Среди направлений в современной исторической романистике, обращающейся, в основном, к переломным моментам прошлого, очевидно тяготение к проблемам государственности, власти, общечеловеческих ценностей, нравственности, вероисповедания. Актуализация тем зла и добра, веры и ее отсутствия, защиты идеалов морали служит средством пробуждения национального самосознания.
Гузель Яхину считают главным открытием Года литературы. Одни критики проводят аналогии с творчеством М. Шолохова, В. Шаламова и А. Солженицына, называют ее роман «женским вариантом» «Обители» Захара Прилепина. Другие рассматривают роман «Зулейха открывает глаза» в контексте «женской литературы». Г. Яхину относят к плеяде «двукультурных» писателей (Ф. Искандер, Ю. Рытхэу, А. Ким, Ч. Айтматов): «Роман обладает главным качеством настоящей литературы, попадает прямо в сердце. Рассказ о судьбе главной героини, татарской крестьянки времен раскулачивания дышит такой подлинностью, достоверностью и обаянием, которые не так уж часто встречаются в последние десятилетия в огромном потоке современной прозы» .
В центре произведения – судьба молодой женщины. В интервью Г. Яхина отметила: «Для меня «Зулейха…» – это очень личная вещь, я вынашивала и писала ее почти три года. Можно сказать, у меня не было выбора, о чем писать, – я точно знала, что буду писать именно о раскулачивании и кулацкой ссылке» . История семьи Яхиных представлена в контексте большой истории Страны Советов. «Бабушке было 7 лет, когда родителей раскулачили и всю семью сослали на Ангару. Высадили на пустом берегу, в глухой тайге. Сначала жили в землянках, потом отстроили себе дома, работали на Аяхтинском золоторудном комбинате. Это был не лагерь, а трудовой поселок, назывался Пит-Городок. Стоял он на реке Большой Пит – притоке Ангары… В Пит — Городке бабушка прожила 16 лет».
«Зулейха открывает глаза» — это произведение о желании жить вопреки всему, о любви, которая сильнее смерти. Обращаясь к теме раскулачивания, Яхина опирается на традицию классических романов ХХ в. в осмыслении проблемы «роль личности в Истории». За годы испытаний у хрупкой девушки Зулейхи выработался настоящий сибирский характер, в центре внимания автора – его психологическое исследование.
С одной стороны, роман «Зулейха открывает глаза» – типично «женский роман», ведь в центре повествования судьба женщины, и автор стремится как можно правдивее описать чувства своей героини. В начале повествования Зулейхе тридцать лет, но удивительно, что тридцатилетняя женщина воспринимается читателями как маленькой неопытная девочка, которой еще предстоит увидеть мир «широко открытыми глазами». Не девочка и не взрослая, женщина — в переломный момент судьбы. В романе есть сцена, в которой Зулейха стоит перед огромной картой и постепенно осознает, что гигантская карта – это вся ее Страна Советов, а сама она – маленькая песчинка в ней. Маленькая женщина и большая карта. Эта сцена стала отправной точкой всех предшествующих и последующих событий в романе.
С другой стороны, произведение Яхиной можно отнести и к исторической прозе. В современном литературоведении нет единого толкования термина «историческая проза». Если роман раскрывает закономерности общественной жизни, облик людей в их неповторимости, обусловленной эпохой, – значит, это роман исторический, хотя в произведении нет ни документального засвидетельствования явлений, ни исторических лиц. Итак, «историзм», повествование «об отошедшем периоде» и «документальность» – таковы определяющие черты исторического романа в его классическом виде.
Роман Г. Яхиной – это история ссыльных переселенцев: раскулаченных из деревень, питерских интеллигентов. Жизнь сталкивает Зулейху с чудаком-профессором Лейбе, комендантом Игнатовым, художником Иконниковым. В произведении четыре части: 1) «Мокрая курица» – годы, проведенные Зулейхой в удушливой атмосфере рабской несвободы в семье мужа; 2) «Куда?» – полгода, проведенных по дороге в Сибирь; 3) «Жить» – период строительства поселка Семрук, рождение ребенка, время заново учиться жить; 4) «Возвращение». Действие романа охватывает 1930-1946 годы.
В романе существуют три «смысловых» центра, кульминации, в которых меняется сознание героев, их взгляды на жизнь. Трижды Зулейха «открывает глаза». Описывая тяготы жизни Зулейхи, Яхина через все произведение проносит главную философскую мысль: никакое бытовое рабство и политическая каторга не способны сломить волю действительно сильной личности. Зулейха выстояла, не потеряла человеческих качеств, не озлобилась, не предпочла смерть борьбе за жизнь. Героиня словно бы «кричит» людям: «Откройте глаза!» «Зулейха открывает глаза» – это еще и глубокий философский роман. Это реквием автора по жертвам тоталитарного режима.
Стилистической особенностью книги можно считать смешение языков (татарский, русский, французский), привлечение фольклорных элементов (духи, урман, фэрэштэ), позволяющих осознать масштаб народной трагедии, ее интернациональность.
Какова жанровая модификация романа? Исторический или историко-приключенческий роман? Былина или семейная сага? Это зависит от интерпретации произведения. Очевидно, что перед нами современная историческая проза, которая никого не оставит равнодушным.
Обзор романа Г. Яхиной «Зулейха открывает глаза» подготовлен аспиранткой кафедры литературы Ольгой Сергеевной Ханенко по материалу публикации автора: Ханенко, О.С. Жанрово- стилевые особенности современной исторической прозы (на примере романа Г. Яхиной «Зулейха открывает глаза»).-Магнитогорск: МГТУ им. Г.И.Носова, 2016.
Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, закончила факультет иностранных языков Казанского педагогического университета, а также сценарный факультет Московской школы кино. Она публиковала свои рассказы в литературных журналах, однако успех ей принес дебютный роман «Зулейха открывает глаза», благодаря которому Яхину называют «самой яркой дебютанткой в истории российской литературы новейшего времени». В 2018 году вышел второй роман писательницы - «Дети мои».
