Вместе с огромным числом прекрасных произведений прошлого столетия в литературу современную пришли и те «вечные вопросы», которые так волновали русских классиков и которые кто-то пытался решить проповедью «непротивления злу насилием», кто-то - строя свой «хрустальный дворец», еще кто-то призывал силой свергнуть ненавистный строй...
Времена настали другие, но проблемы остались те же: «что есть добро и что такое зло»; в чем смысл жизни и какова цель, к которой стремится человечество; зачем человеку свобода и где грань между свободой и своеволием, насилием, тиранией; что значит «равенство», а что - «равноценность»; есть ли бог и существует ли судьба?.. Каждый писатель давал на эти вопросы свои ответы, но приходили новые поколения, и спор о бытии возобновлялся. В 20-е годы нашего века его продолжило поколение «послереволюционных» писателей. Тогда еще живы были Короленко и Есенин, продолжали творить Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Пастернак, Горький, Маяковский... Пришли в литературу Булгаков, Зощенко, Платонов и множество «пролетарских» писателей, позже ставших «классиками советской литературы». Все это были люди, прошедшие огонь революции и воочию видавшие ужасы гражданской войны, в которой зверствовали и красные, и белые, и что было страшнее - расправы белогвардейцев или слово «ВЧК», сказать трудно.
В то время, когда так обесценилась человеческая жизнь, когда высшей правдой было объявлено «единение» с партией, а целью жизни - «болотные огоньки» коммунизма, мало кто вспоминал о вечных моральных принципах, о нравственном законе, о чести, долге и совести. Все это не нужно стало простому человеку: партия снимала с него все такого рода заботы, а вместе с этим уничтожала и его индивидуальность. Сбрасывая вместе с грузом религиозных пережитков и предрассудков с себя ответственность за происходящее, люди избавлялись от «старой, буржуазной» морали, не утруждая себя созданием новой, «пролетарской», и потому можно было силой отбирать у крестьянина весь его хлеб, оставляя лишь крохи, расстреливать людей без суда, сжигать неугодные книги, осквернять храмы и могилы...
Как никогда, остро встали перед обществом проблемы нравственности. И писатели первыми забили в набат. Так появился в 1920 году роман-антиутопия Евгения Замятина «Мы». В нем автор рисует «общество будущего», общество, основанное на разуме, логике, где все рассчитано и математически точно. Каждый человек знает свое место в системе строгой иерархии, а во главе всех стоит Благодетель, существо высшее, необыкновенное и наиболее «правильное». В этом обществе нельзя мыслить и чувствовать не как все, да и лучше не раздумывать вообще, надо уметь пользоваться математическими формулами... Жизнь каждого человека протекает на виду у всех (хотя есть «личные» часы) в домах с прозрачными стенами (прямо как у Чернышевского, и кажется, что Замятин полемизирует с его идеалом счастливой жизни) и вместе со всеми, люди даже ходят строем по четыре в каждом ряду (нельзя не вспомнить глуповцев Салтыкова-Щедрина), у человека нет имени - есть номер. Полнейшее обезличивание, зато никакого «беспорядка». В этом обществе нет ни тени «неправильности», все заранее запрограммировано. Человеческая индивидуальность подавляется, все становятся «винтиками» в одном огромном механизме, где нет места естественным человеческим чувствам и желаниям. Писатель подчеркивает бесчеловечность этого общества. Его позиция: бесчеловечный - значит безнравственный. Поэтому Замятин развенчивает модную в те годы идею о том, что надо «каплей литься с массами» и отказываться от собственного «я» для построения счастливого будущего.
Уже в конце 20-х годов Андреем Платоновым был написан «Котлован». Сюжет «Котлована» таков: группа землекопов роет огромную яму для фундамента большого дома (опять проекция на «Что делать?» Чернышевского), в котором будут жить счастливые люди. Писатель считает, что это общество, то, что называется «коммунизмом», нежизнеспособно. Символ будущей жизни - девочка Настя - погибает.
В этом произведении писатель показывает коллективизацию так, как видело ее крестьянство, и поэтому сквозь строчки сквозит ужас перед неотвратимой бедой. У Платонова раскулачивание проводит медведь-молотобоец, он останавливается и рычит у каждой «прочной и чистой» избы... А перед объединением в колхоз люди прощаются друг с другом. «После целования люди поклонились в землю - каждый всем и встали на ноги, свободные и пустые сердцем». «Хорошо, - сказали со всего Оргдвора. - Мы ничего теперь не чуем, в нас один прах остался». Писатель считает, что коллективизация не только связана с человеческими жертвами (Чиклин и не замечает, как убивает мужика; «кулаков» для ликвидации классов решили собрать на один плот, чтобы «кулацкий сектор ехал по речке в море и далее»). Писателю так понятны страдания этих людей, у которых отнимают и веру, и надежду, и цель жизни, и само желание жить... Их представления о добре и зле, о чести, совести, справедливости втаптываются в грязь, а вместо этого насильно вдалбливается идеал единственно возможной морали - морали классовой, «безжалостной» и «беспощадной», оправдывающей все, что делается от имени партии.
В другом романе Платонова, «Чевенгур», поставлены проблемы не меньшей значимости. Одна из важнейших - проблема человека в революции. В романе мы видим совсем не много «людей революции», тех, кому Октябрь помог найти место в жизни и открыл новые горизонты, чьи сомнения разрешил. Это не только коммунисты (Дванов, Чепурный), но и беспартийные, просто люди, для которых революция стала высшим судией, мерилом нравственности. Все же остальные герои - народ, крестьяне - живут совсем другими моральными категориями, им как будто открыты истина, вечные законы жизни... Революция для таких людей - событие, никак не затрагивающее глубинных процессов бытия, хода истории, почти не влияющее на их собственную жизнь. Она - как ветер, срывающий с дерева листья, но не беспокоящий корней... Писатель задает вопрос о возможности создания новой жизни людей при новом строе, о том, нравственна ли революция и приемлем ли коммунизм, для построения которого она совершена.
Платонов описывает фантастический город Чевенгур, где коммунизм якобы уже построен, и картина этого «рая на земле» довольно непривлекательная. Люди там вообще ничего не делают, так как «труд способствует происхождению имущества, а имущество - угнетению», «за всех и для каждого работало единственное солнце, объявленное в Чевенгуре всемирным пролетарием». А «труд раз навсегда объявлялся пережитком жадности и эксплуатационно-животным сладострастием...» Однако каждую субботу люди в Чевенгуре «трудились», перетаскивали с места на место «на руках» сады или передвигали дома. В Чевенгуре жителей осталось совсем мало, притом одни «трудящиеся массы»: «Буржуев в Чевенгуре перебили прочно, честно, и даже загробная жизнь их не могла порадовать, потому что после тела у них была расстреляна душа».
