"в 1970-е и начале 1980-х являлась духовным центром андеграундной культуры Ленинграда".
(Большинство цитат взято отсюда freespace.virgin.net/sharmanka.kinetic/a xel.htm)
Это место было действительно волшебным. Это был немыслимый духовный центр, трудно было поверить, что такое место существует на земле, скорее - где-нибудь на небе и не в этой жизни.
(И разве может наша история Города золотого обойтись без такого места?)
Так что продолжаю цитировать.
Вообще Аксель - великий сказочник. Отчасти это означало, что далеко не всем деталям его рассказов можно безоговорочно верить, но просто надо было помнить, что Аксель творит легенды.Непрерывно. Из всего окружающего, случающегося, из собственной жизни. И вхождение в Акселеву жизнь становилось вхождением в легенду. Здесь было не до верности деталям. Здесь творились образы архетипические и эпохальные. Литературно это всегда было безупречно и любое самое простое действие наполнялось музыкой, символом, поэтическим смыслом. Акселя можно было слушать часами.
Хозяин был личностью сказочной и говорил каким-то глубоким, почти библейским голосом. В его кухне было, как у средневекового алхимика. Потолок был раскрашен под звездное небо, в ванной стоял аппарат для омоложения организма. Многие из приходящих сюда интересовались йогой...А в коридоре бродила ученая ворона Радилярдус
(Это правда уже другая кухня, более позднего времени, в Израиле)
У него была удивительная способность сказать что-то емкое, что становилось крылатой фразой. У него была удивительная способность поднять человека над самим собой, дать ему поверить в себя самого. Он общался и с большими музыкантами, философами, и с бомжами, с людьми совершенно потерянными, и каждому он давал почувствовать свою неповторимость, ибо "разна природа этого и этого", - говаривал он и умел "внимательно слушать".
Этакий человек эпохи Возрождения. У него часто звучал Бах в чудесном исполнении, редком, медленном. Время вокруг Акселя как-то текло медленно, прозрачно: то он скрипку тронет, чтобы звучала аутентичней, то каутерием иконы коснется, то хлеба спечет, чтобы народы накормить, в морских раковинах краски размешает, ведь "времена меняются, а художник остается". Ему стоило только тихо присутствовать - и музыканты по другому играли, у них был какой-то удивительный подъем, дети доверяли ему свои тайны, птицы прилетали на окошко заглянуть, что же там происходит.
Он творил вокруг себя жизнь...
Автопортрет в технике энкаустики.
Впрочем, жизнь всегда богаче воспоминаний, тем более, воспоминаний о хороших людях.
И в частности, когда я стала искать по сети работы Акселя, то нашла не очень много, в основном портреты, а также одну мозаику (именно мозаики я и искала, дальше станет понятно, почему). Сначала я вообще не хотела ее ставить, потом поняла, что нет, все-таки надо.
Пионеры у костра. Фрагмент мозаики в пионерском лагере "Таежный". Красноярский край, 1968
Сейчас все труднее понять ту действительность, в которой прошла наша и наших героев молодость, и то, каким образом вот такой человек оказался "главным художником то ли ЦК ВЛКСМ, то ли что-то в этом роде". По-видимому его произведения вполне вписывались в "правильную" стилистику той странной эпохи.
(В Петербурге сохранилась его работа на доме 2 по улице Чапыгина, на углу с Каменноостровским проспектом, желающие могут посмотреть лично или в Яндекс-панораме).
Именно "официальная" сторона работы Акселя и сыграла решающую роль в нашей истории.
В 1972 году Аксель получил заказ: сделать мозаическое панно «Небо» для Таврического сада (по другим данным, панно должно было называться «The Garden of Eden from Earth» - то есть, Эдем, рай!). Там должны были быть земное, водное и небесное царства природы. Это была часть какого-то грандиозного мозаичного проекта, предназначавшегося для детей, на который комсомол не жалел денег (ничего себе тема для панно на комсомольские деньги....) Площадь панно должна была быть 254 квадратных метра! Работа над ним длилась несколько лет и так и осталась неоконченной.
(Найти в сети хотя бы какие-то эскизы или варианты этого панно мне не удалось. Поэтому пусть здесь будет произведение одного из учеников Акселя)
Мозаика делалась не из настоящей, приготовленной заранее смальты, а из керамических квадратных плиток разного цвета. Для использования в мозаике каждую плитку нужно было разрубить примерно на четыре части, иногда на шесть и до еще меньшего размера. Из этих мелких кусков уже, можно сказать, смальты, выкладывались те небесные фигуры зверей, которые ранее нарисовал Аксель. Потом все кусочки приклеивались к плотной бумаге, к отдельным кускам локтя в два длиной, в один шириной, и где-то у Акселя сохранялись, с тем чтобы позднее быть перенесенными уже на цемент.
Тонны (без преувеличения) действительно голубого неба (точнее, сине-голубой смальты, которая должна была изображать небо) лежали в подвале у Акселя. А НАД ним, НАД этим голубым небом и царила та фантастическая атмосфера, где рисовались эскизы удивительных зверей, где по коридору бродила ученая ворона Радилярдус, на потолке сияли звезды, а в ванной работал аппарат омоложения.
Именно в мансарде над этим подвалом и было написано:
НАД небом голубым есть город золотой
Но это уже наша следующая история.
Анестезиолог, доктор медицинских наук Борис Аксельрод работает в Российском научном центре хирургии им. академика Б.В. Петровского более 20 лет. Сейчас он заведующий отделением анестезиологии и реанимации II (кардиоанестезиологии). Его отец Альберт Аксельрод – основатель первого в СССР Центра выездной реанимации, первый ведущий и автор КВН.
Борис Аксельрод убежден: несмотря на множество анекдотов, анестезиология – одна из самых высокорискованных профессий, и ни один анекдот не расскажет о драме в операционной.
– Борис Альбертович, вы смотрели фильм “Аритмия”? Если да, то близок ли вам его герой – врач скорой помощи?
– Честно скажу, я не смотрю фильмы о жизни медиков. Наша работа так насыщена реальными человеческими страданиями и чувствами, что я не нуждаюсь в дополнительных впечатлениях такого рода. Я чувствую фальшь, мне это неприятно и неинтересно. В нашей специальности хватает острых ощущений, дополнительный драйв в виде переживаний не требуется.
– Дело в том, что есть фильмы, в которых герои после анестезии просыпаются с какими-то осложнениями, например, потерей слуха. Может ли быть такое?
– Ваш вопрос находится в конце череды вопросов. Сначала нужно понять, почему у людей есть страх перед общей анестезией (наркозом)? Человеку свойственно бояться. Есть страх смерти, страх темноты и много других страхов. Страх анестезии является некой производной страха смерти, который носит очень древний, сакральный характер.
Во время общей анестезии мы как бы уходим в никуда и опасаемся, что не сможем вернуться. Поэтому многие люди анестезии боятся, не имея представления о том, что это такое и никогда до этого ее не переживая. Иногда пациенты говорят, что операция была отличной, а анестезия плохой, потому что они себя не очень хорошо чувствуют после операции. А на самом деле такое состояние, особенно после сложной операции, – это нормальное явление.
Любая анестезия – это высокорискованное инвазивное вмешательство, она требует высокой квалификации от врача, который ее проводит. Сейчас риск летального исхода во время анестезии сведен практически к нулю, если проводить ее правильно. А в художественных произведениях эксплуатируется именно тот древний страх, который имеет мало отношения к реальным последствиям общей анестезии. Да, осложнения могут быть.
– Они серьезны?