Долгое время писательница нигде не могла опубликовать свое произведение, безуспешно отправляла текст во многие издательства и журнальные редакции. И все же в 2014 году отрывок из него появился в журнале «Сибирские огни», а в 2015 роман вышел отдельной книгой. В одном из своих интервью писательница призналась: «“Зулейха…” - это очень личная вещь, я вынашивала и писала ее почти три года».
В основе романа о жизни и судьбе раскулаченных лежит история переселения бабушки писательницы. Гузель Яхина поместила свою героиню Зулейху в ту же эпоху (с 1930 по 1946 годы) и провела ее тем же маршрутом: Казань - Красноярск - спецпоселение на Ангаре.
Автор рассказывает, что родителей ее бабушки раскулачили, когда той было всего 7 лет, всех их сослали на Ангару и «высадили на пустом берегу, в глухой тайге». Сначала они жили в землянках, потом удалось построить дом, появилась работа в трудовом поселке на золоторудном комбинате: «Когда подплываешь к этому месту по Ангаре, поселочек, стоящий на высоком пригорке, очень красиво отражается в реке, очень похоже на древнерусский былинный град». Бабушка прожила там целых 16 лет, а после вернулась домой.
Из сибирских рассказов бабушки в романе используется несколько эпизодов. Один из них - самый страшный - о том, как тонет баржа, набитая сотнями поселенцев, запертых в трюмах. Бабушка писательницы видела это всё своими глазами - она в это время находилась на другой барже, шедшей следом.
Сначала Яхина и вовсе хотела сделать главной героиней бабушку. Однако решила «омолодить» героиню и показать путь изменения характера и мировосприятия тридцатилетней женщины: «Мне показалось, что нужный возраст - 30 лет, когда человек еще способен измениться».
Писательница рассказывает, что изначально роман открывался важной сценой (теперь она помещена в центральную часть романа), когда героиня стоит перед гигантской картой Советского Союза и осознает, что она сама - «маленькая песчинка» в этом огромном мире, его часть. «От этой сцены - назад и вперед по ходу действия - стали развиваться, разворачиваться какие-то события. Но отправная точка - маленькая женщина и большая карта», - говорит автор книги.
Действие романа начинается в 1930 году и продолжается до 1946 года. В центре повествования - судьба молодой татарской женщины Зулейхи Валиевой, которая живет со строгим мужем и суровой свекровью в деревне в ежедневном рабском труде и постоянных унижениях. Представители новой власти во главе с коммунистом Иваном Игнатовым убивают ее мужа, а беременную Зулейху вместе с другими «кулаками», жителями деревень, петербургскими интеллигентами и прочими «врагами народа» везут в вагонах для скота в Сибирь, где на голом берегу Ангары те, кто смог выжить, строят «социалистический поселок» Семрук. Главным для маленькой женщины в этой новой жизни становится сын Юзуф и материнская самоотверженная любовь к нему.
Книга получила множество престижных российских литературных премий, среди которых «Книга года», «Большая книга» и «Ясная Поляна».
На сегодняшний день роман переведен на 30 языков, включая фарси, финский и китайский. Автор объясняет успех своей истории за рубежом тем, что психологический план книги для читателей важнее и интереснее, чем политический.
Изначально текст «Зулейхи…» писался как сценарий - отсюда и кинематографичность романа.
Стилистические особенности книги - смешение языков и фольклорный элемент наряду с религиозным. Яхина смешивает татарский и русский (в конце книги помещен словарик), а также вплетает в ткань текста легенды, народные рассказы и поверья о духах и мифологических существах.
Из всех персонажей книги (кроме параллелей образа Зулейхи с бабушкой автора) только один имеет реальный прототип - страшная деспотичная старуха Упыриха, образ которой сложился благодаря рассказам родных писательницы о ее властной родственнице. Все остальное в книге либо вымышлено, либо основано на воспоминаниях раскулаченных, сосланных и переживших ГУЛАГ.
Из-за сложных и серьезных тем коллективизации, репрессий, лагерей, историй о людях, которые лишились родного дома и были помещены в ужасающие условия, «Зулейху…» Яхиной сравнивают с произведениями Солженицына, Шолохова, Гроссмана и Шаламова, а также называют «женским вариантом» романа «Обитель» Захара Прилепина
…Отрывок из романа Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза»
В этом отрывке один из героев - ссыльный художник Иконников - расписывает поселковый клуб под видом «революционной агитации». Он рисует на его потолке изображения, похожие на иконы на церковном куполе, и располагает их по углам, на тех местах, где в православном храме изображаются ангелы или символы евангелистов.
Также в отрывке появляется сын главной героини Зулейхи - Юзуф.
конников лежал в закатном полумраке и смотрел на роспись… Завтра - предъявлять агитацию. Приедет Кузнец, будет щупать ее хищными глазками, прикидывать, достаточен ли идеологический посыл - а значит, оставить ли ее в клубе или содрать к чертям собачьим и сжечь, а самого автора - вон из мирной семрукской жизни, в лагеря, да подальше…
Иконников до предела выкручивает фитилек керосинки - и поднимает вверх. А там - небесный свод: прозрачная синева, по которой легко, перьями, плывут облака. Четыре человека вырастают из четырех углов потолка, напряженно тянут руки вверх, словно стараясь дотянуться до чего-то в центре… Златовласый врач в крахмально-белом халате, атлетический воин с винтовкой за спиной, агроном со связкой пшеницы и землемером на плече, мать с младенцем на руках - они молоды и сильны; лица - открыты, смелы и чрезвычайно напряжены, в них одно стремление - дотянуться до цели. До какой? В центре потолка - пустота.
Они тянутся к тому, чего не существует, так?
Нет, Белла, - Константин Арнольдович прикладывает узенькую ладошку к нижней губе, теребит тощую бороденку, - они тянутся друг к другу.
Илья Петрович, - спохватывается Изабелла, - а где же собственно агитация?