Судьба нескольких десятков людей, которые не имели права существовать, потому что жили чуть лучше других, была решена предревкома Чепурным лично. Теоретически расстрел «буржуев» был обоснован «вторым пришествием...», когда началась расправа над «буржуями», «товарищ Пиюся» совершил «одиночное убийство», вызвавшее возмущение секретаря Цика Прокофия (коммунисты «сзади не убивают»), В ответ Пиюся заявил, что коммунистам «нужен коммунизм, а не офицерское геройство!..» Платонов восстает против такой «философии», он, так же как и Достоевский, считает, что цель не может оправдывать средства, нельзя построить счастье людей за счет жизни человека. Лишить человека права существовать - значит совершить величайшее преступление против нравственности: это огромный грех и злодеяние.
В романе писатель решает и проблему истинного и ложного. Истинное - это все естественное, искреннее, вышедшее из души; это все человеческое. Ложное - все привнесенное, навязанное «сверху», противоречащее здоровой человеческой морали; это все безнравственное. Для Платонова естественно единение, слияние человека с природой, восприятие человека как части природы, которая взращивает его, дает ему силы, формирует его душу.
Страшно, когда человек несвободен. Трагедия целого поколения, лишенного простого права быть людьми, с потрясающей силой встает в «Колымских рассказах» Варлама Шаламова. Он пишет о том, как люди, потеряв свободу, уже не могут следовать нравственному закону: ведь внутренняя свобода - это возможность поступать по совести, согласно принципам. В сталинских лагерях действует один принцип: человек человеку волк. И действительность такова, что невозможно выжить, не поступившись убеждениями хоть в малом, не потеряв чувства собственного достоинства. Третьего не дано. Сам писатель выжил, чтобы рассказать правду, какой бы страшной она ни была. Он показал, как тоталитарная система, убивая одних, из других делает моральных уродов, преступников и убийц.
Герой рассказа «Ягоды» (повествование ведется от первого лица) настолько ослаб, что не способен поднять упавшее бревно. Конвоир Серошапка грозится пристрелить его. На другой день заключенные валят пеньки на участке, очерченном «вешками» - связками сухой травы. За ним-«запретная зона». Один из зеков - Рыбаков - собирает в консервную банку ягоды с целью выменять их у повара на хлеб. Банка наполняется слишком медленно, и Рыбаков выходит на два метра за «запретку». «Сухо щелкнул выстрел, и Рыбаков упал между кочек лицом вниз. «Тебя хотел, - сказал Серошапка, - да ведь не сунулся, сволочь!..»
В рассказах Шаламова множество смертей, которые с полным правом можно считать насильственными, даже если человек погибает от голода или измождения, а не от пули конвоира или удара бригадира. Смертей так много, что как бы перестаешь их замечать. Персонажи рассказов относятся к смерти других заключенных буднично-равнодушно, как к неизбежному, обыденному явлению, почти полностью утратившему свой трагизм. В рассказе «Шерри-брен-ди» психологически точно и подробно описывается, как умирает от истощения поэт. Он уже не встает с нар, у него уже нет сил даже на то, чтобы есть. Когда же жизнь кончилась, его не списывают сразу, как положено: «изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца; мертвец поднимал руку, как кукла-марионетка». Ничего не забыл писатель. А ведь от него, как и от других, требовали забыть! Но позиция Шаламова была твердая: «На свете нет ничего более низкого, чем намерение «забыть» эти преступления».
ТЕМА ТРАГИЧЕСКОЙ СУДЬБЫ ЧЕЛОВЕКА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ А.П.ПЛАТОНОВА, А.И.СОЛЖЕНИЦЫНА, В.Т.ШАЛАМОВА
Тема трагической судьбы русского человека в тоталитарном государстве возникает в русской литературе XX века уже в 1920-х годах, когда само становление тоталитарного государства еще только намечалось. Оно было предугадано писателем Е.Замятиным в романе "Мы", в образе Единого Государства, в котором человек с его индивидуальностью почти уничтожен, сведен к "нумеру", где все одеты в одинаковые одежды и обязаны быть счастливыми, хотят они того или нет.
Роман Е.3амятина прозвучал предупреждением, которое не дошло до советского читателя. Государство вскоре начало активно вмешиваться в его жизнь, в чем-то воплощая в жизнь мрачную фантазию Е.Замятина, в чем-то" далеко от нее отступая. Общим было одно - отношение к личности как к строительному материалу, обесценивание человека, его жизни. Особенно трагический оборот все это приобретало в годы, когда шло массовое истребление целых слоев населения по различным признакам - уничтожали дворян, организовывали расказачивание, раскулачивание или "ликвидацию кулачества как класса", наконец, 1937-1938 годы - пик "большого террора", страшные годы ежовщины, которые сменились долгими десятилетиями бериевщины. В русской литературе все эти трагические события долгие годы были абсолютно запретной темой. До читателя так и не дошло в свое время написанное еще в 30-х годах стихотворение О.Мандельштама, разоблачающее Сталина, стихотворения о трагедии матерей, которые растили детей "для плахи, для застенка и тюрьмы", А.Ахматовой и ее поэма "Реквием", повесть Л.Чуковской "Софья Петровна" и многие другие произведения, которые только в последние десятилетия возвращены нам. Попыткой нарушить вынужденный заговор молчания, сказать читателю правду о страшных годах террора, о трагедии личности стало творчество писателей, таких как Юрий Домбровский, автор романа "Хранитель древностей" и его продолжения - романа "Факультет ненужных вещей". К этой теме обращается писатель Варлам Шаламов, человек трагической судьбы, долгие годы проведший в страшных колымских лагерях.
Писатель стал автором потрясающих по силе психологического воздействия произведений, своеобразного колымского эпоса, показавшего беспощадную правду о жизни людей в лагерях. Человек в нечеловеческих условиях - так можно обозначить сквозную тему "Колымских рассказов" В.Шаламова. Попадая в лагерь, человек как бы теряет все, что связывает его с нормальной человеческой средой обитания, с прежним опытом, который теперь неприменим. Так у В.Шаламова появляются понятия "первая жизнь" (долагерная) и вторая жизнь - жизнь в лагере. Писатель не щадит читателя, в его рассказах появляются страшные подробности, которые невозможно понять без душевной боли - холод и голод, порой лишающие человека рассудка, гнойные язвы на ногах, жестокий беспредел уголовников, считавшихся в лагерях "друзьями народа" в отличие от политических заключенных, прежде всего интеллигентов, которых называли "врагами народа" и которые были отданы в полную власть уголовникам. В своих рассказах В.Шаламов показывает то,что было страшнее холода, голода и болезней - человеческое унижение, низводившее людей до уровня животных. Оно просто погружает их в состояние небытия, когда из человека уходят все чувства и мысли, когда жизнь замещена "полусознанием, существованием". В рассказе "Сентенция" автор с почти научной точностью анализирует состояние человека в этой нечеловеческой жизни, когда единственным его чувством остается злоба.