– Да, серьезны. Анестезиолог – это человек, который своими руками создает критические состояния, для того чтобы операция была возможна. Он вводит мышечные релаксанты – больной не дышит. И анестезиолог должен восполнить ту функцию, которую нарушил. В данном случае пусть изволит дышать за пациента – обеспечит ему адекватную искусственную вентиляцию легких. Если мы остановили сердце пациента, чтобы провести замену клапана, то мы должны обеспечить защиту сердечной мышцы, кровоток в головном мозге и внутренних органах.
Да, анестезия может приводить к осложнениям из-за анафилактических реакций, непереносимости пациентом каких-либо препаратов. Это не всегда можно прогнозировать заранее. Аллергическая реакция может возникнуть на любое лекарственное вещество, используемое врачами.
И есть вещи, от нас не зависящие. Все было штатно, все протоколы выполнены, а больной умер перед выпиской с уже оформленными документами… Микроскопический тромб оторвался и закупорил сосуд, который кровоснабжает синусовый узел, управляющий ритмом сердца. Мы тут при чем? Но ведь умер он после операции…
– Гарантий вообще нет?
– Нет. Поймите меня правильно. Анестезиология – это специальность, которая не живет отдельно. Это одна из областей современной клинической медицины, и принципы работы у нас общие.
Представьте, вы у хирурга спрашиваете: “А вы даете 100% гарантию, что операция будет успешной?”
Любой хирург вам скажет: “Понимаете, у нас есть большой опыт, процент осложнений такой-то, есть статистика”. Но ни один честный хирург не скажет: “Стопроцентно, мамой клянусь!”
Когда дело касается инвазивных процедур, всегда есть определенный процент осложнений.
– Зависит ли этот процент от выбора лекарств?
– Это зависит не от лекарства, а от адекватности его выбора и подбора дозировки в конкретной ситуации. Одним и тем же набором препаратов можно провести анестезию хорошо или плохо.
Набор препаратов у анестезиологов примерно одинаковый. Список хорошо известен, бери и работай. Хорошо известны расчетные дозы – минимальная, максимальная. Врачу надо понять, сколько требуется конкретному пациенту, почему одному надо 7 миллиграмм, а другому 12? Что делает анестезиолог? Он подбирает, какую дозу конкретно каждому пациенту надо ввести. Это определяется по сумме факторов, которые анализирует врач.
– Многие пациенты говорят, что анестезия была плохой из-за плохих препаратов…
– Я ни разу не видел откровенно плохих препаратов для общей анестезии у нас на отечественном рынке. Этот миф существует из-за тех малоответственных людей, которые таким образом пытаются вымогать деньги, говоря: “Мы можем вам провести хорошую анестезию импортными препаратами, а можем обычную (произносится многозначительно) – отечественными”. Во-первых, наших отечественных препаратов пока достаточно мало, если честно. Мы все работаем либо дженериками, либо импортными препаратами, и они примерно все одинаковые.
На самом деле все зависит от образования, квалификации, качества работы анестезиолога, от того, как он соображает, как понимает патологию, с которой работает, а не от того, где конкретно выпущен препарат. Какой используется препарат – вопрос второй.
Нашу специальность невозможно изучить только по учебникам. Анестезиолог должен уметь думать.
Плохому хирургу вы можете дать идеальный набор инструментов, и он плохо прооперирует больного. В нашей специальности то же самое.
– А бывает ли передозировка?
Меня студенты (Борис Аксельрод преподает в Московском государственном медико-стоматологическом университете имени А.И. Евдокимова. – “Правмир”) об этом часто спрашивают. Нет, есть неадекватный подбор дозы. Ввел препарат, пациент у тебя дышать перестал – переведи его на искусственную вентиляцию легких. Упало давление – уменьши дозу препарата. Решай! Организм пациента полностью находится под управлением анестезиолога.
Анестезиология-реаниматология – это высокорискованная специальность, которая требует от врача большого количества знаний и умений. К сожалению, зарплата у нас не такая высокая, какая бы должна быть. Анестезиолог-реаниматолог имеет очень высокую степень персональной ответственности. Поэтому страховка врачебной ошибки у анестезиологов в США выше, чем у хирурга.
– Как вы общаетесь с пациентом, успокаиваете?
– Да, установление контакта с пациентом, на мой взгляд, очень важный момент в нашей работе. Одна из основных задач осмотра анестезиолога – уменьшить уровень тревоги, которая у пациента всегда есть перед операцией. Нужно успокоить пациента, создать у него доверие к врачу.
Технологически это не всегда возможно, если человек, например, оперируется экстренно. Врач-анестезиолог всегда осматривает пациента перед операцией, однако не всегда хватает времени для того, чтобы этот контакт установился. Хотя в этом прямом человеческом контакте есть минусы.
– Какие?
Это приводит к профессиональному выгоранию врачей-анестезиологов. Представьте, вы посмотрели пациента, у вас с ним сложились какие-то человеческие отношения, а потом он у вас на операции умер, или получил тяжелые осложнения. А у нас хирургия высокого риска, бывает и такое. И все же я стараюсь установить прямой контакт.
– А что говорите? С чего начинаете?
– Я стараюсь его услышать и понять его тревоги. Для начала прихожу и говорю: “Здравствуйте! Я ваш анестезиолог”. Реагируют все по-разному, стараешься найти верный тон.
Наши пациенты – очень разные, срез нашего общества, перенесенный в стрессовую ситуацию. От профессоров до водителей. Иногда спрашиваешь: “А что вас беспокоит?”. “Да в принципе, ничего не беспокоит”. “А при физической нагрузке что-нибудь болит?” “Ну да, я колесо от КАМАЗа поднял, у меня сердце прихватило”. Говорю: “Знаете, если бы я такое колесо поднял, наверное, умер бы”. Представляете какая у человека привычная физическая нагрузка?
Вообще нормальная реакция человека на предстоящую операцию – это страх. Если пациент говорит, что он совсем не боится, тут два варианта – либо он врет, либо у него есть некоторые психические отклонения. Или он просто неправильно информирован о рисках…
Вот почему я говорю, что человека надо услышать. Если вы ощущаете его тревогу, вы можете сориентироваться и как-то его успокоить. Я стараюсь передать пациенту уверенность в том, что операция закончится хорошо, что здесь нормальные люди, которые его понимают. Ведь малейшее вранье человек чувствует. Вы должны говорить правду, то, во что сами верите.
– Устанавливаете доверие?
– Мне кажется, это ключевой подход в работе хирургического стационара в целом. Для меня наиболее сложные пациенты – это те, которые глубоко в душу смотрят. “Мне нужно сына поднять, доктор. Я совсем одна… Все будет в порядке?”. Формальный осмотр гораздо проще. Проще не включаться эмоционально.
Иногда у врачей устанавливаются с пациентами какие-то внутренние связи за пределами отношений “врач-больной”. Флюиды, знаете? Искорки близких человеческих взаимоотношений, которые сохраняются надолго. Конечно, у меня тоже так бывает. Один очаровательный человек, мой бывший пациент, живет в Ереване. Когда мы с женой ездили путешествовать в Армению, с удовольствием заглянули к нему в гости.
Бывают люди, с которыми вы не созваниваетесь, но ты их просто помнишь. Одна пациентка… Это ужасная история, даже не хочу вспоминать… Она к нам попала уже после того, как ее много раз оперировали в других стационарах, и вдруг выявили еще и порок сердца. Молодая женщина с очень несчастной судьбой… Потом несколько раз писала мне благодарные письма, говорила, что молится за меня. Жива она сейчас или нет? Больше 15 лет прошло.
Вообще люди не так часто возвращаются, чтобы сказать: “Ребят, спасибо вам большое, что спасли”. Страшные события, а операция именно к таким и относится, человек старается вытеснить из памяти. Но есть и те, кто признателен долгие годы.
– А вы пациентов забываете?