Будет, - усмехается тот. - Мне еще одну деталь осталось дописать, как раз за ночь успею…
Кузнец как приехал, - прямиком в клуб, агитацию смотреть. Встал посреди клуба, воткнул глаза в потолок; стоит, бровями шевелит, проникается. Иконников решает немного разрядить обстановку.
Начальство молчит, громко дышит.
Агитация представляет собой аллегорию… собирательный образ советского общества, - Иконников поднимает руку поочередно к каждой из парящих в небе фигур. - Защитник отечества - символ доблестных вооруженных сил. Мать с младенцем - всех советских женщин. Красный агроном… он же хлебороб… воплощает земледелие и вытекающее из него процветание нашей страны, а врач - защиту населения от болезней, а также всю советскую научную мысль, вместе взятую… Армия и мирное население, наука и земледелие в едином порыве устремлены к символу революции - красному знамени.
В центре потолка, где вчера еще синело высокое небо, реет гигантский, похожий на ковер-самолет, алый стяг… «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» - течет по его складкам увесистая, шитая толстым золотом надпись. Четыре фигуры по углам росписи, сразу будто уменьшившиеся в размерах, теперь истово тянут руки в определенном направлении - к знамени. <…>
Ну… - произносит наконец Кузнец. - Пробирает, хвалю. Такому мастеру и артель доверить можно.
И - хлоп Иконникова по сутулому плечу, тот еле на ногах устоял.
Начальство пошло вон, а Илья Петрович остался в клубе. Сел на стремянку, опустил голову в перепачканные краской руки, так и сидел, долго. Когда наконец поднял лицо, с потолка непривычно дохнуло горячим и красным - знамя.
Конечно, это были ангелы. Про них Юзуфу рассказывала мать: что парят они в небесных высях, питаются солнечным светом, иногда, невидимые, встают у людей за плечами и защищают в беде, а являются редко, только чтобы возвестить что-то очень важное. Мать их называла - фэрэштэ. По-русски - ангелы, значит.
Он так и спросил у Ильи Петровича: вы ангелов на потолке нарисовали? Тот заулыбался. Очень даже может быть, говорит.
Однажды, когда Иконникова не было в клубе, Юзуф залез на леса и тщательно изучил почти законченную роспись вблизи. Сначала долго лежал, смотрел на златовласого врача, а тот смотрел на Юзуфа. Глаза у врача были остро-синие, яркие, волос пышный, бараном. «На доктора нашего похож, - решил Юзуф. - Только молодой и без лысины».
Затем смотрел на агронома. Этот был еще моложе, совсем юноша, мечтательный, нежный; щеки бархатные, взгляд восторженный. Ни на кого не похож - не было в Семруке таких радостных лиц.
Иное дело воин: глаза строгие, упрямые, рот в нитку - вылитый комендант. Удивительно, как могут быть похожи люди и ангелы.
Женщина с ребенком была зеленоглаза, темные косы скручены на затылке; дите на руках - крошечное, полуслепое. Юзуф и не знал, что дети при рождении бывают такими мелкими. Интересно, ребенок ангела, когда вырастает, тоже становится ангелом? Додумать не успел - пришел Иконников.
Ну как, - спрашивает, - рассмотрел? И кто это, по-твоему?
Юзуф слез с лесов, деловито отряхнулся.
Конечно, - говорит, - ангелы, самые обыкновенные. Каждому понятно. Что я, маленький, что ли, таких вещей не понимать…
Заголовок дан редакцией
Фото Гузель Яхиной с сайта
Книга публикуется по соглашению с литературным агентством ELKOST Intl.
© Яхина Г. Ш.
© ООО «Издательство АСТ»
Этот роман принадлежит тому роду литературы, который, казалось бы, совершенно утрачен со времени распада СССР. У нас была прекрасная плеяда двукультурных писателей, которые принадлежали одному из этносов, населяющих империю, но писавших на русском языке. Фазиль Искандер, Юрий Рытхэу, Анатолий Ким, Олжас Сулейменов, Чингиз Айтматов… Традиции этой школы – глубокое знание национального материала, любовь к своему народу, исполненное достоинства и уважения отношение к людям других национальностей, деликатное прикосновение к фольклору. Казалось бы, продолжения этому не будет, исчезнувший материк. Но произошло редкое и радостное событие – пришел новый прозаик, молодая татарская женщина Гузель Яхина и легко встала в ряд этих мастеров.
Роман «Зулейха открывает глаза» – великолепный дебют. Он обладает главным качеством настоящей литературы – попадает прямо в сердце. Рассказ о судьбе главной героини, татарской крестьянки времен раскулачивания, дышит такой подлинностью, достоверностью и обаянием, которые не так уж часто встречаются в последние десятилетия в огромном потоке современной прозы.
Несколько кинематографичный стиль повествования усиливает драматизм действия и яркость образов, а публицистичность не только не разрушает повествования, но, напротив, оказывается достоинством романа. Автор возвращает читателя к словесности точного наблюдения, тонкой психологии и, что самое существенное, к той любви, без которой даже самые талантливые писатели превращаются в холодных регистраторов болезней времени. Словосочетание «женская литература» несет в себе пренебрежительный оттенок – в большой степени по милости мужской критики. Между тем женщины лишь в двадцатом веке освоили профессии, которые до этого времени считались мужскими: врачи, учителя, ученые, писатели. Плохих романов за время существования жанра мужчинами написано в сотни раз больше, чем женщинами, и с этим фактом трудно поспорить. Роман Гузель Яхиной – вне всякого сомнения – женский. О женской силе и женской слабости, о священном материнстве не на фоне английской детской, а на фоне трудового лагеря, адского заповедника, придуманного одним из величайших злодеев человечества. И для меня остается загадкой, как удалось молодому автору создать такое мощное произведение, прославляющее любовь и нежность в аду… Я от души поздравляю автора с прекрасной премьерой, а читателей – с великолепной прозой. Это блестящий старт.