Когда смерть отступает, а к человеку возвращается сознание, он с радостью замечает, что его мозг начинает работать, из глубин памяти всплывает давно забытое научное слово "сентенция". В рассказе "Тифозный карантин", В-Шаламов показывает другую грань человеческого унижения: готовность служить главарям воровского мира, стать их лакеями и холопами. Этих главарей окружает "толпа услужающих", готовых на что угодно, лишь бы им отломили корочку хлеба или налили супчику. И когда в этой толпе герой рассказа видит знакомое лицо, капитана Шнайдера, немецкого коммуниста, знатока Гете, образованного человека, который прежде поддерживал дух товарищей, а в лагере исполняет унизительную роль "чесальщика пяток" у вора Сенечки, ему не хочется жить. Автор описывает переживания Андреева, героя рассказа: "Хотя это было небольшое и нестрашное событие по сравнению с тем, что он видел и что ему предстояло увидеть, он запомнил капитана Шнайдера навек". Рассказы В.Шаламова - не просто художественный документ.
Это целостная картина мира, скорее, антимира, абсурда, в который брошен человек страшным монстром террора, переламывающего миллионы людей. В этом антимире все перевернуто. Человек мечтает из лагеря попасть не на свободу, а в тюрьму. В рассказе "Надгробное слово" так и сказано: "Тюрьма-это свобода. Это единственное место, которое я знаю, где люди, не боясь, говорили все, что думали. Где они отдыхали душой". Творчество B. Шаламова стало и историческим документом, и фактом философского осмысления целой эпохи. В целом русская литература XX века раскрыла судьбу человека в тоталитарном государстве с позиций гуманизма, в традициях русской классической литературы.
Трагедия человека в тоталитарном государстве (на примере "колымских рассказов" в. т. Шаламова)
“Колымские
рассказы” - сборник рассказов, вошедший
в колымскую эпопею Варлама Шаламова.
Автор сам прошел через этот “самый
ледяной” ад сталинских лагерей, поэтому
каждый его рассказ абсолютно достоверен.
В
“Колымских рассказах” отражена проблема
противостояния личности и государственной
машины, трагедии человека в тоталитарном
государстве. Причем показана последняя
стадия этого конфликта - человек,
находящийся в лагере. И не просто в
лагере, а в самом страшном из лагерей,
воздвигнутом самой бесчеловечной из
систем. Это максимальное подавление
государством человеческой личности. В
рассказе “Сухим пайком” Шаламов пишет:
“нас ничто уже не волновало “нам жить
было легко во власти чужой воли. Мы не
заботились даже о том, чтобы сохранить
жизнь, и если и спали, то тоже подчинясь
приказу, распорядку лагерного дня... Мы
давно стали фаталистами, мы не рассчитывали
на нашу жизнь далее, как на день вперед...
Всякое вмешательство в судьбу, в волю
богов было неприличным”. Точнее, чем
автор, не скажешь, и самое страшное, что
воля государства полностью подавляет
и растворяет в себе волю человека. Она
же лишает его всех человеческих чувств,
стирает грань между жизнью и смертью.
Постепенно убивая человека физически,
убивают и его душу. Голод и холод делают
с людьми такое, что становится страшно.
“Все человеческие чувства - любовь,
дружба, зависть, человеколюбие, милосердие,
жажда славы, честность - шли от нас с
тем мясом, которого мы лишились за время
своего голодания. В том незначительном
мышечном слое, который еще оставался
на наших костях... различалась только
злоба - самое долговечное человеческое
чувство”. Ради того, чтобы поесть и
согреться, люди готовы на все, и если
они не совершают предательства, то это
подсознательно, машинально, так как
само понятие предательства, как и многое
другое, стерлось, ушло, исчезло. “Мы
научились смирению, мы разучились
удивляться. У нас не было гордости,
себялюбия, самолюбия, а ревность и
старость казались нам марсианскими
понятиями и притом пустяками... Мы
понимали, что смерть нисколько не хуже
чем жизнь”. Нужно только представить
себе жизнь, которая кажется не хуже
смерти. В человеке исчезает все
человеческое. Государственная воля
подавляет все, остается только жажда
жизни, великая выживаемость: “Голодный
и злой, я знал, что ничто в мире не заставит
меня покончить с собой... и я понял самое
главное, что стал человеком не потому,
что он божье создание, а потому, что он
был физически крепче, выносливее всех
животных, а позднее потому, что заставил
духовное начало успешно служить началу
физическому”. Вот так, вопреки всем
теориям о происхождении человека.
Все-таки
человек как высшее существо и в таких
адских условиях, под таким тяжким гнетом
не разучился думать. В рассказе
“Шерри-бренди ” описывается смерть
поэта в лагере. Ему “приятно было
сознавать, что он еще может думать”. У
этого поэта в рассказе нет даже имени,
но есть другое: перед смертью ему
открывается истина, он понимает всю
свою прожитую жизнь. И что же такое жизнь
поэта? “Стихи были той животворящей
силой, которой онь поэта? “Стихи были
той животворящей силой, которой он жил.
Именно так. Он не жил ради стихов, он жил
стихами. Сейчас было так наглядно, так
ощутимо ясно, что вдохновение и было
жизнью: перед смертью ему дано было
узнать, что жизнь была вдохновением,
именно вдохновением. И он радовался,
что ему дано было узнать эту последнюю
правду”.
Если в рассказе “Шерри-бренди”
Шаламов пишет о жизни поэта, о ее смысле,
то в первом рассказе, который называется
“По снегу”, Шаламов говорит о назначении
и роли писателей, сравнивая ее с тем,
как протаптывают дорогу по снежной
целине. Писатели - именно те, кто
протаптывает ее. Есть первый, кому
тяжелее всех, но если идти только по его
следам, получится лишь узкая тропинка.
За ним идут другие, и протаптывают ту
широкую дорогу, по которой ездят читатели.
“И каждый из них, даже самый маленький,
самый слабый, должен ступить на кусочек
снежной целины, а не в чужой след. А на
тракторах и лошадях ездят не писатели,
а читатели”.
И Шаламов не идет по
протоптанной дороге, он наступает на
“снежную целину”. “Писательский и
человеческий подвиг Шаламова - в том,
что он не только вынес 17 лет лагерей,
сохранил живой свою душу, но и нашел в
себе силы вернуться мыслью и чувством
в страшные годы, высечь из самого
долговечного материала - Слова -
воистину Мемориал в память погибших, в
назидание потомкам”.
Солженицын "Один день Ивана Денисовича" - сочинение "Человек в тоталитарном государстве (по произведениям русских писателей 20 века)"
Закурим, друг. Под этот вой Не спится что-то, не поется. Сейчас февраль. А нам с тобой И март ничем не улыбнется. Лев Платонович Карсавин.