– Да. Ячейки памяти просто переполняются. Сначала ты помнишь каждого. Когда число пациентов переваливает за тысячи, а стаж за десять лет, начинаешь путаться… Через наше отделение в год проходит около трех тысяч пациентов, запомнить всех нереально.
– А есть какие-то пациенты, которые не отпускают?
– Если они не отпускают, значит, внутри есть либо чувство вины по этому поводу, либо не пережито сожаление утраты. И если вы умираете с каждым больным, очень быстро, извините, закончитесь.
Да, у меня несомненно есть сожаления, что где-то мы могли сделать лучше, но нет ни одного пациента, про которого бы я сказал, что в чем-то виноват перед ним. Я мог сожалеть, что что-то пошло не так. Например, в этом году мой хороший знакомый (тоже врач) привел в наш Центр своего друга, который погиб в операционной.
Семья хорошая, очень славные люди. И вдруг… Нашей вины в этом никакой не было, хирургической тоже. Как говорила одна моя знакомая, так сложились обстоятельства. Это реальное объяснение этой фатальной ситуации. Больной погиб.
– Невозможно представить, как вы потом другу в глаза смотрели…
– С трудом… А как? Это наша жизнь. Я ему рассказал все как было. А что вы можете в этой ситуации сказать? Понимаете, как только вы берете в руку иглу и подходите к человеку, вы должны четко осознавать, что могут быть осложнения. У нас иглы 10 см длиной. Представляете, как далеко ее можно воткнуть? Когда вы эту иголку берете и колете ей человека, то должны понимать, сможете ли вы пережить этот стресс или это совсем не ваше. Ответственность… Весь внутренний конфликт в этом.
И не каждому дано переживать такой стресс и не каждому надо. Есть же несчастные люди, которые эффективно работают в нашей специальности, но для них эта работа очень травматична. Анестезиолог – это определенный тип характера.
– Какой это тип? Жесткий?
– Отчасти. Дело в том, что в анестезиологии требуется мужской тип мышления. Это способность к многозадачности, возможность быстро принимать ответственные решения в критических ситуациях, умение переубедить других людей и не истерить.
Но очень много женщин отлично работают в нашей специальности, потому что имеют нужные черты характера. У меня жена такая, она тоже анестезиолог. Кстати, наше отделение всегда славилось очень привлекательными сотрудницами. Внешность бывает обманчива (улыбается).
Например, вчера девушка-анестезиолог сняла больного со стола. Представляете, хирурги настроились оперировать, а она отменила операцию. Это очень ответственное решение. Хирурги недовольно ворчали, но она была непреклонна. И ведь за слова отвечать приходится.
Анестезиология – это специальность, где сказать что-то просто так нельзя. Сказал “а”, иди и делай.
Жесткость – это не совсем то, что нужно. Где-то головой об стол, а где-то “милый, ну пожалуйста”. В анестезиологе должна быть не только жесткость, но и гибкость. Вот где женщины особенно эффективны. Надо уметь найти правильную грань, потому что если вы будете с хирургом резко разговаривать, то возникнет хронический конфликт. А конфликта в операционной в принципе быть не должно. Ведь люди, которые там работают, находятся словно на подводной лодке.
– Какое сравнение…
– Это абсолютно точно – как на подводной лодке. Замкнутое пространство, вентилируемое помещение, искусственный свет, везде мониторы, излучение, шум, химические вредности. Все есть. Чем мы не подводники? Вполне себе.
У нас также часто приходится принимать быстрые ответственные решения. На ходу менять тип операции, например, экстренно переходить с естественного на искусственное кровообращение. Бывает что-то идет не так, а обратного хода уже нет. И кто-то должен сказать: «Ребят, я прошу вас, не заводитесь”. Эмоции-то зашкаливают! Это настоящая драма. Ответственность за человека. И, естественно, люди на взводе. У нас нет врачей, которые эмоционально не включаются, которым плевать на пациента. Я таких людей в этом Центре не знаю. Просто внешне они могут просто реагировать на стресс по-разному. Отстраненность, нервные шуточки… Каждый переживает стресс по-своему.
– А что происходит, когда экстренная операция?
– В экстренном стационаре круглосуточная “карусель” в операционной. Я шесть лет проработал в НИИ скорой помощи имени Н.В. Склифосовского в отделении общей, а потом послеоперационной реанимации. Четыре года медбратом и два года врачом. Для меня эта была очень важная школа.
И, конечно, в экстренной хирургии есть свои сложности, потому что другой контингент больных. Они не подготовлены, хуже обследованы. Анестезиологам, работающим в экстренных стационарах, гораздо тяжелее чем нам. С большим уважением отношусь к ним, хотя формально их операции иногда могут казаться не такими сложными, как у нас.
Вообще понятие сложности хирургической операции абстрактное. Например, те же акушерские анестезиологи – это очень сложная специальность. Но я кроме кардиоанестезиологии ничем бы не хотел заниматься по характерологическим особенностям. Мне нужна динамика, “движуха”.
– Когда вы поняли, что эта специальность ваша?
– Так сложились обстоятельства, в медицину я попал относительно случайно. Дело в том, что я врач в четвертом поколении. Мой прадед был земским врачом. Бабушка работала врачом в лабораторной службе. Дед – военный врач, был организатором здравоохранения. Во время войны руководил госпиталем. Имел несколько орденов и медалей, был контужен. В послевоенное время заведовал военной кафедрой в третьем Меде. Кстати, первый орден получил за то, что эвакуировал госпиталь при отступлении фронта на коровах – не было транспорта.
Мать, врач-изосеролог – специалист по группам крови, она больше 50 лет работает на Московской станции переливания крови. А отец был известным реаниматологом.
– Аксельрод Альберт Юльевич? (основатель первого в СССР Центра выездной реанимации, первый ведущий и автор КВН – Правмир)
– Да, это мой отец. Выбор медицины, как профессии был, я бы сказал, мало осмысленным. Все врачи – и я в медицинский. Шел, наверное, по течению, что не очень лестно звучит для меня. Но это факт, в тот момент я был достаточно инфантилен.
До поступления в мединститут три года учился в медицинском училище. Думаю, что отец, видя мою слабую осознанность в выборе профессии, хотел дать мне возможность покрутиться в медицинских кругах. Понять, мое – не мое… Когда отец умер, и мы попали в стандартную ситуацию нехватки денег, медсестринская специальность мне очень пригодилась – я смог работать медбратом.
– А почему анестезиология?
– Все было достаточно случайно и в выборе медицинской специальности. У меня руки нормальные, но я не хирург, потому что хирург должен быть одержим идеей хирургии.
– Прямо одержим?
– Да. Если он хочет быть первым. Если люди идут в хирургию, они должны быть готовы жить в операционной. Поэтому все люди, занимающие лидирующие позиции в современной хирургии, готовы оперировать 24 часа в сутки. Если человек не до такой степени в это погружен и мотивирован, ему в эту специальность идти не надо. У нас был парень, который простоял 27 часов в операционной безостановочно! Пробиваются только те, кто живет этим.
Хирургия – не мое, поэтому она отпала сразу. Терапия была не интересна, потому что мне казалось, что все слишком медленно развивается. Мне было скучно.
Потом я стал работать в институте скорой помощи. И вольно-невольно начал втягиваться в специальность.
– А что вам дала работа в институте скорой помощи?
Я пришел туда работать в 1992-м году. Через нас проходила волна пострадавших во время бандитского передела со всеми вытекающими ножевыми и огнестрельными ранениями. В то время это была реальная линия фронта, настоящий военно-полевой госпиталь. Нагрузка на сестер в реанимации была колоссальная.