Людмила Улицкая
Зулейха открывает глаза. Темно, как в погребе. Сонно вздыхают за тонкой занавеской гуси. Месячный жеребенок шлепает губами, ища материнское вымя. За окошком у изголовья – глухой стон январской метели. Но из щелей не дует – спасибо Муртазе, законопатил окна до холодов.
Муртаза – хороший хозяин. И хороший муж. Он раскатисто и сочно всхрапывает на мужской половине. Спи крепче, перед рассветом – самый глубокий сон.
Пора. Аллах Всемогущий, дай исполнить задуманное – пусть никто не проснется.
Зулейха бесшумно спускает на пол одну босую ногу, вторую, опирается о печь и встает. За ночь та остыла, тепло ушло, холодный пол обжигает ступни. Обуться нельзя – бесшумно пройти в войлочных кота не получится, какая-нибудь половица да и скрипнет. Ничего, Зулейха потерпит. Держась рукой за шершавый бок печи, пробирается к выходу с женской половины. Здесь узко и тесно, но она помнит каждый угол, каждый уступ – полжизни скользит туда-сюда, как маятник, целыми днями: от котла – на мужскую половину с полными и горячими пиалами, с мужской половины – обратно с пустыми и холодными.
Сколько лет она замужем? Пятнадцать из своих тридцати? Это даже больше половины жизни, наверное. Нужно будет спросить у Муртазы, когда он будет в настроении, – пусть подсчитает.
Не запнуться о палас. Не удариться босой ногой о кованый сундук справа у стены. Перешагнуть скрипучую доску у изгиба печи. Беззвучно прошмыгнуть за ситцевую чаршау, отделяющую женскую часть избы от мужской… Вот уже и дверь недалеко.
Храп Муртазы ближе. Спи, спи ради Аллаха. Жена не должна таиться от мужа, но что поделаешь – приходится.
Теперь главное – не разбудить животных. Обычно они спят в зимнем хлеву, но в сильные холода Муртаза велит брать молодняк и птицу домой. Гуси не шевелятся, а жеребенок стукнул копытцем, встряхнул головой – проснулся, чертяка. Хороший будет конь, чуткий. Она протягивает руку сквозь занавеску, прикасается к бархатной морде: успокойся, свои. Тот благодарно пыхает ноздрями в ладонь – признал. Зулейха вытирает мокрые пальцы об исподнюю рубаху и мягко толкает дверь плечом. Тугая, обитая на зиму войлоком, она тяжело подается, сквозь щель влетает колкое морозное облако. Делает шаг, переступая высокий порог, – не хватало еще наступить на него именно сейчас и потревожить злых духов, тьфу-тьфу! – и оказывается в сенях. Притворяет дверь, опирается о нее спиной.
Слава Аллаху, часть пути пройдена.
В сенях холодно, как на улице, – кожу щиплет, рубаха не греет. Струи ледяного воздуха бьют сквозь щели пола в босые ступни. Но это не страшно.
Страшное – за дверью напротив.
Убырлы карчык – Упыриха. Зулейха ее так про себя называет. Слава Всевышнему, свекровь живет с ними не в одной избе. Дом Муртазы просторный, в две избы, соединенные общими сенями. В день, когда сорокапятилетний Муртаза привел в дом пятнадцатилетнюю Зулейху, Упыриха с мученической скорбью на лице сама перетаскала свои многочисленные сундуки, тюки и посуду в гостевую избу и заняла ее всю. «Не тронь!» – грозно крикнула она сыну, когда тот попытался помочь с переездом. И не разговаривала с ним два месяца. В тот же год начала быстро и безнадежно слепнуть, а еще через некоторое время – глохнуть. Спустя пару лет была слепа и глуха, как камень. Зато теперь разговаривала много, не остановить.
Никто не знал, сколько ей было на самом деле лет. Она утверждала, что сто. Муртаза недавно сел подсчитывать, долго сидел – и объявил: мать права, ей действительно около ста. Он был поздним ребенком, а сейчас уже сам – почти старик.
Упыриха обычно просыпается раньше всех и выносит в сени свое бережно хранимое сокровище – изящный ночной горшок молочно-белого фарфора с нежно-синими васильками на боку и причудливой крышкой (Муртаза привез как-то в подарок из Казани). Зулейхе полагается вскочить на зов свекрови, опорожнить и осторожно вымыть драгоценный сосуд – первым делом, перед тем, как топить печь, ставить тесто и выводить корову в стадо. Горе ей, если проспит эту утреннюю побудку. За пятнадцать лет Зулейха проспала дважды – и запретила себе вспоминать, что было потом.
За дверью пока – тихо. Ну же, Зулейха, мокрая курица, поторопись. Мокрой курицей – жебегян тавык – ее впервые назвала Упыриха. Зулейха не заметила, как через некоторое время и сама стала называть себя так.
Она крадется в глубь сеней, к лестнице на чердак. Нащупывает гладко отесанные перила. Ступени крутые, подмерзшие доски чуть слышно постанывают. Сверху веет стылым деревом, мерзлой пылью, сухими травами и едва различимым ароматом соленой гусятины. Зулейха поднимается – шум метели ближе, ветер бьется о крышу и воет в углах.
По чердаку решает ползти на четвереньках – если идти, доски будут скрипеть прямо над головой у спящего Муртазы. А ползком она прошмыгнет, веса в ней – всего ничего, Муртаза одной рукой поднимает, как барана. Она подтягивает ночную рубаху к груди, чтобы не испачкалась в пыли, перекручивает, берет конец в зубы – и на ощупь пробирается между ящиками, коробами, деревянными инструментами, аккуратно переползает через поперечные балки. Утыкается лбом в стену. Наконец-то.
Приподнимается, выглядывает в маленькое чердачное окошко. В темно-серой предутренней мгле едва проглядывают занесенные снегом дома родного Юлбаша. Муртаза как-то считал – больше ста дворов получилось. Большая деревня, что говорить. Деревенская дорога, плавно изгибаясь, рекой утекает за горизонт. Кое-где в домах уже зажглись окна. Скорее, Зулейха.