Александр Исаевич Солженицын стал известен в 60-е годы, в период "хрущевской оттепели". "Один день Ивана Денисовича" потряс читателей знанием о запретном - лагерной жизни при Сталине. Впервые открылся один из бесчисленных островков архипелага ГУЛАГ. За ним стояло само государство, беспощадная тоталитарная система, подавляющая человека.
Повесть посвящена сопротивлению живого - неживому, человека - лагерю. Солженицынский каторжный лагерь - это бездарная, опасная, жестокая машина, перемалывающая всех, кто в нее попадает. Лагерь создан ради убийства, нацелен на истребление в человеке главного - мыслей, совести, памяти.
Взять хотя бы Ивана Шухова "здешняя жизнь трепала от подъема до отбоя". И вспоминать избу родную "меньше и меньше было ему поводов". Так кто же кого: лагерь - человека? Или человек - лагерь? Многих лагерь победил, перемолол в пыль. Иван Денисович идет через подлые искушения лагеря. В этот бесконечный день разыгрывается драма сопротивления. Одни побеждают в ней: Иван Денисович, Кавгоранг, каторжник X-123, Алешка-баптист, Сенька Клевшин, помбригадира, сам бригадир Тюрин. Другие обречены на погибель - кинорежиссер Цезарь Маркович, "шакал" Фетюхов, десятник Дэр и другие
Лагерный порядок беспощадно преследует все человеческое и насаждает нечеловеческое. Иван Денисович думает про себя: "Работа - она как палка, конца в ней два: для людей делаешь - качество дай, для дурака делаешь - дай показуху. А иначе б давно все подохли, дело известное". Крепко запомнил Иван Шухов слова своего первого бригадира Куземина - старого лагерного волка, который сидел с 1943 года уже 12 лет. "Здесь, ребята, закон - тайга, но люди и здесь живут. В лагере вот кто погибает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму стучать ходит". Такова суть лагерной философии. Погибает тот, кто падает духом, становится рабом больной или голодной плоти, не в силах укрепить себя изнутри и устоять перед искушением подбирать объедки или доносить на соседа.
Как же человеку жить и выжить? Лагерь - образ одновременно реальный и ирреальный, абсурдный. Это и обыденность, и символ, воплощение вечного зла и обычной низкой злобы, ненависти, лени, грязи, насилия, недомыслия, взятых на вооружение системой.
Человек воюет с лагерем, ибо тот отнимает свободу жить для себя, быть собою. "Не подставляться" лагерю нигде - в этом тактика сопротивления. "Да и никогда зевать нельзя. Стараться надо, чтобы никакой надзиратель тебя в одиночку не видел, а в толпе только", - такова тактика выживания. Вопреки унизительной системе номеров, люди упорно называют друг друга по именам, отчествам, фамилиям Перед нами лица, а не винтики и не лагерная пыль, в которую хотела бы превратить система людей.
Отстаивать свободу в каторжном лагере - значит как можно меньше внутренне зависеть от его режима, от его разрушительного порядка, принадлежать себе. Не считая сна, лагерник живет для себя только утром - 10 минут за завтраком, да за обедом - 5 минут, да за ужином - 5 минут. Такова реальность. Поэтому Шухов даже ест "медленно, вдумчиво". В этом тоже освобождение
Главное в повести - спор о духовных ценностях. Алешка-баптист говорит, что молиться нужно "не о том, чтобы посылку прислали или чтоб лишняя порция баланды. Молиться надо о духовном, чтоб Господь с нашего сердца накипь злую снимал..." Финал повести парадоксален для восприятия: "Засыпал Иван Денисович, вполне удовлетворенный... Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый". Если это один из "хороших" дней, то каковы же остальные?!
Александр Солженицын пробил брешь в "железном занавесе" и вскоре сам стал изгоем. Книги его были запрещены и изъяты из библиотек. Ко времени насильственного изгнания писателя уже были написаны "В круге первом", "Раковый корпус", "Архипелаг ГУЛАГ". Это преследовалось всей мощью государственной карательной машины.
Время забвения прошло. Заслуга Солженицына в том, что он впервые рассказал о страшном бедствии, которое испытал наш многострадальный народ и сам автор. Солженицын приподнял завесу над темной ночью нашей истории периода сталинизма.
Платонов "Котлован" - сочинение "Человек и тоталитарное государство в повести А. П. Платонова «Котлован»"
Повесть Андрея Платоновича Платонова «Котлован» соединяет себе социальную притчу, философский гротеск, сатиру, лирику. Писатель не дает никакой надежды, что в далеком будущем на месте котлована вырастет что хоть что-то поднимется из этой ямы, которую безостановочно роют герои. Котлован расширяется и, согласно Директиве, расползается по земле - сначала вчетверо, а затем, благодаря административному решению Пашкина, в шесть раз.
Строители
«общепролетарского дома» строят свое
будущее буквально на детских костях.
.
Писатель создал беспощадный гротеск, свидетельствующий о массовом психозе послушания, безумной жертвенности и слепоты, овладевшими страной.
Главный герой является выразителем авторской пози ции. Среди фантастических коммунистических руководителей и омертвелой массы он задумался и горько засомневался в человеческой правоте совершающегося вокруг. Задумавшийся «среди общего темпа труда», Вощев не движется в соответствии с «генеральной линией», а ищет свою дорогу к истине. Вощев так и не обрел истины. Глядя на умирающую Настю, Вощев думает: «Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина происхождения, если нет маленького верного человека, в котором истина была бы радостью и движением?» Платонов хочет выяснить, что же именно могло двигать людьми, продолжавшими рыть яму с таким усердием. Это новое рабство зиждется на ритуалах новой веры: религии котлована в изложении Сталина.
«Котлован» - драматическая картина слома времени. Уже на первых страницах повести звучат два слова, которые определяли пафос времени: темп и план. Но рядом с ними возникают в повести иные ключевые слова, вступающие с первыми в очень непростые взаимоотношения: смысл происходящего и раздумье о всеобщем счастье.
«Счастье происходит от материализма, товарищ Вощев, а не от смысла, - говорят в завкоме. - Мы тебя отстаивать не можем, ты человек несознательный, а мы не желаем очутиться в хвосте масс... - Вы боитесь быть в хвосте: он - конечность, а сами сели на шею!»
Переломное время рождает новые отношения между людьми, вся Россия стронулась с места, Вощев видит «строй детей-пионеров с уставшей музыкой впереди; ездит на своей тележке инвалид «Вот уже второй день ходит по окрестностям города и пустым местам, чтобы встретить бесхозяйственных мужиков и образовать из них постоянных тружеников; уплывают на плоту «кулацкие под звучащую из рупора «музыку великого
Выразительна символика строительства котлована - постепенного обездуховливания: сначала скашивается живая трава, затем лопаты врезаются в тоже живой верхний слой почвы, затем долбят мертвую глину и камень.
«Товарищ Пашкин бдительно
снабдил жилище землекопов радиорупором,
чтобы во время отдыха каждый мог
приобретать смысл классовой жизни из
трубы».