Ночное дежурство, в принципе, по сути своей противоестественно – нечеловеческое существование. Поэтому мы делили поровну ночи, по-другому выжить было невозможно. Моя часть ночи была с полуночи. Я отпускал всю бригаду и один до четырех часов утра работал с больными, а потом шел на несколько часов спать. Ребята вставали и готовили смену к сдаче. А после работы приходилось ехать на учебу…
– Ничего себе…
– Это была работа, которая проверяла человека на цельность: сопьешься или нет, сохранишь способность по-человечески относиться к больным или нет. Она пыталась перемолоть тебя, сложно было оставаться человеком.
И я не хотел бы, чтобы мои дети через такое прошли. Но она дала мне неповторимый клинический опыт работы в экстремальных ситуациях, работы в команде. Кстати, мы начинали работать в одной реанимации вместе с нынешним директором “Склифа” Сергеем Сергеевичем Петриковым. Это была наша первая школа. И она мне дала ту клиническую базу, которая для меня была очень важна.
– Как вы тогда справились?
– Наверное, мне повезло справиться, как и многим моим коллегам. Старался видеть в этой работе школу, которую должен пройти. Может быть сложную задачку, выстоять и сохраниться. Многие врачи в таких нечеловеческих условиях начинали ожесточаться…
– Это от вас зависит?
– Да, конечно. Я когда-то давно был частнопрактикующим наркологом (наркология – моя вторая специальность), и мне один приятель сказал: “Зачем ты этим занимаешься? Эта работа разрушает!!!”. Говорю: “Саш, нужно видеть человека, сочувствовать ему, понимать, что у него есть перспектива, что мы можем ему помочь подняться. Тогда это не приводит к выгоранию”. Всегда надо видеть в пациенте личность.
Помните пьесу Шварца “Дракон”? Там есть фраза: “Я не виноват, меня учили!” “Всех учили. Но зачем же ты оказался первым учеником?”. Это же из этой области. Мы действуем в пределах нашего воспитания и того, что нам досталось в наследство от папы с мамой.
– Как вас воспитывали?
– Как равного. Мой отец всегда старался объяснить, почему что-то должно быть так, а не иначе. Позже, общаясь с собственными детьми и много лет работая преподавателем, я понял: назидать вообще бессмысленно. Я тоже стараюсь объяснить свою позицию, дать ориентир.
– Спорили с отцом?
– Ругались. Он считал, что я лоботряс и недостаточно внимания уделяю английскому языку. Теперь я с ним согласен абсолютно. Ну, и еще были у него претензии… Но тогда я действительно был таким – отец умер, когда мне было всего 18 лет. Кстати, он категорически не хотел, чтобы я занимался анестезиологией-реаниматологией…
– Он успевал с вами общаться? Медицина, КВН…
– Как я сейчас понимаю, при всей его загруженности он уделял мне максимум внимания, которое только было возможно. Мы часто ездили с ним куда-то, любили совместные путешествия на машине. Частенько бывал у него на работе.
Когда мой старший сын определялся с выбором специальности я тоже приводил его к себе в отделение. Мы своей профессией влияем на выбор своих детей, например отец явно индуцировал мой выбор врачебной специальности. Однако, мой сын поступил на стоматологический факультет.
Вообще медицина – это погибель для человека, который попал сюда случайно.
Она приведет либо к беде для этого человека – при эффективной работе он будет глубоко душевно травмирован, либо к некачественной помощи для пациента.
– Отец – пример для вас?
– Отчасти. Он пример человека, который всегда выделял разумное зерно в конфликтах. Он мог посмотреть на ситуацию без истерики, со стороны. Умел видеть в человеке лучшее и старался обращаться именно к этой положительной стороне. В этом я стараюсь следовать отцу.
– А юмор вам помогает в работе?
– Конечно. У нас очень молодое отделение, ребята веселые. У нас есть свой чат, который полон всяких шуток. Кто-то нашел смешной ролик, скинул и все его обсуждают. Есть же понятие – медицинский юмор. Или кто-то сказал что-то смешное в операционной, наоборот забавно поругался. Это глупости, хохмы, которые есть в любой профессиональной корпорации. Если юмора нет, то тоска смертная.
Сейчас вообще анекдоты мало кто рассказывает. Юмор стал немного другим, более ситуационным – мемы, картинки, казусы…
– У вас есть любимая шутка про анестезиологов?
– Я их не коллекционирую. Вы знаете, они все в основном какие-то дурацкие. Или они в обидном свете выставляют наших коллег, а я этого не люблю. Мне нравится высказывание: “Анестезиология – это спецназ от терапии”.
– Какая сильная фраза… Она точная?
– Абсолютно. Больной с ишемической болезнью лечится таблетками, а потом ему рекомендуют сделать операцию на сердце. И мы берем этого тяжелого пациента, которому уже не может помочь терапевт, в операционную и проводим ему общую анестезию. Мы всей нашей хирургической командой стараемся сделать так, чтобы он ушел домой счастливым и здоровым.
– Помните свою первую операцию?
– Нет, я не настолько сентиментален. Я помню только эмоции, обстоятельства.
– А что чувствовали?
– Я же ушел из Института скорой помощи, где работал медбратом и поступил в ординатуру в наш Центр хирургии. Навыки работы с больным у меня были, и сюда я пошел, чтобы научиться думать головой, хотел дальнейшего развития. Мне тогда самоуверенно казалось, что я очень даже подготовлен.
В нашем центре учили и учат умной анестезиологии, это школа нашего шефа – академика А.А. Бунятяна. И конечно, пришлось все начинать с нуля. Человеку, который пришел первый раз в нашу операционную, могут доверить только подержать историю болезни. Чем более инвазивна специальность, тем меньше доверия новому человеку. До момента принятия самостоятельного решения проходят годы. Любой анестезиолог выращивается с нуля. Поэтому мне поначалу после круговерти в “Склифе” здесь было очень скучно, академично. “Движухи” – ноль.
– И когда она началась?
– Когда в кардиохирургию пришел, с 1998 года. За два года ординатуры, как и положено, я прошел ротацию по всем отделениям центра. И оказался здесь. Меня заинтересовали.
Тем, на что подсаживается и сейчас молодняк в нашем отделении – очень увлекательно и очень сложно. Была хорошая команда, мы всегда что-то обсуждали, проводили научные исследования. Такая прикладная наука, связанная с внутренним саморазвитием.
– Неужели у вас и руки никогда не тряслись?
– Нет. Я уже сказал, что весь вопрос решается в момент, когда вы первый раз берете иголку в руки. А это было у меня в 89-ом году, еще в медучилище.
– Волновались?
– Нуу… я очень сильно нервничал. Это была 59-я больница, отделение кардиологии, у пациентов уже были исколотые вены, да еще и иглы были тогда многоразовыми и весьма тупыми. Мне конечно было боязно, но дальше постепенно втягиваешься.
Это вопрос принципиальной возможности. Если ты можешь сказать: «пациенту для лечения это надо» и воткнуть в него иголку, то дальше от студенческой скамьи просто становится все больше ответственности. И в этом плане мы близки к хирургам. Делаем вещи, которые потенциально могут принести пациентам вред, чтобы им помочь. И это начинается в момент первой инъекции.
Но, конечно, бывают ситуации, когда по спине пот течет, но руки при этом не дрожат.
– Расскажите о такой ситуации.
– Несколько лет назад у нас был случай, когда мы долго не могли интубировать пациента из-за анатомических особенностей. Был реальный риск его потерять.
Мы после операции вечером сидели в ординаторской, пили чай, и вдруг нас вызвал коллега. Естественно, все побросали и побежали в операционную. Мы и реаниматологов из других отделений пригласили. К этому пациенту приложили руку все, кто только мог.
– Спасли?
– Все закончилось благополучно. Один из врачей смог провести интубационную трубку. Академик А.А. Бунятян и другие наши учителя всегда воспитывали нас, что мы работаем в одной команде. И если происходит ЧП, то главное – безопасность пациента. Как тогда, так и сейчас: “Нет пациента конкретного врача, есть пациент Центра”.