Она встает и тянется вверх. В ладони ложится что-то тяжелое, гладкое, крупно-пупырчатое – соленый гусь. Желудок тотчас вздрагивает, требовательно рычит. Нет, гуся брать нельзя. Отпускает тушку, ищет дальше. Вот! Слева от чердачного окошка висят большие и тяжелые, затвердевшие на морозе полотнища, от которых идет еле слышный фруктовый дух. Яблочная пастила. Тщательно проваренная в печи, аккуратно раскатанная на широких досках, заботливо высушенная на крыше, впитавшая жаркое августовское солнце и прохладные сентябрьские ветры. Можно откусывать по чуть-чуть и долго рассасывать, катая шершавый кислый кусочек по нёбу, а можно набить рот и жевать, жевать упругую массу, сплевывая в ладонь изредка попадающиеся зерна… Рот мгновенно заливает слюна.
Зулейха срывает пару листов с веревки, скручивает их плотно и засовывает под мышку. Проводит рукой по оставшимся – много, еще очень много осталось. Муртаза не должен догадаться.
А теперь – обратно.
Она встает на колени и ползет к лестнице. Свиток пастилы мешает двигаться быстро. Вот ведь действительно – мокрая курица, не догадалась какую-нибудь торбу взять с собой. По лестнице спускается медленно: ног не чувствует – закоченели, приходится ставить онемевшие ступни боком, на ребро. Когда достигает последней ступеньки, дверь со стороны Упырихи с шумом распахивается, и светлый, едва различимый силуэт возникает в черном проеме. Стукает об пол тяжелая клюка.
– Есть кто? – спрашивает Упыриха темноту низким мужским голосом.
Зулейха замирает. Сердце ухает, живот сжимается ледяным комом. Не успела… Пастила под мышкой оттаивает, мягчеет.
Упыриха делает шаг вперед. За пятнадцать лет слепоты она выучила дом наизусть – передвигается в нем уверенно, свободно.
Зулейха взлетает на пару ступенек вверх, крепче прижимая к себе локтем размякшую пастилу.
Старуха ведет подбородком в одну сторону, в другую. Не слышит ведь ничего, не видит, – а чувствует, старая ведьма. Одно слово – Упыриха. Клюка стучит громко – ближе, ближе. Эх, разбудит Муртазу…
Зулейха перескакивает еще на несколько ступенек выше, жмется к перилам, облизывает пересохшие губы.
Белый силуэт останавливается у подножия лестницы. Слышно, как старуха принюхивается, с шумом втягивая ноздрями воздух. Зулейха подносит ладони к лицу – так и есть, пахнут гусятиной и яблоками. Вдруг Упыриха делает ловкий выпад вперед и наотмашь бьет длинной клюкой по ступеням лестницы, словно разрубая их мечом пополам. Конец палки свистит где-то совсем близко и со звоном вонзается в доску в полупальце от босой ступни Зулейхи. Тело слабеет, тестом растекается по ступеням. Если старая ведьма ударит еще раз… Упыриха бормочет что-то невнятное, подтягивает к себе клюку. Глухо звякает в темноте ночной горшок.
– Зулейха! – зычно кричит Упыриха на сыновью половину избы.
Так обычно начинается утро в доме.
Зулейха сглатывает высохшим горлом комок плотной слюны. Неужели обошлось? Аккуратно переставляя ступни, сползает по лестнице. Выжидает пару мгновений.
– Зулейха-а-а!
А вот теперь – пора. Третий раз повторять свекровь не любит. Зулейха подскакивает к Упырихе – «Лечу, лечу, мама!» – и берет из ее рук тяжелый, покрытый теплой липкой испариной горшок, как делает это каждый день.
– Явилась, мокрая курица, – ворчит та. – Только спать и горазда, лентяйка…
Муртаза наверняка проснулся от шума, может выйти в сени. Зулейха сжимает под мышкой пастилу (не потерять бы на улице!), нащупывает ногами на полу чьи-то валенки и выскакивает на улицу. Метель бьет в грудь, берет в плотный кулак, пытаясь сорвать с места. Рубаха поднимается колоколом. Крыльцо за ночь превратилось в сугроб, – Зулейха спускается вниз, еле угадывая ногами ступеньки. Проваливаясь почти по колено, бредет к отхожему месту. Борется с дверью, открывая ее против ветра. Швыряет содержимое горшка в оледенелую дыру. Когда возвращается в дом, Упырихи уже нет – ушла к себе.
На пороге встречает сонный Муртаза, в руке – керосиновая лампа. Кустистые брови сдвинуты к переносице, морщины на мятых со сна щеках глубоки, словно вырезаны ножом.
– Сдурела, женщина? В метель – нагишом!
– Я только горшок мамин вынесла – и обратно…
– Опять хочешь ползимы больная проваляться? И весь дом на меня взвалить?
– Что ты, Муртаза! Я и не замерзла совсем. Смотри! – Зулейха протягивает вперед ярко-красные ладони, плотно прижимая локти к поясу, – под мышкой топорщится пастила. Не видно ли ее под рубахой? Ткань промокла на снегу, липнет к телу.
Но Муртаза сердится, на нее даже не смотрит. Сплевывает в сторону, растопыренной ладонью оглаживает бритый череп, расчесывает взлохмаченную бороду.
– Есть давай. А расчистишь двор – собирайся. За дровами поедем.
Зулейха низко кивает и шмыгает за чаршау.
Получилось! У нее получилось! Ай да Зулейха, ай да мокрая курица! Вот она, добыча: две смятые, перекрученные, слипшиеся тряпицы вкуснейшей пастилы. Удастся ли отнести сегодня? И где это богатство спрятать? Дома оставить нельзя: в их отсутствие Упыриха копается в вещах. Придется носить с собой. Опасно, конечно. Но сегодня Аллах, кажется, на ее стороне – должно повезти.
Зулейха туго заворачивает пастилу в длинную тряпицу и обматывает вокруг пояса. Сверху опускает исподнюю рубаху, надевает кульмэк, шаровары. Переплетает косы, накидывает платок.