Очень важными являются в
повести три притчи, в которых отражаются
основные идеи произведения.
История любви мастерового Никиты Чиклина, «ощущающего все без расчета и сознания, но с точностью» и существующего с «непрерывно действующим чувством жизни», грустна и коротка: «Тогда она ему не понравилась, точно была постылым существом, - и так он прошел в то время мимо нее не остановившись, а она, может быть, и плакала потом, благородное существо». Столь же печальна история инженера Прушевского. И вот два непохожих человека, по разным причинам отказавшихся от своего счастья (один пренебрег им как низким, то есть обознался; другой постеснялся и не решился), теперь одинаково несчастливы. Они сами обрекли себя на это, пресекая естественный ход жизни.
История кузнеца-медведя,
обладающего всего двумя качествами -
«классовым чутьем» и «усердным старанием»!
« Скорее, Миш, а то мы с тобой ударная
бригада! - сказал кузнец.
Но медведь
и без того настолько усердно старался,
что пахло паленой шерстью, сгорающей
от искр металла, и медведь этого не
чувствовал». Так появляется метафора
«работать как зверь». Следом разворачивается
другая метафора - «медвежья услуга».
Медведь, усердствуя уже чрезмерно, губит
поковки.
По Платонову, если человека освободить от мысли, если всю его богатейшую натуру свести либо к функционированию в какой-то узкой плоскости, либо к подчинению, он перестает быть человеком.
История Оргдвора
колхоза имени Генеральной Линии. Мужик
Елисей страдает своего ума»: «Елисей
держал в руке
самый длинный флаг и,
покорно выслушав активиста, тронулся
привычным шагом вперед, не зная, где
ему надо
Гибнет девочка Настя, хотя
ее отогревает Елисей и сторожит
Чиклин,
понимающий, «насколько окружающий мир
должен быть
незначен и тих, чтоб она
была
Но прежде гибнет активист, и колхоз спокойно воспринимает это, «не имея жалости к нему, но и не радуясь, потому что говорил активист всегда точно и правильно, вполне по завету, только сам был до того поганый, что когда все общество задумало его однажды женить, дабы убавить его деятельность, то даже самые незначительные на лицо бабы и девки заплакали от печали».
Разрушительное отношение к людям и всей естественной жизни вот в чем была вредоносная суть активиста.
Человек в тоталитарном государстве утрачивает самое главное - способность думать, чувствовать, оставаться личностью. Это великая трагедия. Такой человек никогда не построит Дом, он способен только рыть котлован.
Замятин "Мы" - сочинение "Драматические судьбы личности в условиях тоталитарного общественного устройства (по роману Е. Замятина "Мы")"
Человеку свойственно заглядывать в будущее, пытаться распознать его очертания. Сколько писателей разных исторических эпох пытались приоткрыть завесу, за которой скрывается будущее, пытались предугадать то, что не дано знать никому: Кампанелла в "Городе Солнца", Жюль Верн в своих романах, Оруэлл в "1984", Н.Г.Чернышевский в "Что делать" и другие. Таким писателем-фантастом был и Е.Замятин. Неудовлетворенность настоящим, советской действительностью, заставила его задаться вопросом: каким должно быть будущее, чтобы чувствовать себя счастливым, чтобы осуществить свои надежды, реализовать идеалы? Один из возможных ответов на этот вопрос - знаменитый "четвертый сон" Веры Павловны из романа Чернышевского "Что делать?". Замятин как будто специально повторяет описание этой, одной из классических утопий: его герои живут коммуной в городе из стекла и металла. В романе "Мы" в фантастическом и гротесковом облике предстает перед читателем возможный вариант общества будущего. Приводится мечта сильных мира сего: "Жизнь должна стать стройной машиной и с механической неизбежностью вести нас к желанной цели". К сожалению, в таком обществе нет ничего, что не предвещала бы уже современная писателю реальность. Перед нами разворачивается "математически совершенная жизнь" Единого Государства. Символический образ "огнедышащего интеграла", чуда технической мысли и одновременно орудия жесточайшего порабощения, открывает книгу. Бездушная техника вместе с деспотической властью превратили человека в придаток машины, отняли у него свободу, воспитали в добровольном рабстве. Мир без любви, без души, без поэзии. Человеку - "нумеру", лишенному имени, - было внушено, что "наша несвобода" есть "наше счастье" и что это "счастье" - в отказе от "я" и растворении в безличном "мы". Внушено, что художественное творчества - "уже не беспардонный соловьиный свист", а "государственная служба". А интимная жизнь тоже рассматривается как государственная обязанность, выполняемая сообразно "табелю сексуальных дней". Роман Замятина - предупреждение о двойной опасности, грозящей человечеству: гипертрофированной власти машин и власти государства. "Однотипность" безраздельно и неусыпно властвует над жизнью всех членов общества. Это обеспечивается совершенной техникой и недремлющим оком "хранителей". Сочинение Замятина проникнуто раздумьями о российской послереволюционной действительности. В нем угадываются сокровенные мысли о возможных и уже обнаружившихся при жизни писателя извращениях социалистической идеи. Отношение к политике военного коммунизма стало камнем преткновения для писателя. Эта политика, предусматривающая сугубую централизацию политической и экономической жизни в стране, ряд жестоких мер, была временной и вынужденной в условиях гражданской войны и хозяйственной разрухи. Но Замятину (и не только ему в ту пору) представлялось, что другого выбора не будет и что людям навязана единственная модель дальнейшего движения - новый вариант тоталитаризма. Роман Замятина приобрел особую цену и поучительность в следующем смысле: как предупреждение о возможных искажениях социализма, об опасности уклонений от демократического пути и злоупотреблений, насилия над человеческой личностью. Последующие события отечественной и мировой истории показали, что тревоги писателя не были напрасными. Наш народ пережил и горькие уроки коллективизации, и сталинизм, и репрессии, и всеобщий страх. и застой. Очень многие сцены романа заставляют вспомнить недавнее прошлое. Манифестация в честь Благодетеля, официозные выборы, "хранители",которые следят за каждым шагом человека. Но Замятин показывает, что в обществе, где все направлено на подавление личности, где игнорируется человеческое "я", где единоличная власть является неограниченной, возможен бунт. Способность и желание чувствовать, любить, быть свободным в мыслях и поступках толкают людей на борьбу. Но власти находят выход: у человека при помощи операции удаляют фантазию - последнее, что заставляло его поднимать гордо голову, чувствовать себя разумным и сильным. Все же остается надежда, что человеческое достоинство не умрет при любом режиме. Эту надежду высказывает женщина, которая своей красотой побуждает к борьбе. У Замятина в романе есть мысль, необычная для многих наших современников. Писатель настаивает на том, что не существует идеального общества. Жизнь - это стремление к идеалу. И когда это стремление отсутствует, мы наблюдаем разлагающее время застоя. Есть в романе еще одна тема, созвучная сегодняшнему дню. Это тема экологической тревоги. "Антиобщество", изображенное в книге, несет гибель естеству жизни, изолируя человека от природы. Автор мечтает выгнать "обросших цифрами" людей "голыми в леса", чтобы они учились там у птиц, цветов, солнца. Только это, по мнению автора, может восстановить внутреннюю сущность человека. Автор романа "Мы" принадлежит к тем крупным художникам, кто усиленно приковывал внимание к "вечным ценностям" в условиях глобальных исторических сдвигов XX столетия. В свое время роман не был принят. Очень дорого обошлись нам легкомыслие и обидчивость тогдашних идеологов по отношению к сомнениям Замятина. Автор на своих "запретных" страницах выстраивает непрерывную цепочку времени, не прослеживая которую, нельзя понять ни настоящего, ни будущего. Произведения, подобные роману "Мы", пробившиеся к нам из небытия, позволят "по-новому" взглянуть на события истории, осмыслить роль человека в них. "Мы" -предостережение против отказа сопротивляться, если человеческое сообщество хотят превратить в совокупность "винтиков". Такие произведения, как "Мы", "выдавливают" из человека рабство, делают его личностью. Уезжая в эмиграцию, Замятин (как он писал Сталину) надеялся, что, может быть, вскоре вернется - "как только у нас станет возможно служить в литературе большим идеям без прислуживания маленьким людям, как только у нас хоть отчасти изменится взгляд на роль художника слова". Замятин смог вернуться на родину лишь с концом "ига разума" и началом распада Единого государства. Посмертно.