– Боюсь вас спросить, сколько смертей вы уже видели за годы своей работы…
– Я не считал. Они были, но в нашем центре небольшая летальность, несмотря на то, что мы берем очень тяжелых пациентов, нередко тех, кому отказали в других клиниках. Если мы взялись, то больной должен выжить, по крайней мере, мы должны иметь хорошие шансы, что он выживет.
– Но как жить, если это все-таки происходит?
– А как живут люди, работающие в хосписе? Понимаете, мы же инструмент…
– Вы инструмент?
– Мы не можем определить судьбу человека. Мы стараемся делать то, что от нас зависит, а все остальное в руках Божьих. Есть вещи труднообъяснимые. Начали делать операцию по поводу аневризмы аорты – аорта лопнула, больной погиб. Да, всем неприятно. Начинаешь анализировать, все ли ты сделал, решил ли все задачи, которые стояли перед собой, обсуждаешь с коллегами. Мы стараемся делать конструктивные выводы. Мой поход такой: жизнь продолжается, давайте поймем, как сделать, чтобы этого больше не повторилось, если это возможно.
– Что вы вообще думаете о смерти?
– Наверное, как и любого человека, меня она страшит. У меня есть некоторое понимание предопределенности, которая нам дана, но на которую мы можем в каких-то пределах влиять.
Я не могу сказать, что моя работа повлияла на мое отношение к смерти, но она повлияла на понимание структуры человеческих страхов и чувства эмпатии, которое помогает общаться с персоналом и понимать, чем дышит пациент.
– А как вы себя поддерживаете после стресса?
– Вы мне задаете вопросы, на которые я бы сам удовольствием услышал ответ. Например, каким образом люди находят в себе силы, работая в хосписе, особенно в детском?
Мне проще. Мои пациенты – взрослые люди, большинство из них имеют хорошие шансы на дальнейшую жизнь. Просто стараешься переключаться на что-то позитивное. Семья, дети, близкие – это то, что радует. Люблю путешествовать, горные лыжи.
Но у меня нет какого-то конкретного хобби помимо работы, потому что для этого не хватает внутренней энергии. Как говорил один мой родственник, тоже врач, мало серотонина в жизни. Надо его коллекционировать.
– Вот вы сказали про предопределенность… А вы верующий человек?
– Да, я верю, но, наверное, как-то нелинейно. Отношения с Богом – вещь достаточно непростая. Мне сложно это сформулировать. Верю в некоторое Его участие в нашей судьбе. Например, я не могу сказать, что принадлежу в какой-то конфессии. Я отношусь к верующим в глобальном смысле.
– Как думаете, важна ли вера?
– Мне кажется, да. Существование Веры дает надежду на то, что глобальная справедливость и целесообразность существует. Вера дает некоторую меру ответственности.
У отца было выражение: “Это по-божески, это не по-божески”. Это какой-то внутренний метроном, который с вопросами веры связан очень тесно. Достойно твое поведение или нет?
Мы чем мерить-то будем? Кодексом российского врача или клятвой Гиппократа? Мне кажется, что вера – более точный инструмент, она не связана с профессией.
Решение помочь коллеге в трудной ситуации не клятвой определяется, а внутренним принципом “достойно-недостойно”. Если есть внутренний метроном, назовем его моралью, то вам есть с чем соизмерять свои поступки. Стыдиться того, что недостойно. Но отношение к вере – это не тема для обсуждения в ординаторской и уж точно не критерий выбора врача на работу.
Позволяет ли это понять, почему больной умер на операционном столе? Нет, не помогает. Все равно у врачей будет крутиться в голове вопрос: “Зачем это было? Почему умирают дети?” У нас в Центре есть анестезиологи, которые работают с детьми, мне кажется, это особенно трудно.
– А как вы, врачи-анестезиологи, относитесь к боли? Наверное, это то, чего нельзя допускать?
– Ничего подобного. Боль – это абсолютно естественное состояние в нашей жизни и, если ее нет, это очень плохо. “Боль – сторожевой пес организма”, она помогает избежать травм и повреждений.
– И физическая, и моральная?
– Извините, но без печали нет и радости. Если нет черного, нет и белого.
– Но вы же как раз те люди, кто усмиряет боль…
– Да, усмиряем. Потому что без этого человек не может пережить операцию. Эта боль явно патологическая. Мы убираем ее до переносимых пределов.
– То есть драма должна быть?
– Конечно. А как без нее? Как может быть любовь без драмы? Так разве бывает? Если это какие-то предполагаемые райские кущи, то может быть там, но в реальной жизни все не так. Ты любишь ребенка – это чистая любовь, но ты переживаешь за него – это тревога. Ты любишь близкого человека, но ты боишься его потерять. Все взаимосвязано. Поэтому мы убираем боль, но она снова появляется в послеоперационном периоде.
– Как думаете, у человека есть какое-то предназначение?
– Мы должны пройти определенный квест, определенную лестницу развития. Наша жизнь построена на решении каких-то внутренних задач. Может быть, я так смотрю через призму своей специальности.
– Это к чему-то ведет?
– Не знаю. Я знаю только то, что мы в своей жизни должны расти. Если мы не растем, то мы отъезжаем назад. Сегодня мы должны делать что-то такое, что мы не делали вчера. С позиции, наверное, внутренней веры нужно развиваться. Именно поэтому я здесь.
Беседовала Надежда Прохорова
Индивидуальный предприниматель. 18 лет в реальном инновационном секторе. Специализация - выполнение консультационных и экспертно-аналитических проектов по заказам конкретных фирм. К.х.н, Мастер ТРИЗ, специалист по поиску и анализу патентной информации, представитель фирмы Questel (www.questel.com) в России. Преимущественная деятельность - выполнение проектов (см.www.tech-analytics.ru, www.tech-analytics.com); обучением ТРИЗ не занимаюсь. 1. Экспертиза венчурных проектов Основная целевая аудитория - малые инвесторы, для которых надежность индивидуальных прогнозов по избранным проектам важнее набора общего пула с низкой средней достоверностью прогноза. Основное отличие подхода: существенное повышение надежности прогнозирования по сравнению с уровнями, обычно принятыми в венчурных фондах. 1.1. Комплексная экспертиза перспективности венчурных проектов. Основные отличия: проводится многофакторная экспертиза с элементами собственного эксклюзивного подхода, разработанного на базе нескольких десятков проектов типа Feasibility study, выполненных лично. Некоторое понятие о методике можно получить из публикаций: Аксельрод Б.М. Практика венчурного инвестора: экспертиза "эмбриональных" разработок. ИННОВАЦИИ, 2007, май, №5 (103), стр. 18-24 Аксельрод Б.М. Практика экспертизы "эмбриональных" разработок. ИНДУСТРИЯ, №1(48), 2007, с.68. http://www.metodolog.ru/01226/01226.html 1.2. Оценка рисков коммерциализации интеллектуальной собственности (ИС) на территориях интереса, в том числе рисков снижения стоимости ИС. Основные отличия: используется наиболее современный инструментарий - сервис поиска и анализа патентной информации фирмы Questel (www.questel.com), а также эксклюзивная методология использования коммерческих баз патентной информации. Некоторое понятие о методике можно получить из публикации: Б.М.Аксельрод, Н.Б. Петрова. Реальное использование патентных исследований для независимой экспертизы перспектив коммерциализации ИС на конкретных территориях // Конференция "Патенты-2011". 3 октября 2011г. Москва. http://www.patent.forum.ru/D/2.ppt 2. Консультационные услуги по обеспечению подписки и использованию информационно-аналитического сервиса патентной информации Orbit.com фирмы Questel (www.questel.com, Франция) - в качестве представителя фирмы Questel. 3. Дополнительные предложения 3.1. Генерация, поддержка современными информационными средствами и усиление инновационных начинаний в технике и технологиях 3.2. Увеличение эффективности, надежности и снижение уязвимости патентных заявок. 3.3. Снижение рисков венчурных инвестиций в технологии 3.4. Разработка концептуальных и частных технических предложений по увеличению доли рыночной ниши: - концептуальная разработка новых продуктов, - решение технических проблем на заказ.***************
В 1985 году, к 300-летию со дня рождения Иоганна Себастьяна Баха, Европа готовилась основательно. К самому главному торжеству должна была быть выпущена юбилейная пластинка с музыкой композитора в исполнении лучших музыкантов мира.