Плотный сумрак за окошком в изголовье ее ложа становится жиже, разбавляется чахлым светом пасмурного зимнего утра. Зулейха откидывает занавески, – все лучше, чем в темноте работать. Керосинка, стоящая на углу печи, бросает немного косого света и на женскую половину, но экономный Муртаза подкрутил фитилек так низко, что огонек почти не виден. Не страшно, она могла бы все делать и с завязанными глазами.
Начинается новый день.
Еще до полудня утренняя метель стихла, и солнце проглянуло на ярко заголубевшем небе. Выехали за дровами.
Зулейха сидит на задке саней спиной к Муртазе и смотрит на удаляющиеся дома Юлбаша. Зеленые, желтые, темно-голубые, они яркими грибами выглядывают из-под сугробов. Высокие белые свечи дыма тают в небесной сини. Громко и вкусно хрустит под полозьями снег. Изредка фыркает и встряхивает гривой бодрая на морозе Сандугач. Старая овечья шкура под Зулейхой согревает. А на животе теплеет заветная тряпица – тоже греет. Сегодня, лишь бы успеть отнести сегодня…
Руки и спина ноют – ночью намело много снега, и Зулейха долго вгрызалась лопатой в сугробы, расчищая во дворе широкие дорожки: от крыльца – к большому амбару, к малому, к нужнику, к зимнему хлеву, к заднему двору. После работы так приятно побездельничать на мерно покачивающихся санях – сесть поудобнее, закутаться поглубже в пахучий тулуп, засунуть коченеющие ладони в рукава, положить подбородок на грудь и прикрыть глаза…
– Просыпайся, женщина, приехали.
Громадины деревьев обступили сани. Белые подушки снега на еловых лапах и раскидистых головах сосен. Иней на березовых ветвях, тонких и длинных, как женский волос. Могучие валы сугробов. Молчание – на многие версты окрест.
Муртаза повязывает на валенки плетеные снегоступы, спрыгивает с саней, закидывает на спину ружье, заправляет за пояс большой топор. Берет в руки палки-упоры и, не оглядываясь, уверенно тропит дорожку в чащу. Зулейха – следом.
Лес возле Юлбаша хороший, богатый. Летом кормит деревенских крупной земляникой и сладкой зернистой малиной, осенью – пахучими грибами. Дичи много. Из глубины леса течет Чишмэ – обычно ласковая, мелкая, полная быстрой рыбы и неповоротливых раков, а по весне стремительная, ворчащая, набухшая талым снегом и грязью. Во времена Большого голода только они и спасали – лес и река. Ну и милость Аллаха, конечно.
Сегодня Муртаза далеко заехал, почти до конца лесной дороги. Дорога эта была проложена в давние времена и вела до границы светлой части леса. Потом втыкалась в Крайнюю поляну, окруженную девятью кривыми соснами, и обрывалась. Дальше пути не было. Лес заканчивался – начинался дремучий урман, буреломная чащоба, обиталище диких зверей, лесных духов и всякой дурной нечисти. Вековые черные ели с похожими на копья острыми вершинами росли в урмане так часто, что коню не пройти. А светлых деревьев – рыжих сосен, крапчатых берез, серых дубов – там не было вовсе.
Говорили, что через урман можно прийти к землям марийцев – если идти от солнца много дней подряд. Да какой же человек в здравом уме решится на такое?! Даже во времена Большого голода деревенские не смели преступать за границу Крайней поляны: объели кору с деревьев, перемололи желуди с дубов, разрыли мышиные норы в поисках зерна – в урман не ходили. А кто ходил – тех больше не видели.
Зулейха останавливается на мгновение, ставит на снег большую корзину для хвороста. Беспокойно оглядывается – все-таки зря Муртаза заехал так далеко.
– Далеко еще, Муртаза? Я уже Сандугач сквозь деревья не вижу.
Муж не отвечает – пробирается вперед по пояс в целине, упираясь в сугробы длинными палками и сминая хрусткий снег широкими снегоступами. Только облачко морозного пара то и дело поднимается над головой. Наконец останавливается возле ровной высокой березы с пышным наростом чаги, одобрительно хлопает по стволу: вот эту.
Сначала утаптывают снег вокруг. Потом Муртаза скидывает тулуп, ухватывает покрепче изогнутое топорище, указывает топором в просвет между деревьями (туда будем валить) – и начинает рубить.
Лезвие взблескивает на солнце и входит в березовый бок с коротким гулким «чах». «Ах! Ах!» – отзывается эхо. Топор стесывает толстую, причудливо изрисованную черными буграми кору, затем вонзается в нежно-розовую древесную мякоть. Щепа брызжет, как слезы. Эхо наполняет лес.
«И в урмане слышно», – тревожно думает Зулейха. Она стоит чуть поодаль, по пояс в снегу, обхватив корзину, – и смотрит, как Муртаза рубит. Далеко, с оттягом, замахивается, упруго сгибает стан и метко бросает топор в щепастую белую щель на боку дерева. Сильный мужчина, большой. И работает умело. Хороший муж ей достался, грех жаловаться. Сама-то она мелкая, еле достает Муртазе до плеча.
Скоро береза начинает вздрагивать сильнее, стонать громче. Выеденная топором в стволе рана похожа на распахнутый в немом крике рот. Муртаза бросает топор, отряхивает с плеч сучки и веточки, кивает Зулейхе: помогай. Вместе они упираются плечами в шершавый ствол и толкают его – сильнее, сильнее. Шкворчащий треск – и береза с громким прощальным стоном рушится оземь, поднимая в небо облака снежной пыли.
Муж, оседлав покоренное дерево, обрубает с него толстые ветки. Жена – обламывает тонкие и собирает их в корзину вместе с хворостом. Работают долго, молча. Поясницу ломит, плечи наливаются усталостью. Руки, хоть и в рукавицах, мерзнут.
– Муртаза, а правда, что твоя мать по молодости ходила в урман на несколько дней и вернулась целехонькая? – Зулейха распрямляет спину и выгибается в поясе, отдыхая. – Мне абыстай рассказывала, а ей – ее бабка.