Тема тоталитаризма в литературе появилась только в двадцатом веке, когда изменилось сознание человека, когда прогрохотали две мировые войны. Причем, описывая некоторые явления, литература не следовала за действительностью, а даже предваряла её. Так, роман «Мы» Евгения Замятина написан в двадцатые годы, автор просто довел до логического завершения те тенденции, которые видел в современном ему обществе. Особенно популярным в двадцатом веке стал жанр антиутопии. Антиутопия - это стремление в художественной форме рассказать о том, до чего могут довести те процессы, которые во время написания произведения только-только намечаются. Но если одни пишут о последствиях тоталитаризма, то другие пытаются разобраться в его истоках. Как возникает тоталитарная система, рассказывает роман Холдинга «Повелитель мух». Мысль автора проста; человек по сути своей - зверь, и пленка цивилизации и культуры настолько тонка, что сорвать её может любая экстремальная ситуация. Замкнутая группа людей, не обладающих твердыми нравственными принципами и не имеющих никакого понятия о внутренней дисциплине, очень быстро приходит к полному и безоговорочному подчинению сильнейшему. И власть, и рабство дают одинаковую свободу от ответственности, но властвует только один, а остальные неизбежно становятся рабами.
Итак, как говорил О’Брайен в романе Оруэлла «1984», целью существования тоталитарной системы является власть, а свою власть над человеком можно почувствовать только одним способом - заставив его страдать. Следовательно, система изначально направлена против большинства населения.
И вот Оруэлл, Замятин и многие другие пишут о маленьком человеке, который не создавал этой системы, не стремился ни к свободе, ни к рабству, которого просто угораздило родиться в этом жутком обществе. Его с детства оболванивают и внушают стадные чувства, он живет ненавистью (в романе «1984» даже регулярно проводятся «двухминутки ненависти») и страхом сделать что-то не так. Культура в этом мире не нужна, литература имеет только утилитарное значение, любовь (как и вообще всякое живое чувство) уничтожена. Человек перестает быть собой, теряет свою личность и ощущает себя только винтиком огромной машины. Уничтожь машину - и погибнет он. И самое страшное в том, что он начинает любить эту машину. Нумер D-503 из романа Евгения Замятина «Мы» сначала восхищен обществом, в котором живет, но в конце концов приходит к неподчинению ему. Путь Уинстона из романа «1984» - обратный. От внутреннего противостояния он идет к любви, точнее, его ведет система. Противопоставляя себя системе, он остается абсолютно один. А тоталитаризм властен над всей остальной реальностью, он крушит действительность и доказывает, что дважды два - не четыре, а пять. В одиночку, без опоры, с таким монстром бороться нельзя - и Уинстон сдается.
Но роман Оруэлла - антиутопия. Как показала практика, сильный человек может победить систему. Скажем, Зыбин из романа Домбровского «Факультет ненужных вещей» сумел не подчиниться и сохранить свое достоинство.
Советская лагерная проза ставит преимущественно практические проблемы: как выжить и остаться личностью в условиях лагеря, который по сути является все той же тоталитарной системой. И все пишут о том, что сохранить себя можно, но для этого человек должен быть невероятно силен духом.
Сейчас много говорят об опасностях тоталитаризма, и порой кажется, что следует почаще перечитывать произведения Замятина, Хоксли, Оруэлла и В.Шаламова, чтобы не забывать о них...
Урок 56. Судьба личности в тоталитарном государстве
(по роману Е. И. Замятина «Мы»)
Цель урока: показать гуманистическую направленность произведения Замятина, утверждение писателем человеческих ценностей.
Методические приемы: обсуждение вопросов домашнего задания, работа с текстом.
Своя воля лучше.
Ф. М. Достоевский
Ход урока
I . Сопоставительная характеристика произведений
Не напоминает ли описание Единого Государства описание другого государства будущего из одного русского романа ХIХ века?
Вспомним четвертый сон Веры Павловны из романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?»: новый «Город Солнца» - хрустальный дворец с колоннами из алюминия, в котором находится более тысячи человек. Они вместе работают, едят, веселятся - единая, нечленимая масса, всегда и всем довольная. У Замятина - «хрустально-неколебимое, вечное Единого Государства», «стеклянные купола аудиториумов», «стеклянный огнедышащий Интеграл», «стеклянный колпак Газового Колокола» и «хрустальный колокольчик в изголовье» как символ прозрачности (и призрачности) жизни, постоянное напоминание о принадлежности к Единому Государству.
II. Обсуждение вопросов домашнего задания
Жизнь Единого Государства математически выверена, совершенна. В Едином Государстве все разумно, все учтено, все подчинено одной цели.
Какова модель этого общества?
(Наверху - Благодетель - глава государства, Бюро Хранителей - полицейская система, Часовая Скрижаль - «сердце и пульс Единого Государства», Зеленая Стена - нерушимая граница; есть и искусство, и наука, предусмотрены и «личные часы». Но музыка выпускается на Музыкальном Заводе («механический марш»), литература производится в Институте Государственных Поэтов и Писателей, журналистика подменяется Государственной Газетой, наука - Единой Государственной Наукой (Запись 12-я). «Сексуальное право» заменяет любовь: «всякий из нумеров имеет право - как на сексуальный продукт - на любой нумер». Дети растут на детско-воспитательном Заводе.