Был обнародован конкурс на лучший конверт для этого диска. Среди заявок на участие в конкурсе была заявка и от Акселя (художника Бориса Аксельрода из Израиля). Только, когда художник понял, что добавить к написанному ему больше нечего, он обнаружил, что срок подачи работы на конкурс истёк... и давно.
"ЖИВОПИСЬ - ЭТО ДРАГОЦЕННОСТЬ ПО СВОЕЙ СУТИ.
ОНА МОЖЕТ БЫТЬ НЕПОНЯТНА, ДАЖЕ АБСТРАКТНА,
НО ОНА ДОЛЖНА БЫТЬ ТАКОГО КАЧЕСТВА ПОВЕРХНОСТИ,
ЧТОБЫ ДАЖЕ НИЧЕГО В НЕЙ НЕ ПОНИМАЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК
ОЩУЩАЛ, ЧТО ЭТО - ДРАГОЦЕННОСТЬ".
* * *
Работы художника с таким отношением к живописи висят на стенах моей квартиры. Вот уже 19 лет они радуют меня, но почему-то я часто их перевешиваю. Это зависит даже от времени года. Каждый раз, получая новое место на стене, изображение начинает жизнь заново. Что-то всегда происходит... Иногда мистическое. Утром, убегая на работу, обратила внимание, что портрет Баха висит криво. Прихожу вечером домой - всё на месте...
Моя первая встреча и знакомство с Акселем произошли в иерусалимской мастерской моего любимого друга Яши Блюмина, высочайшего уровня художника по дереву. В мастерской всегда пахло свежей стружкой и клеем - запахи, знакомые с детства. Забежав однажды "надышаться" этим ароматом, я увидела направлявшегося ко мне незнакомого человека с дружелюбной улыбкой. Я сразу протянула руку:
Аксель. А по батюшке как вас величать?
Так, до последнего дня нашего общения, и называл меня по имени и отчеству. Очень скоро появился мой портрет - "Лунная Людмила Ивановна", с авторской рамочкой.
А чуть позже - свечи, которые светятся даже в полумраке!
ПЕЙЗАЖИ СВЯТОЙ ЗЕМЛИ
Что побудило меня нынче написать об этом человеке? Буду честной - на просторах Интернета встретила пару сайтов об Акселе и поняла, что до конца даже не понимала, с какой личностью свела меня однажды судьба! Мы общались запросто, с какой-то человеческой нежностью. За три дня до его смерти я успела проститься - просто подержала его руку в своей.
http://freespace.virgin.net/sharmanka.ki netic/axel.htm - почти всё об Акселе.
http://taanyabars.livejournal.com/72140.h tml?thread=520908 - с большой любовью о нём.
Портрет Баха и "Свечи" выполнены в технике ЭНКАУСТИКИ.
Фоторепродукции с работ Акселя сделаны мною непрофессионально...
Борис Петрович Аксельрод (1928-2004), он же Аксель, он же AXL, получил образование в Ленинградском ВХПУ им. В.И. Мухиной. Занимался мозаикой и живописью, работая в редкой технике энкаустики, в которой используются краски на восковой основе, и поэтому наносятся на поверхность горячими. Самые ранние образцы таких изображений - "фаюмские портреты" - датируются I в.н.э.
В Сети не так много сведений об Акселе, как о художнике, но тёплых и благодарных воспоминаний о нём, как о человеке предостаточно. Его мастерская, располагавшаяся в мансарде дома на углу Фонтанки и Майорова (ныне Вознесенский пр.) была не только, собственно, мастерской, но и гостеприимным домом, центром притяжения любителей искусства. Там царила потрясающая, волшебная атмосфера. Сам Аксель говорил: «У меня была большая мастерская, куда взрослых я не впускал: ко мне приходили только дети - в возрасте от трех до девяноста трех лет ». Входящих встречала бродившая по коридору ученая ворона Радилярдус, на потолке сияли звезды, а в ванной работал аппарат омоложения… Предоставим слово тем, кто бывал в этом удивительном месте.
«Этакий человек эпохи Возрождения. У него часто звучал Бах в чудесном исполнении, редком, медленном. Время вокруг Акселя как-то текло медленно, прозрачно: то он скрипку тронет, чтобы звучала аутентичней, то каутерием (инструмент для нанесения на холст горячих красок) иконы коснется, то хлеба спечет, чтобы народы накормить, в морских раковинах краски размешает, ведь „времена меняются, а художник остаётся“. Ему стоило только тихо присутствовать — и музыканты по-другому играли, у них был какой-то удивительный подъем, дети доверяли ему свои тайны, птицы прилетали на окошко заглянуть, что же там происходит ».
«У него была удивительная способность поднять человека над самим собой, дать ему поверить в себя самого. Он общался и с большими музыкантами, философами, и с бомжами, с людьми совершенно потерянными, и каждому он давал почувствовать свою неповторимость, ибо „разна природа и того, и этого“, — говаривал он, повторяя Аристофана и умел „внимательно слушать“ ».
«Это место было действительно волшебным. Это был немыслимый духовный центр, трудно было поверить, что такое место существует на земле, скорее — где-нибудь на небе и не в этой жизни » - вспоминает Андрей «Рюша» Решетин, игравший на скрипке в «Аквариуме». Аксель многих приобщил к старинной музыке. Так, Решетин стал руководителем первого барочного оркестра в России. Известный музыкант-аутентист Феликс Равдоникас благодарен Акселю за то, что он пробудил веру в возможность преодолеть непреодолимые препятствия на пути возрождения старинной музыки в России.
Не вызывает сомнений тот факт, что круг близких к Акселю людей, и возможно он сам, слушали вавиловский альбом. Вспоминает автор текста Песни Анри Волохонский: «Я услышал эту пластинку, где было написано, что это музыка - Франческо ди Милано. Ходил ее и мурлыкал. Был я тогда в подавленном настроении, так как Хвостенко, с которым мы написали много песен, уехал в Москву, а я остался в Питере. С мыслями "Как же я теперь песни буду писать?" я ходил по Питеру и зашел в мастерскую своего друга Акселя, и минут за 15 написал этот текст. Было это в ноябре-декабре 1972 года. »
А.Х.В.
Cкачать Алексей Хвостенко Рай бесплатно на pleer.com
Анри Гиршевич Волохонский родился в 1936 году в Ленинграде, в настоящее время проживает в Германии. Поэт, прозаик, драматург, переводчик, и, что немаловажно для нашего повествования, автор комментариев к Апокалипсису. Волохонский в соавторстве с Алексеем Хвостенко написал более сотни песен и несколько пьес. Свой творческий союз авторы обозначили аббревиатурой А.Х.В. Песни А.Х.В. исполнял Алексей Хвостенко, под акустическую гитару, на так называемых "квартирниках"- концертах на частных квартирах.
Тексты, вышедшие из под пера А.Х.В., как говорится, "на любителя". Так как же Волохонскому удалось создать такую "нетленку", и всего за 15 минут? Несомненно, что такие дивные поэтические цветы вырастают только на благодатной духовной почве. Раскопками в этом культурном слое мы с вами занимались в первой половине нашего рассказа. Настало время рассказать о том, как автор обрёл сюжетную основу Песни.