Тот не отвечает, примериваясь топором к кривой узловатой ветке, торчащей из ствола.
– Я бы умерла от страха, если бы оказалась там. У меня бы тут же ноги отнялись, наверное. Лежала бы на земле, глаза зажмурила – и молилась бы не переставая, пока язык шевелится.
Муртаза крепко ударяет, и ветка пружинисто отскакивает в сторону, гудя и подрагивая.
– Но, говорят, в урмане молитвы не работают. Молись – не молись, все одно – погибнешь… Как ты думаешь… – Зулейха понижает голос: – …есть на земле места, куда не проникает взор Аллаха?
Муртаза широко размахивается и глубоко вгоняет топор в звенящее на морозе бревно. Снимает малахай, утирает ладонью раскрасневшийся, пышущий жаром голый череп и смачно плюет под ноги.
Опять принимаются за работу.
Скоро корзина для хвороста полна – такую не поднять, только волочь за собой. Береза – очищена от веток и разрублена на несколько бревен. Длинные ветви лежат аккуратными вязанками в сугробах вокруг.
Не заметили, как стало темнеть. Когда Зулейха поднимает глаза к небу, солнце уже скрыто за рваными клоками туч. Налетает сильный ветер, свистит и взвивается поземка.
– Поедем домой, Муртаза, опять метель начинается.
Муж не отвечает, продолжая обматывать веревками толстые связки дров. Когда последняя вязанка готова, метель уже волком завывает меж деревьев, протяжно и зло.
Он указывает меховой рукавицей на бревна: сначала перетаскаем их. Четыре бревна в обрубках бывших ветвей, каждое – длиннее Зулейхи. Муртаза, крякнув, отрывает от земли один конец самого толстого бревна. Зулейха берется за второй. Сразу поднять не получается, она долго копошится, приноравливаясь к толстому и шершавому дереву.
– Ну же! – нетерпеливо вскрикивает Муртаза. – Женщина!
Наконец сумела. Обняв бревно обеими руками, прижавшись грудью к розоватой белизне свежего дерева, ощерившейся длинными острыми щепками. Двигаются к саням. Идут медленно. Руки дрожат. Лишь бы не уронить, Всевышний, лишь бы не уронить. Если упадет на ногу – останешься калекой на всю жизнь. Становится жарко – горячие струйки текут по спине, животу. Заветная тряпица под грудью промокает насквозь – пастила будет отдавать солью. Это ничего, только бы успеть ее сегодня отнести…
Сандугач послушно стоит на том же месте, лениво перебирая ногами. Волков этой зимой мало, субхан Алла, поэтому Муртаза не боится оставлять лошадь одну надолго.
Когда затащили бревно на сани, Зулейха падает рядом, скидывает рукавицы, ослабляет платок на шее. Дышать больно, словно бежала, не останавливаясь, через всю деревню.
Книга Гузели Яхиной довольно быстро стала популярной и нашла своих читателей. Редко такое бывает, что первая книга писателя так интересна, как читателям, так и критикам, но это именно тот случай.
На нашем портале вы можете скачать книги в формате fb2 или rtf. Либо воспользоваться нашим ридером для чтения онлайн, который подстроится под экран и разрешение вашего устройства.
О книге
Особенно стоит выделить в книге первую главу, которая называется «Один день» Эта глава описывает обычный день главного героя — женщины тридцати лет Зулейхи. Зулейха родом из небольшой татарской деревни, она замужем за мужчиной по имени Муртаз.
Описанный день переполнен эмоциями до краев. Зулейха чувствует страх, ощущает рабский труд, всячески угождает суровому мужу и его матери, она чувствует патологическую усталость, но понимает, что возможности отдохнуть, у нее нет.
Зулейха сначала крадет пастилу в своем же доме, потом едет со своим мужем в лес и колит дрова, после чего приносит краденную пастилу в жертву духу, для того, что бы он поговорил с духом кладбища и он позаботился о ее дочках. Дочери Зулейхи — ее единственная радость, но и они уже мертвы. После ритуала она топит баню, моет свекровь, покорно принимает побои от собственно мужу и за тем его же ублажает.
Гузель Яхина безупречно передала переживания Зулейхи, читать чувствует каждой клеткой тела отчаяние этой женщины.
В книге, больше всего поражает то, что Зулейха не понимает, что над ней происходит физическое и моральное насилие. Она живет так, потому что привыкла, и даже не подозревает, что бывает по-другому.
В развитии сюжета, гэпэушник Игнатов убивает мужа Зулейхи, когда становится яростно против коллективизации. После этого, Зулейху выселяют в Сибирь, вместе с другими раскулаченными. Парадоксально, но Зулейха скучает по прошлой жизни, да она была невероятно трудная, но понятная, и не требовала от нее никаких решений. Но уже по дороги в Сибирь, героиня знакомится с Константином Арнольдовичем, ученым из Ленинграда, и его женой по имени Изабелла, а так же с Иконниковым, работающим художником, с Лейби, сумасшедшим ученым родом из Казани и Гореловым, человеком который уже отбыл срок в местах не столь отдаленных. Зулейха начинает понимать, насколько огромен мир, и что он вертится только вокруг ее мужа и свекрови, в этом мире нужно брать ответственность за свою жизнь самой, мыслить самостоятельно, а не просто покорно слушаться и выполнять указания.
Книга «Зулейха открывает глаза» принесла ее автору, Гузели Яхиной премию «Большая книга», как уже было сказано выше, для первой книги это большая редкость.
Произведение подробно описывает историю раскулачивания Татарстана, историю Сибирских лагерей, истории о жизни людей, совершивших политическое преступление и их надсмотрщиков. Произведение рассказывают историю, историю жизни, оно нашло своих читателей, а значит, произведение написано не зря.
