие другие выдающиеся представители русской «всемирности». Их диалог с мировой литературой (и прежде всего с литературой европейской) определяется не уровнем интертексту­альности, а уровнем (позволим себе неологизм) интерконцептуаль­ности и психологической и интеллектуальной отзывчивости на чу­жое чувство и чужую мысль, воспринятые в процессе их «обрусе­ния» (иначе: встраивания в русский культурный тезаурус) уже как «своё».