В 1972 году Аксель получил заказ от райкома комсомола на создание мозаичного панно для детей. Панно, которое предполагалось выложить в Таврическом саду, было названо "Райский сад на земле". Голубое небо и изображения священный животных были частью задуманной Акселем композиции. Этот большой проект, к сожалению, так и не был закончен.
Друзья Акселя не только забегали к нему на огонёк, но и помогали ему в работе. Вот и Анри Волохонский принял посильное участие в создание этого грандиозного панно, площадью 254 квадратных метра. В подвале дома, в котором находилась мастерская Акселя лежали тонны сине-голубой смальты, которую Волохонский разбивал на куски. Отсюда и несовпадение первых строк первоначального текста песни с общеизвестным вариантом в исполнении БГ. У Волохонского было не "Под небом голубым", а "Над небом голубым". И однажды, отдыхая от трудов каменотёса в мансарде у Акселя, Волохонский, по его словам, за "15 минут наиправдивейшего диктанта свыше " написал стихотворение с коротким названием "Рай".
Вскоре Песня попала к Хвостенко, который немного переделав мелодию на бардовский лад, стал исполнять её на московских квартирниках. Через некоторое время Песню услышала от одного из своих знакомых Елена Камбурова, но об этом чуть позже. Алексей Львович Хвостенко (1940-2004), он же Хвост, заслуживает хотя бы короткого рассказа о себе. В словарях о нём пишут: "поэт-авангардист, автор песен, художник, музыкант".Однако такие сухие определения применительно к Хвосту не вполне подходят. "Он был певчей птицей, он жил как птица, он просто пел
" - неточная цитата из теле-интервью одного из близких друзей Хвостенко, фамилию которого, я, к сожалению, не запомнил. У Хвоста была не та национальность, что являлась пропуском во многие благополучные страны, однако и он приобщился к эмигрантскому житию - с 1977 года жил во Франции, а в конце 80-х годов состоялось его возвращение в Россию. Участвовал в проектах группы "Аукцыон", давал сольные концерты.
Бытует легенда о том, что между Хвостом и БГ был конфликт по поводу авторских прав и чуть ли не судебное дело.Это не так.
Анри Волохонский: «Я ему исключительно благодарен. Он сделал эту песню столь популярной. Ведь Гребенщиков исполнил эту песню тогда, когда и моего имени нельзя было называть, да еще и в фильме, и в столь популярном фильме! Рассказы о том, что я будто бы подавал на него в суд — чушь ».
Алексей Хвостенко: "Сначала меня очень удивило, что молодежь меня знает и помнит мои песни. Конечно, в первую очередь, я должен благодарить за это Бориса Гребенщикова, который в течение долгих лет пел мою песню "Город Золотой ".
Хвост и БГ встречались в Париже в конце 80-х, обсудили вопрос о том, какой вариант первой строки Песни лучше, выпили много водки и разошлись с миром.
Елена Камбурова и другие
Cкачать Над твердью голубой... бесплатно на pleer.com
В 1974 или 1975 году кто-то напел Песню Елене Камбуровой. Она переделала первую строку на "Над твердью голубой" и, прослушав альбом «Лютневая музыка XVI—XVII веков», исполнила Песню на мелодию Вавилова в первоначальном, авторском варианте.
С 1978 года "камбуровский" вариант Песни стал исполнять известный бард В.А. Луферов. Короче говоря, наша Песня органично вписалась в бардовскую субкультуру. Однако, при всём уважении к этой весьма достойной субкультуре и лично к Елене Антоновне Камбуровой и тому благородному делу, которому она служит, барды не смогли внести весомого вклада в популяризацию Песни. Всё-таки авторская песня, как культурное явление - это отдельный архипелаг русской культурной Ойкумены.
Следующий герой нашего рассказа так же общеизвестен и так же не собирает стадионы поклонников, как и Елена Камбурова. Но его роль в судьбе Песни особенная. Он стал не только её очередным исполнителем, но и строителем фундамента того моста, по которому Песня шагнула из субкультурного в общекультурное пространство.
БГ
В 1974 году будущий режиссёр, а в то время студент у Георгия Товстоногова Эрик Горошевский в своей студии "Радуга" в Ленинграде поставил музыкальный спектакль "Притчи графа Диффузора". В сущности, постановочка эта была капустником "Аквариума". Спустя некоторое время в "Радуге" была поставлена пьеса Корнеля "Сид", в которой были задействованы Борис Гребенщиков и другие аквариумисты. В спектакле исполнялась песня "Рай". У БГ особенное отношение к этой Песне. Как известно, на концертах "Аквариума" чужие произведения не исполнялись (сольные альбомы БГ с песнями Вертинского и Окуджавы не в счёт) и вот, через 8 лет после упомянутой постановки, БГ включил Песню в репертуар, в 1986 году она вошла в альбом "Десять стрел" под названием "Город", а в 1987 году прозвучала в культовом фильме "АССА" и, таким образом, обрела всенародную популярность. Казалось бы, всё просто? Не совсем. У Песни не было никаких шансов попасть в этот фильм, а у фильма было мало шансов стать культовым, если бы не ряд обстоятельств. Чтобы их прояснить,обратимся к предыстории создания фильма.
Вторая половина 80-х годов. Перестройка. Мысль о возможности избавления от засевшей в печёнках власти Советов всё более овладевает умами и сердцами образованного сословия. Московские шестидесятники пребывают в сладостно-тревожном предвкушении такой когда-то немыслимо недоступной, а теперь приближающейся свободы. Слово "шестидесятники" здесь употреблено не для определения поколения людей, родившихся в каком-то интервале времени, а в качестве обозначения культурной общности, общего культурного кода и самоидентификации. Быть в то время московским шестидесятником означало: доставать билеты на Таганку, слушать Окуджаву и Визбора, читать стихи Вознесенского и Ахмадуллиной, передавать друг другу распечатанный на рулонном принтере роман "Мастер и Маргарита". К Советской власти шестидесятники, в отличие от Бродского и ему подобных ленинградских нонконформистов, были весьма неравнодушны. Московские властители умов и душ проявляли это неравнодушие по разному. Одни, как Галич, вступили в открытую конфронтацию. Другие, как Вознесенский, считали верной коммунистическую идею, но сокрушались об из рук вон плохой её реализации. Третьи, и таких было большинство, благополучно встроились в советскую культуру, зажав фигу в кармане. Эти последние, по существу, образовали свой культурный мэйнстрим, параллельный ортодоксальному коммунистическому официозу. Острая политическая и идеологическая рефлексия этой культурной общности зиждилась на приверженности, в широком смысле, старым гуманистическим и просвещенческим идеалам и иллюзиям, и, в узком аспекте, на либералистских иллюзиях века и мира сего. У ленинградских нонконформистов такие мировоззренческие предпочтения далеко не всегда проявлялись в качестве основы творческой мотивации и жизненной философии. Вспомним, у того же БГ: "Мир, как мы его знали подходит к концу... Настало время заняться чем-то другим..."
На таком культурном и политическом фоне состоялась встреча двух миров - московских шестидесятников и ленинградского андерграунда. В роли культуртрегера выступил Борис Борисович Гребенщиков. Он приехал в Москву и познакомился с поэтом Андреем Вознесенским, показал ему своё творчество, которое маститый поэт оценил по достоинству. Вознесенский помог БГ выпустить пластинку на фирме "Мелодия" (1987 г.), он же ввёл его в круг московской творческой интеллигенции, в котором и состоялось знакомство БГ с лауреатом Государственной премии СССР, обладателем Гран-при Венецианского кинофестиваля, кинорежиссёром Сергеем Александровичем Соловьёвым.