Стоит обратить внимание и на то, что эта книга победила во многих литературных конкурсах и проектах в России. Сюжет книги не такой уж и замысловатый, в ней просто показана трудная жизнь обычной татарской женщины из деревни, но эта история жизненная, она показывает, что не стоит бояться менять свою жизнь к лучшему.
Российские критики неожиданно приняли произведение начинающей писательницы, но есть и те, кто критикует произведение. Ясно только одно, мнение о романе неоднозначное, но он не оставляет равнодушным ни читателей, ни даже критиков, роман заставляет.
Простого человека Зулейха зацепит своей искренностью, роман держит в напряжении и достоин внимания. Книга, во время ее прочтения, заставляет думать только о Зулейхе. Роман, побуждает мысленно задавать вопросы главной героине, и самим же искать на них ответы. Особенно сентиментальные читатели, прольют немало слез, прочитывая раз за разом первую главу книги.
Книжный обозреватель
Катерина Маас
Дебютный роман молодой татарской писательницы Гузель Яхиной в конце прошлого года, с большим отрывом обогнав двух других финалистов, занял первое место премии «Большая книга».
Историю ссыльной Зулейхи в большинстве рецензий называли не иначе как «серьезный эпос», а некоторые рецензенты в качестве одного из главных достоинств романа указывали на исчерпывающее описание женского опыта.
К сожалению, глаза героиня так и не открыла.
В центре повествования - Зулейха, жена татарского зажиточного крестьянина. В силу обстоятельств оставшаяся без мужа и какой-либо поддержки, она оказывается среди прочих ссыльных, отправленных на неизведанные ранее территории на «исправление».
Судя по названию книги, в пути героиня должна была пережить нравственное и интеллектуальное перерождение, вырасти как личность. Однако по разным причинам этого не только не происходит, но и книга на поверку оказывается мешаниной из попыток сказать и то, и это, а не попыткой передать переломный момент эпохи через судьбу отдельной личности.
С одной стороны, в первой трети книги Яхиной удавалось выдерживать и ритм, и настрой повествования. Яркие, почти тарантиновские образы; кинематографичное изложение повседневной жизни крестьянской жены (тут не до традиционных ценностей, живой бы остаться); подспудный ужас перед голодом и сотней других неизвестных опасностей, подстерегающих человека на каждом шагу - все это буквально накрывает лавиной читателя с первых страниц.
Зулейха воспринимает мир как нечто, существующее само по себе, и не поддающееся описанию. Это взгляд запуганной донельзя жертвы долгих лет насилия - героиня может только покорно принимать удары судьбы, и по мере возможностей избегать наиболее сильных. Она не видит закономерностей, не понимает причин и предпосылок, не может проанализировать ситуацию и сделать какие-либо выводы. Более того, себя Зулейха не воспринимает как субъект, личность, способную на самостоятельные решения и поступки - хотя подсознательно чувствует, что могла бы.
Читатели вместе с Зулейхой замирают от ужаса, слушая рассказы ее свекрови о временах Великого голода, вместе с героиней пытаются укрыться от мужа, решившего «поучить» жену, испытывают отвращение во время сцен изнасилования. При этом писательнице хорошо удалось передать и разделить точку зрения автора и героини: Зулейха не способна оценить происходящее с ней как насилие, а автор в лице Яхиной в то же время дает совершенно четкую оценку происходящему.
Но как только действие выходит за пределы замкнутой экосистемы деревни, Зулейха теряет положение героини романа, и оказывается одной из трех действующих лиц, между которыми и будет разделено время на оставшихся страницах книги. Писательнице не удалось ввести в повествование двух других - очень важных для истории в целом и героини в частности - персонажей таким образом, чтобы фокус внимания оставался на Зулейхе. Это и ломает выстроенный повествовательный ряд, не позволяет роману стать по-настоящему исчерпывающим описанием женского опыта.
Только наметившаяся субъектность героини мгновенно забыта, на первый план выходят переживания и размышления двух мужских персонажей. Более того, Зулейха оказывается в положении объекта уже по отношению к новым действующим лицам - все предпосылки для становления личности исчезают, героиня снова то провоцирует благородные души порывы в одном герое, то проблески разума среди тьмы безумия - в другом. Кроме того, есть два момента, которые могли бы стать центральными в книге о женском опыте, но не стали. А почему?
Один из важнейших моментов в жизни героини - роды - описываются с точки зрения доктора, более того, становятся своеобразным поворотным моментом в жизни мужского персонажа. Но не женского. Никого, в том числе и писательницу, не интересует, что сама героиня думает по поводу произошедшего - и это странно, ведь в первой трети романа сама Яхина подробно останавливается на мыслях и чувствах молодой женщины, потерявшей четырех младенцев, рожденных от насильника. И где все это? До конца книги Зулейха будет только служить объектом вожделения для коменданта, объектом жалости для ссыльных, пунктом выдачи питания для своего сына. Женский персонаж снова низведён до выполняемой ей функции - как с точки зрения отношений персонажей в книге, так и с точки зрения повествования.
В этом смысле вторая часть романа вступает в диссонанс с первой: дав героине призрачный шанс на обретение самосознания, Яхина теряет нить повествования, сбивается на попытки рассказать о каждом третьестепенном персонаже, вообще постоянно отвлекается. Кроме того, действие постоянно скачет то на год, то на семь лет вперед, и это мешает выстроить картину личностного роста героини. Хороший старт был уничтожен претензией на эпичность, и на выходе мы получили еще один фильм « Жила-была одна баба» .
Одно из немногих - кроме сочных образов первой части романа - достоинств книги, о котором я просто обязана упомянуть: Яхиной очень точно удалось уловить всю противоречивость борьбы с кулаками. Формально Зулейха считается кулачкой, но фактически разве не является она той самой угнетенной, темной частью общества, за освобождение которой борется ее надзиратель? Возможно, было бы интереснее почитать о развитии этого конфликта между декларируемым и фактическим положением дел. Но что есть, то есть: это очень неровный роман, в котором смешались в кучу критика коллективизации и переселения народов, попытка рассказать о женском опыте в рамках ссылки и борьба писательницы с самой собой.