Единое Государство подчиняет себе все; все предусматривает и оставляет под своим контролем то, что полезно, разумно. Остальное беспощадно уничтожается: «Я лично не вижу в цветах ничего красивого - как и во всем, что принадлежит к дикому миру, давно загнанному за Зеленую Стену. Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч.» (Запись 9-я). «Нет счастливее цифр, живущих по стройным вечным законам таблицы умножения. Ни колебаний, ни заблуждений. Истина - одна, и истинный путь - один; и эта истина - дважды два, и этот истинный путь - четыре». (Запись 12-я).)
В чем заключается заветная мечта главного героя романа, Д-503?
(Заветная мечта Д-503 - «проинтегрировать грандиозное вселенское уравнение», «разогнуть дикую кривую», потому что линия Единого Государства - это прямая - мудрейшая из линий».
Формула счастья математически точна: «Государство (гуманность) запрещало убить насмерть одного и не запрещало убивать миллионы наполовину. Убить одного, т. е. уменьшить сумму человеческих жизней на 50 лет, - это преступно, а уменьшить сумму на 50 миллионов лет - это не преступно. Ну, разве не смешно?» (Запись 3-я).)
Комментарий учителя:
Вспомним Достоевского, «Преступление и наказание», разговор офицера со студентом: одна ничтожная старуха - и тысячи молодых жизней: «Да тут арифметика!». Анонимный персонаж «Записок из подполья» Достоевского восстает против математики, унижающей его человеческое достоинство и лишающей его своей воли: «Эх, господа, какая уж тут своя воля будет, когда дело доходит до таблички и до арифметики, когда будет одно только дважды два четыре в ходу? Дважды два и без моей воли четыре будет. Такая ли своя воля бывает!»
Каково место человека, личности в таком государстве? Как ведет себя Человек?
(Человек в Едином Государстве - лишь винтик отлаженного механизма. Идеал жизненного поведения - «разумная механистичность», все выходящее за ее пределы - «дикая фантазия», а «припадки «вдохновения» - неизвестная форма эпилепсии». Самая болезненная из фантазий - свобода. Понятие свободы извращено, вывернуто наизнанку: «Откуда было взяться государственной логике, когда люди жили в состоянии свободы, т. е. зверей, обезьян, стада» (Запись 3-я).)
В чем видится «корень зла», препятствующего всеобщему счастью?
(«Корень зла» - в способности человека на фантазию, то есть свободную мысль. Этот корень надо выдернуть - и проблемы решены. Совершается Великая Операция по прижиганию центра фантазии (Запись 40-я): «Никакого бреда, никаких нелепых метафор, никаких чувств: только факты». Душа - это «болезнь».)
Действительно ли человек в Едином Государстве счастлив?
(Обсуждение.)
Что в романе противопоставляется духовности, гуманности?
(Духовности, гуманности оказывается парадоксально противопоставленной наука. Система научной этики основана «на вычитании, сложении, делении, умножении»; «Единая Государственная наука ошибаться не может» (Запись 3-я).
Герой Замятина, Д-503, математик, боготворящий «квадратную гармонию», проходит путь от абсолютной уверенности в правильности «мудрейшей из линий» через сомнения к вере в торжество «разума»: «Разум должен победить». Правда, эта заключительная фраза романа записана после Великой Операции над его мозгом, прижигания «жалкого мозгового узелка», отвечающего за фантазию (что и делало его человеком).)
Насколько актуальна проблема ответственности науки в наше время?
(Проблема ответственности науки и людей науки перед обществом, отдельным человеком остро встала уже в середине Х X века. Вспомним хотя бы экологические проблемы, проблему использования атомной энергии (и академика Сахарова), проблему клонирования.
Государство вмешивается в строение личности, вход ее творческой деятельности, подчиняет себе эмоциональную сферу. «Я» перестает существовать как таковое - оно становится лишь органической клеточкой «мы», составляющей, толпы.)
Что противостоит обезличиванию человека в романе?
(Любовь. Непризнаваемая Д-503, неосознанная им любовь к I -330, постепенно пробуждает личность героя, его «я». Любовь к нему О-90 дает надежду на будущее - ребенок О-90 и Д-503 оказывается за Зеленой Стеной и вырастет свободным.)
Каков, по-вашему, смысл названия романа Замятина?
(В названии романа отражена главная проблема, волнующая Замятина, что будет с человеком и человечеством, если его насильно загонять в «счастливое будущее». «Мы» можно понимать как «я» и «другие». А можно как безликое, сплошное, однородное нечто: масса, толпа, стадо.
Вопрос «что такое мы?» переходит из записи в запись: «мы так одинаковы» (Запись 1-я), «мы - счастливейшее среднее арифметическое» (Запись 8-я), «мы победим» (Запись 40-я). Индивидуальное сознание героя растворяется в «коллективном разуме» масс.)
III. Роман «Мы» в литературном контексте времени
Комментарий учителя:
В годы написания Замятиным романа вопрос о личности и коллективе стоял очень остро. У пролетарского поэта В. Кириллова есть стихотворение с таким же названием - «Мы»:
Мы несметные, грозные легионы Труда.
Мы победители пространства морей, океанов и суши...
Все - мы, во всем - мы, мы пламень и свет побеждающий,
Сами себе Божество, и Судья, и Закон.
Вспомним блоковское: «Мы очищаем место бою стальных машин, где дышит интеграл, с монгольской дикою ордою!» («Скифы»).
В 1920 году Маяковский написал поэму «150 000 000». Его имя демонстративно отсутствует на обложке - он один из этих миллионов: «Партия - рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак»; «Единица! Кому она нужна?!.. Единица - вздор, единица - ноль...», «Я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слезы из глаз».
V I. Заключительное слово учителя
Одна из главных у Замятина мысль о том, что происходит с человеком, государством, обществом, цивилизацией, когда они, поклоняясь абстрактно-разумной идее, добровольно отказываются от свободы и ставят знак равенства между несвободой и коллективным счастьем. Люди превращаются в придаток машины, в винтики. Замятин показал трагедию преодоления человеческого в человеке, потери имени как потери собственного «я». От этого и предостерегает писатель. От этого, как из бежать «окончательного осуществления» утопий, предостерегает Бердяев. От этого предостерегают все романы-антиутопии ХХ века и прежде всего роман «Мы».
2. Дополнительные вопросы по роману Е. Замятина «Мы»:
Какие литературные традиции продолжает и развивает Замятин?
Что «угадано» Замятиным в романе? Найдите образы-символы.
Почему Замятин выбрал для своего романа форму дневника героя?
Почему в ХХ веке стал популярным жанр антиутопии?
Вариант урока 56. Урок-семинар. Сопоставительный анализ
романа Е. Замятина «Мы» и романа М. Салтыкова-Щедрина
«История одного города»
Цель урока: провести сопоставительный анализ двух произведений, выявить их общие особенности.
Методические приемы: дискуссия, работа с текст произведений.