В начале перестройки мастерам культуры "прогрессивных" взглядов не терпелось встать в авангард "потрясователей основ". В распоряжении Соловьёва оказался весьма подходящий сценарий для фильма, который смог бы вдохнуть в трудящиеся массы желание радикальных перемен. Сценарий Ливнева был хорош ещё и тем, что не "дразнил гусей". Ведь главный отрицательный герой - циничный и бесчеловечный цеховик Крымов - не функционер Системы, а её порождение. Это позже, в 1989 году в фильме "Чёрная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви" уже можно было без опаски, вволю поглумиться над совком. А в сценарии фильма с рабочим названием "Здравствуй, мальчик Бананан" со злом борются доблестные советские правоохранительные охраны. Но не их же изображать в роли светлых сил, призванных остановить вселенское зло? Эта роль была уготована простому, честному парню - юному лабуху Бананану. Попсово-мажорная песенка Чернавского-Матецкого про мальчика Банана в то время неслась из кассетников продвинутой и прикинутой молодёжи. Вот такого рода "молодая шпана", по замыслу авторов фильма, и должна была сбросить в тар-тарары ненавистный тоталитарный режим.
Соловьёв создал немало хороших фильмов, но и проходного кино также наделал достаточно. Возьму на себя смелость предположить, что и "Здравствуй, мальчик Бананан" получился бы вполне заурядным перестроечным кинцом, если бы БГ не предложил Соловьёву на роль Бананана Сергея "Африку" Бугаева.
Африка
Уроженец Новороссийска Сергей Бугаев (р. 1966) впервые посетил Ленинград в тринадцатилетнем возрасте, твёрдо решив во что бы то ни стало остаться в этом городе навсегда. Первым шагом к мечте стало поступление в ленинградское кулинарное училище. Африка посещал концерты, проводимых джаз-клубом "Квадрат". На одном из них известный джазмен Чекасин объявил, что больше не будет играть, и пригласил всех желающих на сцену попробовать свои силы, поиграв на любом музыкальном инструменте. Африка вскочил на сцену, сел за барабаны и начал что-то выстукивать. Через некоторое время к нему подошёл Курёхин и пригласил Африку в свой оркестр "Поп-Механика". Так наш герой попал в рок-среду.В Ленинграде Африка вёл богемную жизнь тусовщика и свободного художника-авангардиста. Барабанил в "Поп-Механике" и в "Кино" у Цоя. Занимался художественным творчеством. Жил то у БГ, то ещё у кого-нибудь, и имел все шансы попасть или в психушку или в тюрьму за тунеядство (была такая статья в советском Уголовном Кодексе). Наконец, ему досталась от художника Тимура Новикова комната в коммуналке, где он устроил галерею "АССА".
По совету БГ, Сергей Соловьёв специально приехал в город на Неве посмотреть кандидата на главную роль. В этот же день был назаначен концерт "Кино", где Африка с Гурьяновым стучали на барабанах. Режиссёра всё увиденное и услышанное впечатлило настолько, что, по настоянию Африки, в Крым на съёмки фильма полетела группа "Кино" в полном составе, всё содержимое "галереи АССА" отправилось туда же, став декорациями в комнате Бананана, а сам фильм обрёл новое название.
Роль Африки и БГ в успехе "АССы" трудно переоценить. Песни "Аквариума" и Африка в главной роли создали особую атмосферу фильма, отодвинув в сторону так любимую перестроечными киношниками кабацкую романтику. Разница между первоначальным замыслом и воплощением фильма чувствуется в диссонансе песенки "Здравствуй, мальчик Бананан" c остальными песнями, прозвучавшими в "АССе".
Фильм "АССА" имел грандиозный успех, он стал культовым для целого поколения. А песня "Город золотой" получила, благодаря фильму, всенародную известность.
Африка помог фильму состояться, верно и обратное утверждение. Сегодня Африка продаёт свои концептуальные творения за десятки тысяч долларов. Сергей Анатольевич Бугаев, по совместительству является Председателем Земного Шара. Вы можете подумать, что сим высоким титулом этот чудак одарил себя сам. Но это не так. Первым Председателем был поэт Серебряного века Велимир Хлебников, который основал Правительство Земного Шара, состоявшего из поэтов, с целью осуществить идею мировой гармонии. Бугаеву титул Предземшара перешёл от художницы Синяковой-Уречиной. В общем, Африка остался таким же, как и в дни своей юности. Пожелаем ему творческих успехов.
После фильма
Мы проследили путь Песни от творческого замысла до всенародного признания. Стихи и сама Песня вступают в противоречие с ахматовским "когда б вы знали, из какого сора..." Недаром издревле искусство делится на две категории: светлое аполлоническое и тёмное дионисическое. Древние греки сказали бы, что Песню эту напел, бряцая на лире, лучезарный Аполлон, но не сатир Марсий , наигрывая на сиринге.
Оставим в покое древних и перенесёмся в нынешние времена. 31 декабря 1999 года "Наше радио" огласило список 100 лучших песен русского рока XX века. Список был составлен на основе голосования радиослушателей. "Город золотой" занял в ней почётное третье место.
На втором месте оказалась самая лучшая, неповторимая песня Шевчука "Что такое осень". Это замечательное произведение уже очень долго находится в ротации FM-радио самых различных форматов, однако сам Юлианыч эту песню тихо ненавидит, так же как Бобби Макферрин свой мега-хит "Don"t worry, be happy".
А на первое место народ поставил песню "Кино" "Группа крови". Да, это был гимн поколения восьмидесятых, однако ключом к шифру Послания Виктора Цоя владеют немногие из его поклонников, в чём я неоднократно убеждался в личном общении. В общем, я считаю что "Город золотой" больше подходит для первого места, но это моё мнение. Главное, что Песня прозвучала на всю страну, прозвенела хрустальным колокольчиком надежды на исходе русской трагедии XX века.
Прозвучала она и за пределами пост-советского пространства. То, что её поют в Израиле на русском и иврите никого не удивляет. Но примечательно, что Песня стала известна и на Западе.
В тех краях хорошо принимают русскую песню, с удовольствием ходят на концерты хора Алесандрова, балдеют от пресловутой "Калинки-малинки". Однако, западный человек получает при этом удовольствие от экзотики a la russe. Это сродни приобщению к какой-нибудь экзотической кухне в ресторане за ужином. Известно немного примеров, когда русская песня органично проникает в западную массовую, в хорошем смысле слова, культуру, становится там своей. Скандинавы старшего поколения любят старые советские песни, такие как "Я люблю тебя жизнь". Ирландские футбольные болельщики на матчах своей сборной напевают мотив "Дорогой длинною, и ночью лунною", если соперник - не сборная России. Многие финны с удовольствием поют под гитару песни Высоцкого на финском языке. Но... курица, как говорится, не птица, а Финляндия не самая заграничная заграница... Печально, но список примеров долгой и счастливой жизни русских песен в западной культурной среде оказался коротким.
Поэтому особенно приятно этот список продолжить нашей Песней. В 2008 году германская группа "Highland" записала песню под названием "Under Blue Sky", что в переводе: "Под небом голубым". И спели они её на русском языке, с очаровательным немецким акцентом, не смотря на то, что существует очень хороший английский перевод, точно отражающий смысл и ритм стихотворения Волохонского. Прослушав этот трек, я пришёл к мнению, что ребята из "Highland"а" сделали это не для того, чтобы привлечь свою аудиторию русской экзотикой, а из глубокого уважения к Песне.
Ну и напоследок, продукция отечественного производителя. Не хило напрягся dj Nil и выдал прикольный расколбас. Всем девчонкам и пацанам, кому за 12 рекомендую:-)