Предварительное домашнее задание: перечитать «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина; подготовиться к уроку-семинару: провести параллели между романом Замятина «Мы» и «Историей одного города», выделить общие черты Угрюм-Бурчеева и Благодетеля.
Ход урока
I . Слово учителя
В одной из автобиографий 1922 года Замятин писал о том, что годы его нравственного созревания прошли под знаком огромного духовного влияния творчества Гоголя, Тургенева, Салтыкова-Щедрина.
Образы и символы щедринских произведений Замятин часто использовал в переписке с родственниками и друзьями. Нередки ссылки на щедринские образы в публицистических и литературно-критических произведениях Замятина, созданных в первые годы советской власти.
В статье «О служебном искусстве» (1918) он с гневом и сарказмом говорит о властвующих деятелях, разрушающих памятники старины: «Снос памятников делается не во имя украшения нашей жизни - до того ли? - а во имя украшения увядающих наших помпадуров новыми лаврами. Можно ли верить, что заботятся об украшении жизни те, кто из Кремля, цитадели красоты, сделал красногвардейскую цитадель? Какое дело до красоты принципиальным бегемотам, и какое дело красоте до них?».
II. Беседа
Давайте откроем главу «Подтверждение покаяния. Заключение» из «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина. О чем эта глава?
(В главе «Подтверждение покаяния. Заключение» Щедрин описывает одного из самых страшных градоначальников города Глупова Угрюм-Бурчеева, который вознамерился переделать город в фантастическую казарму.)
Какие общие черты вы могли бы отметить у двух властителей?
(Уже в некоторых чертах внешности и поведения можно увидеть много общего между образами градоначальника Щедрина и вождя Единого Государства - Благодетеля - у Замятина.)
Задание. Найдите описание этих героев в книгах. Читаем вслух отрывки.
Угрюм-Бурчеев наделен «каким-то деревянным лицом, никогда не освещающимся улыбкой», светлым, как сталь, взором, недоступным «ни для оттенков, ни для колебаний». Он обладает «голой решимостью» и действует с «регулярностью самого отчетливого механизма». По мысли Щедрина, он окончательно «упразднил» в себе всякое «естество», а это в свою очередь привело к «окаменению».
В его жестоко-механическом поведении даже привыкшие ко всяким правителям глуповцы увидели сатанинские проявления. «Молча указывали они, - пишет Щедрин, - на вытянутые в струну дома свои, на разбитые перед этими домами палисадники, на форменные казакины, в которых однообразно были обмундированы все жители до одного - и трепетные губы их шептали: сатана!».
В облике замятинского Благодетеля преобладают те же черты, что и в Угрюм-Бурчееве: непреклонность, жестокость, решительность, автоматизм. Замятин неоднократно выделяет в портрете идеолога Единого Государства «тяжкие каменные руки», «медленный, чугунный жест», отсутствие какого-либо намека на человечность. Достаточно вспомнить сцену казни поэта-ослушника во время так называемого Праздника Правосудия: «Наверху, на Кубе, возле Машины - неподвижная, как из металла, фигура того, кого мы именуем Благодетелем. Лица отсюда, снизу, не разобрать: видно только, что оно ограничено строгими, величественными, квадратными очертаниями. Но зато руки... Так иногда бывает на фотографических снимках: слишком близко, на первом плане, поставленные руки выходят огромными, приковывают взор - заслоняют собою все. Эти, тяжкие, пока еще спокойно лежащие на коленях руки - ясно: они каменные, и колени еле выдерживают их вес...».
Как вы могли бы охарактеризовать правление Угрюм-Бурчеева и Благодетеля?
(Оба правителя властвуют с непреклонностью и жестокостью машин. Угрюм-Бурчеев пытается свести все многообразие жизни к элементарной «прямой линии»: «Начертавши прямую линию, он замыслил втиснуть в нее весь видимый и невидимый мир, и притом с таким непременным расчетом, чтобы нельзя было повернуться ни взад ни вперед, ни направо, ни налево, предполагал ли он при этом сделаться благодетелем человечества? - утвердительно отвечать на этот вопрос трудно».
Страсть Угрюм-Бурчеева к прямой линии была связана с его стремлением упростить отношения между людьми, лишить человека свободы, радости, многомерности переживаний. Эта страсть обусловлена его натурой, естеством. Он пытается нивелировать необъятный и разнородный живой мир в силу своего идиотизма, он «нивеллятор» от природы.)
Как соотносятся эти образы?
(Замятин, создав образ Благодетеля, отказался от гротескности и примитивности Угрюм-Бурчеева. Но писатель при этом как бы перенес в будущее любовь щедринского градоначальника к прямой линии, связав ее с идеей всеобщего счастья.
Замятин реализовал в романе мысль Щедрина о появлении в новые эпохи угрюм-бурчеевых, наделенных жаждой осчастливить человечество, то есть генетически Благодетель Замятина восходит к градоначальнику Щедрина.
«В то время еще ничего не было достоверно известно ни о «коммунистах», ни о социалистах, ни о так называемых нивелляторах вообще, - с иронией замечает щедринский повествователь. - Тем не менее нивелляторство существовало, и притом в самых обширных размерах. Были нивелляторы «хождения в струну», нивелляторы «бараньего рога», нивелляторы «ежовых рукавиц» и проч. и проч. Но никто не видел в этом ничего угрожающего обществу или подрывающего его основы... Сами нивелляторы не подозревали, что они - нивелляторы, а называли себя добрыми и благопопечительными устроителями, в меру усмотрения радеющими о счастье подчиненных им лиц. Лишь в позднейшие времена (почти на наших глазам) мысль о сочетании идеи прямолинейности с идеей всеобщего осчастливления была возведена в довольно сложную и неизъятую идеологических ухищрений административную теорию…»)
В чем заключается «истина» для Благодетеля из романа «Мы»?
(Благодетель у Замятина - высшее существо Единого Государства, стоящее на страже его норм и предписаний. Его нивелляторство носит изощренный характер и имеет философское и идеологическое обоснование.
Для Благодетеля существовало лишь жалкое человеческое стадо, которому не нужны ни свобода, ни правда, а только счастье, основанное на сытом удовлетворении и благополучии. Он провозглашает жестокую «истину» о том, что путь к счастью лежит через преодоление жалости к человеку и насилие над нам. Благодетель берет на себя роль палача и уверен в своей способности вести людей к земному раю.
Обвиняя строителя «Интеграла» в преступлении перед государством, Благодетель с надменностью вождя заявляет: «Я спрашиваю: о чем люди - с самых пеленок - молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз и навсегда сказал им, что такое счастье, - и потом приковал их к этому счастью на цепь. Что же другое мы теперь делаем, как не это?») Поурочные разработки по русской литературе XIX века . 10 класс . 1-е полугодие. - М.: Вако, 2003. 4. Золотарёва И.В., Михайлова Т.И. Поурочные разработки по русской литературе ...
